— Я возьму вас. Но не его. Только вас одного.
Пуци с тоской оглядел помещение, полное женщин, как будто он не сомневался, что, стоит нам уйти, они все набросятся на него и разом затопчут, превратив в кровавое месиво.
— Все нормально, Фил, — сказал он. — Я подожду здесь. Только не забудьте, в шесть у нас встреча с генералом.
— Почему бы вам не выйти на улицу, Пуци? Я постараюсь быстро управиться.
— Ладно, — согласился он и ухмыльнулся. — Ладно, Фил, я подожду на улице.
Грета Нордструм-Мангейм жила в нескольких кварталах от бара, в маленьком двухэтажном деревянном домике на задворках большого кирпичного строения. На второй этаж вела боковая лестница, по ней мы вдвоем и поднялись, женщина — впереди. Она постучала в дверь. Мы подождали. Дверь никто не открывал. Она сказала что-то по-немецки и повернулась, намереваясь спуститься обратно.
— Нет, — остановил ее я. После случая с Нэнси Грин я испытывал недоверие к запертым дверям. — У вас есть ключ? — Я показал рукой, как будто открываю замок.
Ее глаза сузились. Она мне не доверяла.
Меня это мало волновало. Я не собирался уходить, не убедившись, что мисс Тернер нет в квартире.
Должно быть, она смекнула, в чем дело. Полезла в карман брюк, достала ключ. И с кислой миной отперла дверь. Повернулась, подняла руку, сказала что-то и скрылась в квартире. Я остался ждать.
Вскоре она вернулась, покачала головой и собралась снова запереть дверь.
Я уперся правой рукой в дверь.
— Нет. — Пальцем левой руки я показал на свой глаз, затем на квартиру. — Я должен сам все посмотреть.
Лицо у нее покраснело. Но ее друзей рядом не было, и, как мне показалось, она смекнула, что доставать нож не стоит.
Она неохотно вошла обратно в квартиру. Я — следом за нею.
В гостиной никого не было, на кухне тоже. В раковине лежали два блюдца и две пустые чашки из-под кофе — ополоснутые, но не вымытые. Я прикоснулся к ним. Холодные.
В конце квартиры я увидел две двери — за ванной и туалетом. Одна вела в простую полупустую спальню. Там — никого. Вторая дверь оказалась запертой.
Когда я повернулся к женщине, она отрицательно покачала головой. И что-то злобно буркнула по-немецки.
Зачем таскать с собой пистолет, если его не вытаскивать и никому не показывать? Я полез в карман, достал «кольт» и показал ей.
Она снова пробурчала что-то по-немецки — должно быть, выругалась, но все же достала из кармана другой ключ, распахнула дверь и тут же отпрянула к стене.
Там, внутри, не было ни мисс Тернер, ни Греты Мангейм. Комната уступала по размерам спальне. Теперь в ней хранились продукты — плотные мешки с мукой, рисом, сахаром, солью и кофе; бочки с картошкой, свеклой и морковью; ящики с виски, джином, вином и пивом. С потолка свисали копченые окорока, толстые колбасы и круги пухлых сосисок.
Не знаю, какие уж отношения связывали этих женщин, но создавалось невольное впечатление, что они приторговывали продуктами на черном рынке.
— Ладно, — сказал я. Спрятал пистолет в карман и кивнул в сторону гостиной.
Моя спутница захлопнула дверь и заперла ее, так резко повернув ключ, что я испугался, как бы она его не сломала.
На столике рядом с диваном стоял громоздкий бакелитовый телефонный аппарат. Я кивнул на него.
— Позвонить можно?
Сжав мрачно губы, она выставила вперед правую руку и потерла большим пальцем об указательный. Гони-де монету.
Я достал бумажник и вытащил оттуда двадцать долларов. За такие деньги я мог бы запросто купить новый телефонный аппарат и, возможно, большую часть тутошней мебели в придачу, но я уже довольно долго помыкал этой женщиной.
С равнодушным лицом она выхватила у меня деньги.
Я позвонил в «Адлон» и спросил, не вернулась ли мисс Тернер. Портье сообщил, что она взяла ключ примерно час назад и поднялась к себе в номер. Затем он осведомился, не желаю ли я с ней поговорить, и я сказал, что был бы очень рад.
— Алло!
— Мисс Тернер? — сказал я.
— Господин Бомон. Вы в гостинице?
