Эмилия ушла в хорошем настроении. Густав надежен, как сейф: все хранит в себе и на фальшивый ключ не поддается.

Густав и Семен остались. Семен стал вычерчивать на большом листе бумаги точки, в которых может бывать Эрис, дорожки, по которым следует шагать тому домой, на работу. Вариантов для слежки за Эрисом было совсем мало: работа его на бульваре Реймерса, наблюдение за которой ничего не даст, кроме опасности самому быть схваченным патрульной службой. Оставался дом. Пришли Ольга с Кириллычем. Густав и Смушкин рассказали о фотографии и сомнениях Эмилии.

Кириллыч предложил:

— Шлепнуть его надо, чтобы не лазил, не вынюхивал.

— Пока не выясним, с кем он из гостей свадебных пришел — нельзя, — отрезала Ольга. — Вот что, Семен, последи за ним. Изучи подходы к его дому и по вечерам пошустри там. Мы хотя бы знаем двадцать человек с этого снимка. Может, кто и нырнет?

Семен ушел.

— Я давно хотела с вами, друзья, поговорить о том, что сама в себе уже носить не могу. Нам надо уходить в Освею. Последняя группа ушла в конце октября. Я просила, молила Рагозина. Он отказал: то билетов нет, то пропусков нет. Вчера я встретила его, накоротке. Он вернулся! Поговорили о том, что надо быть осторожнее, что в последние дни опять многих взяли. Он говорит, что больше группами из Риги не пойдут. Сказал, что обо мне в отряде знают. Я договорилась на завтра с ним увидеться, переговорить. Я сомневаюсь, что из этого что-то получится. Но я предлагаю, чтобы Кириллыч и Миша попробовали уйти с помощью одной моей знакомой из Даугавпилса, к которой пусть Кириллыч предварительно съездит, повидается. Может, до Лудзы он проводит. Отвезет все, что мы здесь насобирали, хотя бы польза будет.

— Все это хорошо, но как твоя знакомая нас встретит, кто мы для нее? С улицы два дяди пришли путь к партизанам искать? — спросил Кириллыч.

— Есть у меня один приятель двухгодичной давности, которого я встретила у этой женщины, — и Ольга поведала о Зарсе и встрече с ним у Антонии.

— Если бы у меня был такой знакомый, — сказал Густав, — то я бы попробовал. Попытка не пытка. Он же ничего плохого за эти два года тебе или нам не сделал, на знакомство с тобой не лез. Вдруг будет полезен? — высказался Густав, не подозревая, что лучше спросил бы о путях в Освею у Эмилии. Но и так бывало! Идею подала Ольга, ее стали развивать и пришли к какому-то выводу.

— У тебя есть его координаты? — спросил Густав.

— Вообще-то есть. Он мне дал свою визитную карточку с указанием номеров телефонов, рабочего и домашнего, и адреса. Но карточку я оставила у дядьки в Дундаге.

— Ну ты молодец! Чтобы легче найти было твоего поклонника…

— Нет, — серьезно, как всегда, ответила Ольга, — чтобы не попасться с нею по дороге. Не забывай, тогда у меня документов никаких не было. И потом подвести человека! Только из тюрьмы с визиткой какого-то человека и справкой об освобождении! Да не вешайте вы головы, я же все запомнила. И вот все записала на бумажке. Это абсолютно точно.

Густав повертел бумажку в руках, покрутил головой и сказал:

— Для начала я пойду и позвоню ему на работу. Договорюсь о встрече. Я, Ольга, с тобой пойду, да и Кириллыч подстрахует.

— Ты думаешь, так надо?

— Только так, — Густав набросил пальто и пошел к ближайшему телефону-автомату. Он отсутствовал минут сорок. Ольга уже и волноваться стала. Наконец Густав вернулся. Запыхавшийся, но веселый.

— Роман, да и только! — сказал он, ввалившись в комнату. — Позвонил на работу. Там говорят, что уехал господин Зарс по делам, будет только в конце следующей недели. А сегодня пятница. Думаю, дома все-таки. Позвонил — молчок, никто трубку не берет. Думаю, если отсиживаться вздумал, то трубку брать не будет. Я к нему домой. Тихо. Тут тетушка спускается по лестнице. Спрашивает меня, кого вы ищите? Зарса, говорю. Последнюю неделю я его не видела, но здесь рядом на улице Робежу живет его мать, госпожа Аустра Ласе. Черт побери! Так я-то с ней знаком! Когда пришла новая власть в сороковом году, она и выступала, и на торжественных собраниях в президиумах сидела. С началом оккупации ее забрали, но где-то через два-три месяца выпустили. Я думаю, она подпольными делами в старой Латвии занималась. Иначе к чему такой почет в сороковом и арест при фашистах? Господи, так я тетушку Аустру с пятнадцати лет знаю! Это вот здесь, в десяти минутах ходьбы. Ольга, если Антония — подруга матери Зарса, то и сходи к ней сама. Зачем нам ждать его? Существо дела не меняется.

