Эрис вышел и сказал крутившейся неподалеку от гостиной служанке:

— Мари, сними чехлы в столовой, проветри комнату, иди к себе и сиди там весь вечер. Под ногами не путайся. Марта со всем справится.

— А как же я, милый, — и она попробовала прижаться ближе к хозяину.

Послышалось сердитое фырканье Марты, и тут же раздался звонок в парадную дверь. Мари как ветром сдуло. Вошел Пуриньш. Его щегольская серая шляпа сидела на нем самым что ни на есть залихватским образом. Он сказал несколько слов Марте по-немецки, справился о старом Эрисе, консуле. Марта расцвела. Улучив момент, Граф спросил у хозяина:

— Для кого четвертый прибор? Будет Тейдеманис или Вистуба?

Эрис поджал свою толстую нижнюю губу к тонкой и тихо процедил:

— Не исключаю кого-то из немецкого руководства гестапо, поэтому и серебро на столе.

Граф в такого рода этикете силен не был, но сообразил одно — надо дернуть где-то в этом доме водочки, а то, когда начальство сядет за стол, — хрен там можно будет свободно взять на грудь.

Подойдя к Марте, которая доставала из бокового отделения огромного черного серванта ножи, вилки, протирала их и готовила для раскладки, Граф осведомился насчет туалета. Марта указала в конец длинного коридора к выходу на черную лестницу. Проходя мимо прохода в кухню, он услышал, как в одной из комнат напевала Мари. Не постучав, времени было в обрез, он втиснулся в обитель служанки. Та была в одной комбинашке, она тихо взвизгнула, сложив инстинктивно руки крестиком а худенькой груди. Граф улыбнулся, успокоил ее жестом, что только, дескать, не сейчас, не с руки, показал при этом на запястье без часов, что времени нет и в хозяйскую сторону, что полно народа, потом, чтобы до нее дошли его симпатии, хлопнул ее по попке и одновременно приложил палец ко рту — не пикни. Жестом же обратился к ней, поднеся сложенную ковшиком ладонь ко рту и изобразив булькающие звуки. Она сообразила и достала початую бутылку из тумбочки. Он взял и удалился в туалет. Вся пантомима с Мари заняла минуту. Удобно устроившись на обитой шкурой какого-то зверя сиденье, отчего зад был как бы с воротником, он потягивал шнапс и дергал за ручку бачка, чтобы громыхающая по коридору Марта и пару раз прошелестевший по дому Эрис слышали, как он очищается от скверны. Почти расправившись с питьем, он вышел из туалета, приоткрыл дверь комнаты Мари, оставил там бутылку с недопитым, показав этим свою воспитанность, улыбнулся и побрел к хозяевам.

— Что, живот подводит на нервной почве? — спросил Пуриньш.

— И нервы, конечно, тоже. Питаюсь-то я как? Все больше как придется, всухомятку, как какой день, — перешел он на жалостливую ноту.

— Брось! Жрать ты был всегда горазд. Еще Вагнер в твоей характеристике отметил. В положительном смысле, конечно. Что, мол, ради хорошей жратвы выполнит любое желание. Ладно, давай ближе к делу. Кого они дали для начала пути? Кто отправная точка, кто последующие? Путь, путь, куда идти. Вот карта. Давай смотреть.

— Завтра надо зайти к некой Стасе. Полное имя Стасиене или Стефания, как нравится, так и зовите. Ей где-то лет тридцать. Работает служанкой на Стрелковой, 7. У нее в Пасиенской волости, в деревне Пирогово, кажется, сестра живет. Звать Адель. Туда за мной придут, кто, когда — неизвестно. И уведут в партизанский отряд. Вот все пока.

— Как фамилия сестер? — спросил Пуриньш.

— Ой, чуть не забыл, Долновские.

— Ты где-то уже успел вмазать шнапса на радостях, — поморщился Пуриньш. — Иди в ванну и влезь под холодный душ. Трезвей. Сядем за стол — не налегай, не в коня корм.

Граф не стал спорить, вышел, порадовавшись тихо, что успел хорошо врезать, а то теперь сиди и пялься на парадную жратву.

Когда Граф удалился к ожидавшему его душу, впервые за время плена в эдакой фешенебельной квартире; он пожалел, что рядом не будет Мари, но успокоил себя, что в отсутствие оберлейтенанта он сюда обязательно забежит минут на 15–20. В крайнем случае служанка может заскочить и к нему в мансарду. Все складывалось отлично. Европа — это тебе не Запорожье! Чирикая что-то развеселое, Граф полез под душ. Перед решительным боем надо быть чистым, так предки учили, подумал он и пожалел, что не было белой нательной рубахи и чистых подштанников.