— Нет, я с Пуци. Я просто хотел проверить, вернулись ли вы. Вы, кажется, запыхались — с вами все в порядке?
— Я была в другом конце комнаты. У меня все хорошо.
— Вы разговаривали с этой… Нордструм?
— Да. Она назвала имя. Тот мужчина уехал в Мюнхен. Но стоит ли обсуждать все это по телефону?
— Нет. Вы идете с Динезеном ужинать?
— Жду его звонка. Вы нашли мисс Грин?
— Да. Расскажу позже. Мы с Пуци сейчас направляемся на встречу с генералом фон Зеектом. И у меня есть еще одно дело. Скорее всего, я буду в гостинице не раньше восьми.
— К тому времени меня уже может не быть. Но я вернусь не поздно. Около десяти, идет?
— Договорились. Тогда и увидимся. Буду ждать вас в баре. Только берегите себя.
— Непременно.
— И возьмите с собой «кольт».
— Обязательно, — сказала она.
Я повесил трубку. Достал из кармана часы. Половина шестого. Я не хотел заставлять генерала ждать.
Мы с моей провожатой вышли из квартиры. И всю дорогу, пока шли назад в бар, она не проронила ни слова и даже ни разу на меня не взглянула. Она тупо смотрела вниз, засунув руки глубоко в карманы штанов. Когда мы подошли к бару, то увидели, как Пуци нервно расхаживает взад-вперед по тротуару. Моя спутница, даже не обернувшись, направилась к лестнице, но я окликнул ее:
— Погодите!
Она остановилась и злобно посмотрела на меня.
— Пуци, — попросил я, — передайте ей, что мне начихать на то, что они держат в той комнате.
— Что держат? — поинтересовался он.
— Неважно. Просто переведите. Скажите, это не мое дело.
Он заговорил с ней. Она что-то рявкнула в ответ, ее маленькие глазки превратились в щелки, затем она круто повернулась и двинулась вниз по лестнице.
— Что было в той комнате? — спросил Пуци.
— Продукты. А что она сказала?
— Что вы совершенно правы.
Я улыбнулся.
— Она так и сказала — «совершенно»?
— Нет. Простите. Она сказала…
— Ладно, проехали. Главное — смысл я понял.
— А как насчет мисс Тернер?
— С ней все в порядке. Она уже в гостинице. Едем к генералу.
* * *
Гостиница «Адлон»
Берлин
Среда, вечер
16 мая
Дорогая Евангелина!
В утреннем письме я упомянула о своей наивности в таком тоне, который предполагал, что после открытий предыдущего вечера я каким-то образом излечилась от нее примерно так же, как излечиваются от кори. Однако мое предположение оказалось ошибочным.
После сегодняшних откровений я начала думать, что моя наивность не столько болезнь или напасть (вроде кори или девственности), сколько самая суть моего существования.
Сегодня, помотавшись по Берлину с господином Бомоном — из гостиницы «Адлон» на Александерплац, а оттуда в Шарлоттенбург, — мне наконец удалось провести какое-то время в Институте сексологии в Тиргартене. Я намеревалась встретиться с его директором, психоаналитиком по имени Магнус Гиршфельд, человеком, который мог знать, где найти женщину, которую мы собирались опросить, проститутку по имени Грета Нордструм. В приемной мне объяснили, что доктор Гиршфельд находится в музее, поэтому я поднялась по лестнице, чтобы разыскать его.
Помещение — вернее, целая анфилада комнат, куда я попала, — произвело на меня жуткое впечатление. Большую часть проведенного там времени я наверняка занималась бы тем, что краснела, если бы не старалась сосредоточить все силы на том, чтобы не дать отвалиться нижней челюсти.
Среди экспонатов преобладали фотографии пар, мужских, женских и смешанных, которые совершали половые акты в до того изощренной форме, что у меня аж дух захватило. Я потеряла дар речи, Ева. И не столько от шока, сколько от отвращения. Мне показалось (и до сих пор кажется) очень несправедливым, что в мире есть люди, которые достигли столь невероятной акробатической ловкости и сексуальной напористости, тогда как некоторые другие (не будем показывать пальцем) так и не продвинулись дальше маленькой уловки, которой обучали друг дружку узницы пансионата мисс Эпплуайт уйму времени тому назад.