— Прямо сейчас? — рассказ Густава о матери Зарса подстегнул Ольгу.

— А что? — подал голос Кириллыч. — Мы тебя проводим и около дома покрутимся.

— Там ты особо не раскрутишься, всё голо, но в отдалении переждем.

И они отправились.

Мать Альфреда встретила Ольгу несколько натянуто. Вот так, без рекомендаций, к ней давно никто не заходил. Ольга рассказала ей все, кроме заброски из Москвы и своей подпольной группе. Рассказала о Смоленске, об Антонии, нечаянной встрече с ее сыном, аресте, тюрьме, восьми месяцах там проведенных, освобождении, сегодняшней жизни. Показала свою записку с координатами сына хозяйки, объяснила судьбу его визитной карточки. Изложила свою просьбу о помощи двум хорошим людям из военнопленных, никаких не изменников Родины, а патриотов, которым надо отсюда уйти в партизаны, передать важные сведения.

— Ты так со мною откровенна, девочка, — и она покачала головой.

— Я знаю, что вас тоже арестовывали.

— Но я не знаю, почему они так быстро выпустили меня. Хотели сделать из меня своего рода ловушку, мол, полетят мотыльки на огонек? Не знаю. Ты первая пришла через два с лишним года после моего ареста и такой ворох всяких разностей на меня вывалила, что голова пошла кругом. Ты отважна и, вроде, не безрассудна, но как ты решилась прийти ко мне и все так высказать?

— Я немного знаю вашу подругу Антонию, кроме добра я от нее ничего не видела. Я немного знакома с вашим сыном — он предложил в трудный час обратиться к нему. Его нет, мы искали. И у меня нет выхода спасти хороших людей! — воскликнула она. — Так лучше я рискну, но попробую спасти их. Они никакие не изменники…

…Аустра немного задумалась. Антония была в Риге в прошлом году, навестила и ее, Аустру. Рассказала о беженке с такой изломанной судьбой, о ее восьмимесячном пребывании в тюрьме, назвала и имя — Ольга. Антония о многом поведала: и о гетто, и о расстрелах, и о судьбе наших красноармейцев, которые брели в плен по пыльным дорогам, не сумев защитить даже себя. «Но странно другое: почему Альфред не обмолвился мне об Ольге? Правда, встреча у него было случайная, скоротечная, координаты свои он ей дал на случай помощи, но о тюрьме он не знал. Откуда он мог знать?»

— Успокойся, Ольга. Антония мне рассказывала о тебе. Кстати, как твоя фамилия, только настоящая, без всех этих превращений в конспиративных целях?

— Моя? Гринберг. Я живу под нею и здесь.

— Гринберг? Твои родители жили в Штатах до революции и мать звали Полиной?

— Да.

— Боже мой, боже мой! Я все время сидела и думала, на кого ты похожа. Да вот фотография твоей матери, — и Аустра достала из тяжелого альбома хорошо известный Ольге снимок. — Теперь для меня все ясно: и кто ты, и как здесь очутилась. Восемь месяцев тюрьмы! — и она горестно покачала головой и заплакала в бессильной ярости.

— Но родителей твоих нет в живых? — в надежде на опровержение спросила Аустра.

— Нет их, уже пять лет, как погибли мама и папа, — и Ольга тоже заплакала…

— Я слышала много хороших слов о них от своей мамы, бабушки Альфреда. Это были революционеры первой когорты партии. Подумать только, таких людей! Сколько я переживала за тех, кто отсюда уходил в Россию так или в порядке обмена заключенными, или попросту бежали, а там люди исчезали… Ладно, перейдем к делу, времени у нас мало. Твоих друзей я лично изменниками не считаю. Это Сталин так распорядился считать…

— Ну что вы, тетя Аустра, разве так можно…

— Мне можно, тебе — не советую, не повторяй мои слова. Во всей Европе известно, что сын Сталина в плену у немцев, и он его тоже, как всех, изменником считает. Это же издевательство над сыновними чувствами к Союзу, да к нему самому! Разве это отец? Отказаться от сыновей Родина разве может? Словоблудие это, дорогая ты моя. Вот что, записку эту ты мне отдай на время. Себе новую напишешь. Как сделать, как сделать, чтобы Антония поняла меня, мою просьбу и ни о ком упоминать не надо было бы? Я на обороте записки напишу так: «А! Вот я нашла записку с координатами, оставленными в твоем доме и переписанными знаешь кем. Выполни просьбу ее друзей. С оказией верни записку мне, я буду знать, что все в порядке». Все понятно?