На улице солнце склонилось все дальше к западу. Хотя было еще тепло, воздух заметно остывал, а свет тускнел, окутывая все мягкой дымкой. Когда мы вырвались из гвалта пивной, Пуци хлопнул меня по спине.

— Ну, что скажете, Фил?

— Он умеет говорить речи, — заметил я.

Пуци рассмеялся.

— А вы, мисс Тернер?

— Это было… — Она пыталась подобрать точное слово и подобрала, — подавляюще.

Он снова рассмеялся и обратился ко мне:

— Я же говорил, господин Гитлер гений.

— Угу, — сказал я. — И что теперь, Пуци?

— Ловим такси и в ресторан. Там встретимся с господином Гитлером и остальными.

Когда мы приехали в ресторан на Одеонсплац, Пуци поведал нам, что это то самое кафе «Тамбози», где король Людвиг Первый[46] когда-то развлекал Лолу Монтес.[47] Меня же это место интересовало по другой причине: именно здесь Гуннар Зонтаг и Альфред Розенберг, по их собственным словам, развлекали друг друга в прошлый понедельник. Я надеялся, что сейчас там не окажется Ханса Мюллера, который пришел проверить их показания у своего приятеля.

В ресторане нас отправили наверх, где располагался своего рода мезонин. В конце этого помещения, в нише, обклеенной обоями, стоял длинный сервированный стол: на ослепительной белизны скатерти были аккуратно расставлены и разложены тарелки, бокалы и меню. Мы сели, и, когда подошел официант, Пуци передал ему наш заказ. Виски для меня, бокал белого вина для мисс Тернер и пиво для Пуци.

Остальные подошли минут через двадцать. Кавалькада снова была в сборе, и все они суетились вокруг Гитлера, как девочки из кордебалета вокруг бродвейского режиссера. От только что произнесенной речи и от того, какой она возымела успех, их всех слегка лихорадило. Движения казались резкими, не совсем нормальными, глаза сверкали нездоровым блеском. Сам Гитлер был явно доволен — собой, своей компанией да и всем вокруг. Лицо его раскраснелось, он весело ухмылялся, часто и судорожно жестикулировал.

Эрик фон Динезен прибыл в ресторан вместе с остальными. Верблюжье пальто наброшено на плечи как накидка, и он был единственным, кого не трясло от возбуждения. Вероятно, потому, что ему тоже нередко случалось выступать на сцене. Какими бы ни были причины, но он держался собственной манеры поведения — вроде как со всеми и при этом несколько в стороне. Высокий, элегантный, отстраненный. Подойдя к столу, он пожал мне руку, потом наклонился к руке мисс Тернер и поцеловал ее.

Гитлер, стоя во главе стола, распоряжался, кому куда садиться, подобно удалому генералу, руководящему диспозицией войск. Галантно поклонившись мисс Тернер, он показал на место справа от себя. Потом обратился ко мне — Пуци перевел, что он желает, чтобы я занял место слева от него. Сам же Пуци сел рядом со мной. Герингу отвели место справа от мисс Тернер, а Гессу — слева от Пуци. Остальные — Зонтаг, Нордструм, Розенберг, Морис — расселись кто где, причем фон Динезен оказался на другом конце стола, прямо напротив Гитлера.

Когда вернулся официант, Гитлер принялся обсуждать с мисс Тернер меню. Она остановила свой выбор на телятине. Гитлер предпочел макароны в сметанном соусе. А я через Пуци заказал себе семгу. Когда я говорил Пуци, чего бы мне хотелось, я мельком взглянул на Зонтага и заметил, что он за мной наблюдает. Я улыбнулся, и он тут же отвернулся.

Еда оказалась вполне приличной, но сам ужин выдался далеко не самым интересным мероприятием из всех, на которых мне доводилось присутствовать. Не знаю, почему Гитлер захотел, чтобы я сидел рядом с ним. За весь вечер он почти не обращал на меня внимания, словно забыв о моем присутствии. И почти все время провел за болтовней с мисс Тернер. Он многозначительно кивал, когда она что-то говорила, или подробно и многословно отвечал на вопросы, которые она ему задавала, а может, на те, что она и не думала задавать.