В конечном итоге я нашла достопочтенного доктора — он приводил в порядок витрину, где были выставлены цепи и плетки, подобно чистоплотной Hausfrau,[31] расставляющей по порядку свои кастрюли и сковородки. От него я узнала, что фрейлейн Нордструм, которая теперь, выдает себя за фрейлейн Мангейм, может быть сейчас в баре «Топфкеллер» на Шверинштрассе.
Так уж вышло, что среди бела дня я оказалась среди шумных завсегдатаев пивной в западной части Берлина, притом почти все они были женщины.
В баре было светло и весело, там царила атмосфера непринужденной женской дружбы, во всяком случае, мне так показалось, и виновата в том, вероятно, опять же моя наивность. Были там и мужеподобные дамы в сапогах и грубых штанах, похожие на каменщиков, но все остальные, Ева, были одеты прекрасно. Казалось, все они собрались здесь, чтобы дружно отправиться на какой-то замечательный праздник где-нибудь поблизости, скажем, на карнавал. Некоторые из них носили длинные кожаные пальто с поясом до сапог из яркой кожи — красной, зеленой и желтой. Другие были наряжены под парижских уличных мальчишек — в темные короткие штаны и яркие полосатые свитера. На третьих были красивые короткие французские шелковые, тюлевые и шифоновые платья. Две или три на редкость привлекательные женщины носили строгие смокинги и брюки, причем эти костюмы больше напоминали мужские, а не женские, и дамы смотрелись в них хоть и несколько вычурно, зато стильно.
Официантка сказала мне, что фрейлейн М. стоит в углу бара. Когда я подошла, то увидела там двух женщин: одна в своем обличье походила на каменщика, другая была высокая, в длинном блестящем кожаном пальто, доходившем ей до колен, прикрытых отворотами черных кожаных сапог, сделанных явно на заказ. Под пальто она носила черный шелковый джемпер с высоким воротом. Ты, наверное, уже догадалась (как и я), которая из них была фрейлейн Мангейм.
— Простите, — сказала я.
Они обе повернулись ко мне.
— Я ищу фрейлейн Грету Мангейм, — пояснила я.
Высокая женщина улыбнулась.
— Вы ее уже нашли. — Она спокойно смерила взглядом мой серый хлопчатобумажный костюм. — Чем могу помочь?
Господи, это так необычно — жить в гостинице, где есть телефон. Когда он только что позвонил, я вскочила с кресла подобно кенгуру, сердце так и колотилось. Мне почудилось, что раздался сигнал пожарной тревоги.
Но это звонил господин Бомон. Они с господином Ганфштенглем отправились на встречу с немецким генералом. Не сомневаюсь, им это доставит удовольствие.
Однако вернемся к фрейлейн Мангейм. Она была выше меня сантиметра на два, то есть почти метр восемьдесят ростом. Короткие черные волосы, гладкие и блестящие, зачесаны назад и заправлены за маленькие заостренные уши. Черты лица кошачьи: привлекательные впадинки под скулами, зеленые миндалевидные глаза, густые темные ресницы. Нос крупный, почти орлиный, рот большой, губы накрашены красной помадой.
Она показалась мне изумительной, Ева, одной из тех женщин, чья холеная, животная красота заставит любую другую почувствовать себя ничтожной серой мышкой. Их ауру можно почти что потрогать. Они достойны восхищения, которое затем вдруг сменяется отвращением, и все в конце концов напоминает нечто вроде безнадежной сдачи в плен.
— Мне бы хотелось, — обратилась я к ней, — поговорить с вами наедине.
Стоявшая рядом женщина нахмурилась. К сожалению, она была далеко не так ослепительно хороша. Нарочито неопрятная, она напомнила мне госпожу Рипли, зеленщицу в Торки. Такой же маленький рот с горько поджатыми губами, такие же подозрительные серые глазки, затерянные в складках мясистого широкого лица.
Фрейлейн Мангейм спросила:
— О чем же?
— О господине Гитлере.
Она подняла одну бровь.
— А кто вы такая?
— Меня зовут Джейн Тернер. Я работаю на сыскное агентство «Пинкертон».
— Правда, что ли? — Она улыбнулась. — Что, у агентства «Пинкертон» теперь и в Берлине есть контора?
— Я из Лондона. Так мы можем поговорить, фрейлейн? Это очень важно.
Она еще раз оглядела меня, затем повернулась к своей подружке.
