Да, разоблачение «Красной капеллы» было гордостью отдела Панцингера. Пришлось, конечно, помотаться чуть ли не по половине Германии, всему Берлину, Франции, Бельгии вслед за радиопередатчиками этой «капеллы». Оберфюрер отлично помнил день 26 июня 1941 года, когда в четыре утра абвером были запеленгованы сигналы радиопередатчика с позывными РТХ. С этого все пошло и поехало. Двести пятьдесят шифротелеграмм были перехвачены, однако лишь почти год спустя математику, доктору Фауку, удалось разгадать шифр советской разведки. Когда гестаповцы прочитали тексты телеграмм, они пришли в ужас: русские были в курсе вынашиваемых и планируемых штабом верховного командования ударов по Москве, Ленинграду, Сталинграду, Кавказу! Подпольщики передавали информацию о маршрутах германских подводных лодок, действовавших в Северном море на коммуникациях союзнических конвоев, о новых конструкциях авиационной техники. К примеру, передали в виде микрофильмов чертежи нового истребителя «Мессершмитт», развивавшего скорость 900 км/ч, даже о новых торпедах с дистанционным управлением! Было от чего хвататься за головы! «Слоны» из Москвы, будучи уверенными в неуязвимости применяемого шифра, предложили в телеграмме резиденту отправиться в Берлин по трем адресам: Шульце-Бойзена, Харнака и Кукхофа с целью выяснить причины перебоев в радиосвязи!
Советский резидент Леопольд Треппер тоже схватился за голову: он-то понимал, что по радио такие вещи не передаются, что если подобрать ключ к шифру, то…
Доктор Фаук сделал это и положил адреса на стол Панцингеру. Тот не торопился, организовал слежку, прослушивание телефонов разведывательной сети противника. Когда Панцингер и его сотрудники — начальник второго отделения оберштумбанфюрер Копков и комиссар уголовной полиции Штрюбинг в августе сорок второго вышли на Хорога Хайлмана, сотрудника службы радиоперехвата, подчиненного Фаука, блестящего молодого математика, поддерживавшего связь с выявленным по адресу из Москвы руководителем организации Шульце-Бойзеном, офицером министерства связи. Кальтенбруннер и Мюллер сказали, что «хватит слежки, а то так наследим, что руководители «капеллы» узреют наши следы, пора брать». 31 августа 1942 года начались аресты. В течение трех-четырех недель задержали 60 членов берлинской группы. Вот это был улов! Панцингер пришел в хорошее настроение, он вспомнил, как удалось вставить фитиль «маленькому адмиралу»: референтом по организации саботажа во вражеском тылу в абвере работал некий Герберт Гольнов. Используя его сведения, Шульце-Бойзен аккуратно передавал в Москву данные о подробных акциях абвера на территории России. То-то забегал тогда Канарис!
Панцингер встал, закрыл купе и оглядел себя в зеркало, вмонтированное в дверь. На него смотрел сорокопятилетний выше среднего роста худощавый офицер в очках, с близоруким взглядом, в мундире, придававшем ему импозантность. Он довольно улыбнулся своему отражению. В дверь постучали. На пороге стоял Кюммель, адъютант.
— Пора, господин оберфюрер, через две минуты — Рига.
Панцингер благосклонно кивнул и надел фуражку. Мимо проплыла к выходу из вагона та самая пышная блондинка…
В это же августовское утро на плацу шталага-350 пленные были выстроены в виде прямоугольника, в основание которого приволокли и установили трибуну, на которой обычно комендант лагеря исполнял торжественные речи. Лагерные острословы прозвали ее кормушкой, поскольку с трибуны раздавались сладкие обещания или черные угрозы. Каково будет меню кормушки сегодня, никто не знал, впереди — рабочий день, его никто не отменял, толпа дышала равнодушием и неприязнью. На этот раз на трибуну забрались новый начальник лагеря подполковник Ярцибекки, переведенный недавно в Ригу с поста начальника лагеря в Валге, Вагнер со своим вторым «я», неразлучным Рейнкопфом и еще какой-то тип в незнакомой для пленных форме: немецкой, но на левом рукаве у него был нашит щит с бело-сине-красной окантовкой, андреевским полем и надписью «РОА», а на фуражке красовался орел.