Пуци тихо переводил мне суть их беседы.

— Да, совершенно верно. — Еще один многозначительный кивок. — Государство должно дать возможность каждому способному и трудолюбивому немцу получить высшее образование. Мы должны разрушить старые классовые устои, дискриминацию, предрассудки, мы должны уничтожить их на корню. Способные дети из бедных семей, вне зависимости от положения и профессии их родителей, должны получить образование за счет государства, равно как и возможность подняться так высоко, насколько позволит их талант…

— Кроме Библии, две самые читаемые книги в мире — «Дон Кихот» и «Робинзон Крузо». Книга Сервантеса представляет собой самую блестящую пародию на вымирающее общество. Книга Дефо собрала в одном человеке всю историю человечества. Есть еще две книги подобного рода — «Путешествия Гулливера» и «Хижина дяди Тома». В каждой из них содержится великая главная идея…

— В современном государстве, мисс Тернер, самый главный путь сообщения — дороги, не водные пути и каналы, а именно дороги. В будущем я представляю себе обширную сеть современных дорог, она соединит все географические области Германии. Я представляю себе надежный и недорогой автомобиль, который позволит каждому немцу, независимо от его достатка, ездить по этим дорогам и наслаждаться красотой немецкой земли.

Мисс Тернер о чем-то спросила его, и он снова задумчиво кивнул. Пуци продолжил переводить.

— А, — сказал он, — евреи. — И печально улыбнулся. — Что мы будем с ними делать? Спекуляцией во время войны, своим пристрастием к капитализму они безнадежно настроили против себя немецкий народ. Может, когда-нибудь в будущем им и помогут создать свое собственное еврейское государство. Например, в Палестине. Думаю, так будет лучше для всех.

Гитлер внимательно выслушал очередной вопрос мисс Тернер и снова задумчиво кивнул.

— Да, — сказал он, — я признаю, приходится прибегать к подобному антагонизму, точно так же как приходится взывать к любому чувству, которое сплотит немецкий народ, поможет ему выполнить трудную и мучительную задачу, стоящую перед всеми нами, — избавить Германию от горечи поражения и разрухи, от ужасов войны и экономического краха и снова сделать ее сильным государством мира, с надежной системой безопасности.

Я дождался, когда все перейдут к десерту, прежде чем перейти к вопросу о попытке покушения в Тиргартене. Пуци переводил.

Гитлер поднял на меня глаза, оторвав их от куска торта с горой взбитых сливок, и улыбнулся. Левой рукой он легонько похлопал меня по рукаву пиджака. Его голубоватые глаза весело прищурились, и он произнес по-немецки что-то вполне дружелюбное.

Пуни перевел:

— Не стоит сейчас забивать себе голову такими грустными вещами. Может, если вы не возражаете, ваша напарница составит мне завтра компанию за завтраком. Мне будет очень приятно провести некоторое время со столь очаровательной особой. И тогда я буду счастлив ответить на любые вопросы, которые она сочтет нужным мне задать.

Я взглянул на мисс Тернер.

— Я не возражаю, — сказала она.

— Я тоже, — сказал я Гитлеру.

На том и порешили.

Через полчаса, когда мы уже ехали из ресторана в очередном такси, мисс Тернер повернулась ко мне и сказала:

— Он врал.

— Когда?

— Когда говорил, что антисемитизм ему нужен только как инструмент для объединения немцев. Его речь была омерзительная. Грязная. Антисемитизм для него не инструмент, а часть его гнусной мелкой личности. Он свинья. Он хуже, чем все остальные.

— Возможно. Но нашу работу никто за нас не сделает.

Мисс Тернер выглянула в окно.

— Не думаю, что он хоть когда-нибудь открывал «Дои Кихота».

— Но ведь это не имеет значения, верно?

Продолжая глядеть в окно, она печально заметила:

— Жаль, я не сообразила накинуть плащ поверх этого дурацкого платья.

Я улыбнулся.

— Должен сказать, платье произвело на всех хорошее впечатление.

— Он все время пялился на меня!