— Мы будем на квартире. — Кончиком пальца она легонько коснулась губ другой женщины. Ногти у нее были длинные и красные. — Увидимся в полночь.
Женщина кивнула, взглянула на меня без особой симпатии и отвернулась.
Фрейлейн Мангейм сказала:
— Идемте.
Я прошла за ней через всю комнату. В дверях мы столкнулись с двумя очаровательными девицами, входившими в бар, совсем юными, лет двадцати с небольшим. Они были знакомы с фрейлейн Мангейм, и все трое обменялись поцелуями. Женщины задумчиво воззрились на «новенькую», но фрейлейн Мангейм меня даже не представила.
— Актрисы, — пояснила она, пока мы поднимались по лестнице на Шверинштрассе. — Одна шведка, зовут Грета, как и меня. Другую — Марлен, по крайней мере сейчас. Но я давно ее знаю, с той поры, когда она была просто Марией.
Фрейлейн Мангейм живет недалеко от «Топфкеллера», на втором этаже в маленьком белом домике в глубине двора, за большим кирпичным жилым домом. На удивление, сегодня светило солнце, и на ветвях лип во дворе — их там было три или четыре — сидели птицы, много-много; они бойко чирикали, наверное, радуясь, что дождь наконец-то закончился.
Я поднялась вслед за ней к дверям квартиры. Она достала из кармана связку ключей, отперла замок, открыла дверь и вошла. Я — следом. Пока она закрывала за мной дверь, я прошла через холл в квартиру.
Честно говоря, не знаю, что, собственно, я ожидала, там увидеть. Наверное, что-то вроде притона наркоманов. Но комната оказалась обычной гостиной, как у людей среднего достатка, да и обставлена она была обычной для среднего класса мебелью. В одном углу комнаты ютилась маленькая черная угольная печурка.
Фрейлейн Мангейм повернулась ко мне.
— Садитесь, — сказала она. Я присела на диван и поставила сумочку на колени.
Она сняла кожаное пальто и повесила его в деревянный шкаф. Джемпер с высоким воротником оказался без рукавов. Длинные изящные руки были обнажены. Узкая черная кожаная юбка доходила как раз до колен, оставляя лишь три-четыре сантиметра оголенного тела между подолом и сапогами. Довольно оригинальный туалет, хотя, думаю, в «Харродзе»[32] такого не купишь.
— Два часа назад я сварила кофе, — сказала она. — Могу подогреть.
— Да, если можно. Очень мило с вашей стороны.
Как ты, верно, заметила, пребывание в одной комнате с проституткой-лесбиянкой никак не отразилось на моих выдающихся способностях вести беседу.
— Сливки? — спросила она. — Сахар?
— И то и другое, если можно.
Когда она ушла разогревать кофе, я осмотрелась. Комната выглядела вполне обычной, но все же у меня сложилось впечатление, что чего-то там не хватает. Через минуту я поняла, в чем дело. Книги. Книг не было совсем, ни одной.
Жилое помещение без книг, по-моему, выглядит пустым. Книги оживляют комнату, как думаешь? А для любопытной проныры, такой как я, они служат своего рода полезной дорожной картой, ведущей к их хозяевам.
Я вспоминала папин кабинет с бесконечными рядами книг на полках, когда фрейлейн Мангейм вернулась с деревянным подносом. Поставив его на кофейный столик, она протянула мне чашку на блюдце.
— Спасибо, — сказала я.
Она улыбнулась, взяла вторую чашку и направилась к креслу напротив. Села, скрестила длинные ноги и поставила чашку с блюдцем на колено.
— Я никогда не встречалась с этим типом, Гитлером, — сказала, она. — Я даже вряд ли узнаю его, повстречайся он мне на улице.
— Но вы хотя бы знаете, кто он такой?
— Какой-то политикан. Из Мюнхена. — Она слегка пожала изящными плечами. — Я и здесь-то, в Берлине, не обращаю внимании на политиков. Еще не хватало глядеть на мюнхенских.
Я попробовала кофе. Несколько часов назад он, возможно, был очень хорош.
— Вы знаете, что ваш брат состоит в его партии?
— Это Фредди рассказал вам про меня? — Они отпила глоток кофе.
— Не совсем. Вам известно, что господин Гитлер был здесь неделю назад, во вторник?
— Нет.
— И в Тиргартене в него стреляли.
— Стрелявший, похоже, промахнулся, иначе об убийстве раструбили бы все газеты.