Пока Граф наслаждался в ванной, Пуриньш прикидывал варианты, которые исполнителю знать было не положено.

— Придется проработать всю ночь, — сказал он.

— К чему такая спешка? Сделаем все днями, — возразил Эрис.

— Нельзя. Представьте себе, что у Стасиене или У всей группы Марии имеется старший руководитель, мужчина. Он в тени, мы его не знаем. Именно он принял решение об отправке Графа по какой-то новой цепочке, причем в определенный день, завтра наш красавец должен быть у Стаей, или как ее там. Она ему говорит одна или вместе с кем-то, что на, малый, тебе билет на железную дорогу до Зилупе и сегодня же выезжай, поезд через три часа. И точка. Отсрочек здесь не бывает, они дурно пахнут. Здесь до посадки в вагон его может и сопроводить какая-нибудь тетка, искать которую бессмысленно, | да и незачем. Не найдем.

— Что вы предлагаете?

— Во-первых, пригласить сюда Ланге. Другое дело пожалует он или нет. Но известить надо.

— Я так и подумал и сказал это Графу, когда он спросил о четвертом приборе.

— Поймите, Эрис, здесь нужна санкция на проведение операции, задуманной Панцингером. Помните пометку в деле о том, что контроль лично за Ланге. Санкцию должен давать он, самый близкий к оберфюреру, иначе если что не так, то завалившими операцию будем мы с вами.

И Пуриньш стал названивать доктору Ланге. Тот все понял с полуслова и пришел в хорошее настроение, выслушав напоминание Пуриньша, что это тот Граф, за которого был выпорот Тейдеманис, хотя и оставался при порке в брюках.

Ланге заставил себя ждать. Он был почти ровесником Панцингера, но в деловой хватке явно уступал тому, ибо в основном являлся исполнителем. Войдя и кивнув подчиненным, он сразу отвел Пуриньша в сторону.

— Хорошо, что вы у нас в наличии, мой дорогой Александр. Ехал сейчас и думал: ну если бы вас не было, кто позвонил бы мне и в стиле салонной французской болтовни постарался напомнить все те гадости, причем справедливые гадости, которые вывалил на бедного Херберта наш оберфюрер? Ценю ваш дипломатический такт, — и он по приятельски хлопнул Пуриньша по плечу. Во время его тирады в прихожей Эрис и Граф отошли в кабинет и стояли там навытяжку. (Граф благоухал французским шампунем, лик его был светел, очищен от было прилипших к нему грязных дел и пламенел от выпивки и мочалки в предвкушении дальнейших подвигов).

Когда Ланге вошел в кабинет, то оба щелкнули каблуками. Сели. Пуриньш ввел в курс складывающейся ситуации. Помолчали. Переварили смысл нового витка спирали, на который выводился сидевший здесь же блондин с лучезарным и невинным взором. Первым по рангу нарушил молчание Ланге.

— Итак, как я понимаю, мы, возможно, видимся в таком составе в последний раз. Наш друг отправляется на выполнение нелегального задания, идет причем в одиночку, все время будет находиться в контакте с бандитами, подвергаться проверке, рисковать. Предлагаю поднять тост за него. Эрис, прошу наполнить! Прозит! — все выпили по бокалу шампанского. Граф тоже, не обращая внимания на знаки Пуриньша, мол, притормози наполовину.

— Эрис, — продолжил Ланге, — возьмите мою машину, она ожидает около консерватории, и поезжайте в отдел. Я сейчас позвоню дежурному в группу документации. Возьмите папку «Мимикрия» номер 12/43, откройте ее, убедитесь, что там в отдельном конверте три документа: отношение в партизанский отряд, присяга и удостоверение участника организации. Там же в папке три коробочки: в одной печать, в другой — угловой штамп, в третьей — образцы подписей. Захватите также блокнот в клеточку. Даю вам тридцать минут.

— Слушаюсь, господин штурмбанфюрер. И Эрис, сорвавшись с места, умчался.

— Я полагаю, доктор, что его отправят завтра, нельзя же такого красивого парня подвергать здесь опасности. Они настроились на это и намерение свое осуществят, — как дятел долбил свое Пуриньш.