Ярцибекки неожиданно зычным голосом прокричал о том, что он объявляет о своем официальном вступлении в должность и что сейчас выступит представитель штаба «Русской освободительной армии» капитан Плетнев. Рейнкопф перевел. Оратор придвинулся к краю «кормушки» и хорошо поставленным голосом заговорил:
— Соотечественники, я прибыл сюда по поручению «Русского комитета», возглавляемого генерал-лейтенантом Андреем Андреевичем Власовым. Вам, верно, приходилось уже читать обращение «комитета», который избрал местом своей дислокации славный русский древний город Смоленск…
Откуда было знать пленным, что такое «Русский комитет» и где он находится? Расположен он был вовсе не в Смоленске, а в Берлине, однако головке предательской организации и дирижирующими ею немецким деятелям было важно создать иллюзию, будто «комитет» образован самими русскими на русской территории. Это должно было впечатлить пленных, показать им, что наряду с властью, которую они защищали, существует еще одна власть, защищавшая их интересы сейчас, здесь, на территории, захваченной врагом. Попавшим в плен после Декабря сорок второго уже приходилось видеть листовки с сообщением о создании «Русского комитета» в Смоленске и с изображенным на них для большей убедительности портретом Власова, который рекламировался как главный союзник новой власти из числа бывших командиров, тех, кто сидел за колючей проволокой. Именно в декабре прошлого года, после создания «Смоленского комитета», находящегося в Берлине, и начался отсчет времени, когда пошли сыпаться с неба листовки, написанные скверным (явно переводным с немецкого) русским языком. Попавшие в плен до того декабря ничего о всей этой заварухе не знали, и откровения немецко-русского капитана были для них новостью.
Натренированное выступление продолжалось:
— Под руководством генерала Власова и его боевых сподвижников, последовавших за ним, формируется «Русская освободительная армия», призванная сыграть историческую роль в ликвидации большевизма… Мы создадим новое русское правительство из истинных патриотов, и только оно заключит почетный мир с Великой Германией!..
Рейнкопф переводил речь коменданту и Вагнеру. Те, улыбаясь, удовлетворенно кивали: фашистская демагогия всегда отличалась качественностью. Откуда было знать пленным, что никакой «Русской освободительной армии» не существовало? Что в формируемых из русских пленных взводах и ротах только унтер-офицеры могли быть русскими, а офицеры и даже фельдфебели набирались из немцев? Что Власов сдался и перебрался в штаб 18-й армии группы «Норд» один, без соратников, лишь с поварихой, что готовых поддержать его предателей разыскивали по всем лагерям и свозили их в Берлин, словно боевых бычков для предполагавшейся корриды?
— …Всем народам, освободившимся от власти Советов, немецкое командование предоставляет право борьбы рядом с доблестной немецкой армией. Латыши вступают здесь, на этой территории, добровольно в латышские части, созданы охранные роты в Белоруссии, в Крыму — татарский батальон, из украинцев сформирована добровольческая дивизия СС Галиция, рядом с вами стоят бойцы «Украинского национального батальона». Теперь ваш черед, соотечественники! Сталину на вас наплевать, он от вас отказался! — неожиданным фальцетом выкрикнул Плетнев и закончил свою речь призывом записываться в РОА в течение сегодняшнего дня в комендатуре лагеря. Здесь же комендант пояснил, что до обеда выход на работы отменяется.
Немцы хорошо изучили, что пленные большей частью тушуются выходить из строя и перед лицом своих товарищей публично изъявлять желание где-то служить и куда-то направляться, посему разговоры интимного, так сказать, свойства было предпочтительней вести в кулуарах. В комендатуру тотчас наметилась очередь, бросив взгляд на которую Соломатин со злостью сказал Кириллычу:
— Вон скольких понос пронял, выстроились, как в сортир, побежали поливать власть свою, подлецы!
— Да пес с ними, — ответил тот. — Что ты им сделаешь? Запретишь? Кто думает только о том, как из лагеря ноги унести, кто — к партизанам смоется. Мы с тобой, вступив в ряды украинского воинства, не об этом думаем?