— Да, они промахнулись.
Фрейлейн Мангейм улыбнулась.
— Так или иначе бедняжка Фредди наверняка, пережил сердечный приступ. Он боготворит своего фюрера. Фредди слишком молод, и участвовать в войне ему не пришлось, но он все еще мечтает повоевать.
— Когда вы разговаривали с ним в последний раз?
— Два года назад. В двадцать первом. После смерти мамы.
— Значит, вы не знали, что господин Гитлер приезжает в тот день в Берлин?
— Но даже если б и знала, мне-то какое дело. — Она отпила еще глоток. — Теперь моя очередь задавать вопросы.
— Да?
Она снова улыбнулась.
— Я хочу задать тот самый вопрос, который все идиоты постоянно задают мне. Что заставило вас заняться такой работенкой?
Теперь улыбнулась я.
— Если честно, то случайно. Пришлось участвовать в одном расследовании в Англии. Тот сыщик из агентства, который его вел, решил, что такая работа как раз по мне.
Фрейлейн Мангейм выпила еще кофе.
— Ну и как, понравилось?
— Да, очень. — Я хотела еще что-то сказать, но не решилась.
Она заметила мои колебания и опять улыбнулась.
— Не бойтесь, я вовсе не держу вас за идиотку, — сказала она. — Итак, как я стала проституткой?
— Если не возражаете против такого вопроса.
— Рука руку моет, — сказала она. — Мне нужны были деньги. Здесь, в Берлине, после войны было тяжко. Чем еще было заниматься? Вот и познакомилась с одной мамкой — знаете, кто это?
— Да.
Эрик рассказал мне об этом.
Она улыбнулась.
— Ну так вот, она решила, что такая работенка может мне понравиться.
Я засмеялась.
— И как, понравилась?
— Так себе. Знаете, это чем-то похоже на работу врача. У меня постоянные клиенты, назовем их пациентами, они приходят ко мне за помощью, за особым видом лечения. К каждому нужен особый подход. Я точно знаю, что им нужно, и гарантирую это. В результате все довольны.
Она снова отпила кофе.
— Среди них есть важные люди. Интеллигентные. Интересные. — Она улыбнулась. — Конечно, далеко не все интересные. Недавно был у меня один кретин, которому захотелось золотого дождя. Понимаете, о чем я?
— Кажется, да.
— Минут пятнадцать он рассуждал о женской святости и чистоте, пока наконец не признался, чего хочет. Я не возражала, ничего особенного. Но тут он начал называть меня Рейнской Девой, знай себе твердил, как заведенный, Рейнская Дева да Рейнская Дева. А потом вдруг принялся орать как маньяк. Пришлось пнуть его, чтобы заткнулся. — Она улыбнулась. — Дело было в большой гостинице — место дорогое, и шума там не любят.
Я улыбнулась, хотя, думаю, далось мне это нелегко.
Фрейлейн Мангейм кивнула.
— Я вас шокировала.
— Нет. Скорее, немного огорчили.
Она покачала головой.
— Нечего тут огорчаться. Кто знает, откуда у них все эти фантазии? Их что-то вызывает, что-то из прошлого, и они не успокоятся, пока их не осуществят. Что же тут плохого? Каждый живет своими фантазиями. Социализмом. Демократией. Счастливым концом. Для Фредди, например, это кровь и почва. — Она улыбнулась. — А вы о чем фантазируете, фрейлейн Тернер?
— Не знаю. Наверно, о счастливом конце.
Она рассмеялась.
— Весьма расхожая фантазия. Надеюсь, вы его обретете.
Я улыбнулась.
— Спасибо. Теперь, фрейлейн Мангейм…
— Нет-нет, зовите меня Гретой.
— Хорошо, Грета. А вы зовите меня Джейн.
— Джейн. Так о чем вы собирались спросить?
— Вы сказали, что не интересуетесь политиками. Но, может быть, вы все же знаете кого-нибудь… какого-нибудь особенного человека, который хотел бы убить господина Гитлера?
— Да, — сказала она. — Может, и знаю.
Тут я почувствовала настоящий пинкертоновский азарт.
— И кто же он?
— Сейчас вспомню. Он англичанин…
Ева, мне пора идти. Только что звонил Эрик. Он ждет внизу! Это письмо я отправлю прямо сейчас, а потом напишу еще,
С любовью,
Джейн
