— Значит, вы с самого начала хотели договориться с Биберкопфом. И обещали назвать ему имя.

— Нет не с самого начала. Только после беседы с Рёмом.

Мисс Тернер улыбнулась.

— Но разве это не бессовестно? Заставить сержанта поверить в то, что это он убедил вас поступить так, как вы на самом деле уже давно сами для себя решили?

— А, по-моему, я поступил дипломатично.

Она слегка склонила голову и сказала:

— Но не надо забывать, наняла-то нас партия. И тут сержант Биберкопф прав, вы их предаете.

— Я выношу собственное суждение, как и положено.

Мисс Тернер снова улыбнулась.

— Да уж, в данном случае вашим суждением, по-моему, можно только восхищаться.

Я покачал головой.

— Здравый смысл. Я сказал Биберкопфу правду. Если полицейские в любой стране мира поймут, что мы подвели кого-то под петлю, они раз и навсегда откажутся нам помогать.

— Но если вы собираетесь сообщить Биберкопфу имя стрелка, почему бы вам тогда не назвать ему и имена женщин?

— Если он доберется до них раньше нас и если хотя бы одна из них может что-то сообщить по нашему делу, он, скорее всего, нам ничего не скажет. А еще он может их спрятать так, что нам до них уже не добраться.

Мисс Тернер кивнула и снова улыбнулась.

— Выходит, по сути, это своего рода игра. И ни один из вас даже не собирается помогать другому, в прямом смысле слова.

— В прямом смысле слова, — подтвердил я, — нет.

После того как мы снова проехали через Тиргартен, Шарлоттенбургское шоссе влилось в Берлинерштрассе, а дальше — в Бисмаркштрассе. По адресу пансиона Нэнси Грин, который дал мне Пуци, располагалось величественное кирпичное строение, где некогда явно проживала только одна семья. От дороги дом отделяла зеленая лужайка, а фасадом он выходил на небольшую улицу, идущую от Бисмаркштрассе. Два огромных дуба затеняли крышу и часть лужайки.

Мы с мисс Тернер прошли по выложенной плиткой дорожке и поднялись по ступенькам. Я дернул за шнурок звонка. Как зазвенел звонок, я не расслышал, но дверь почти сразу же открыл низенький мужчина средних лет, в аккуратном костюме-тройке.

— Bitte?[28] — сказал он. У него было гладкое круглое лицо и бледно-голубые глаза. Украшением ему служил дорогой седой парик. О том, что он дорогой, можно было догадаться по тому, что вы продолжали посматривать на него, пока не осознавали, почему именно. Оценить дешевый парик можно и одним коротким взглядом.

Мисс Тернер начала говорить что-то по-немецки, но он перебил ее. И сказал:

— Вы англичане! — По акценту можно было догадаться, что он и сам наверняка англичанин. — Как мило! — Он переводил взгляд с меня на мисс Тернер и обратно. — Но, если вы ищете комнату, должен вас огорчить, у госпожи Шрёдер сейчас все занято.

— Мы хотели бы повидать мисс Грин, — сказал я.

— А! — Он улыбнулся. Сдержанной такой улыбкой и правильной, как и его костюм. — Порой складывается такое впечатление, что мисс Грин разыскивает весь Берлин.

— Ее что, еще кто-то спрашивал? — осведомился я. — Недавно?

— О нет, — сказал он. — Я только хотел сказать, что мисс Грин очень известная девушка. — Он снова улыбнулся. — Хотя, конечно, ее известность или отсутствие оной совершенно не мое дело.

— Так она дома? — спросил я.

— Ну, уж теперь-то придется действительно вас огорчить, — сказал он, — потому как я точно знаю, дома ее нет. Госпожа Шрёдер только сегодня утром говорила мне, что не видела мисс Грин вот уже целых два дня. Видимо, мисс Грин попала… в очередной переплет. Госпожа Шрёдер, конечно, возмущена такими выходками или просто делает вид. — Он улыбнулся, наклонился вперед и с таинственным видом сообщил: — Между нами, госпожа Шрёдер, думаю, даже получает некоторое удовольствие от похождений мисс Грин. — Он выпрямился, продолжая улыбаться. — Конечно, похождения мисс Грин вовсе не мое дело, не правда ли?

— А госпожа Шрёдер у себя?

— Ах, какая жалость, вынужден снова вас огорчить. Госпожа Шрёдер ушла на рынок. Ушла совсем недавно, минут десять назад, так что, полагаю, в ближайший час вы ее не застанете.

Я достал из кармана часы. Половина двенадцатого. Мы договорились с Пуци встретиться в двенадцать.

— Может, вам еще чем-нибудь помочь? — спросил он.

— Вы не знаете, где может быть мисс Грин?

— Боюсь, нет. Я ее почти не знаю.

Я убрал часы в карман, достал бумажник. И вынул из него свою визитку — на ней были указаны только мое имя и лондонский адрес.

— Меня зовут Бомон, — сказал я. — Фил Бомон. Не могли бы вы передать это госпоже Шрёдер, господин?..

— Норрис, — сказал он, беря карточку. — Артур Норрис. Очень рад познакомиться. — Он повернулся к мисс Тернер, выжидательно вскинув брови.

— Джейн Тернер, — сказала она и улыбнулась.

— Весьма польщен. — Он снова обратился ко мне. — У меня назначена встреча, так что через час меня не будет. Но карточку я оставлю для госпожи Шрёдер, с запиской. Может, ей еще что-либо передать?

— Передайте, что я вернусь в половине второго.

«Цыганское кафе» находилось в конце Курфюрстендам, напротив большой церкви с вздымающимся ввысь темным шпилем. Мы приехали в ресторан без десяти двенадцать, и ровно через десять минут появился Пуци — он шел к нам мимо столиков и кивал знакомым своей большой головой.

Помещение было огромным и вмещало, наверное, не меньше тысячи человек. Главный зал, где мы сидели, полнился гулом разговоров, ароматом кофе и табачным дымом. Почти все столики, большие и маленькие, были заняты. Поэты и художники что-то изображали в своих блокнотах. Молодые пары прижимались друг к другу и дышали на пару тремя литрами воздуха. Пожилые пары угощались печеньем к чаю. Дамы завистливо оглядывали великолепные одеяния друг друга. Официанты в белых куртках носились по залу подобно ласточкам в сарае.

Мы еще не успели заказать ленч, как Пуци сообщил, что договорился о встрече с генералом фон Зеектом на сегодня в шесть вечера. Я сказал, что буду ждать ее с нетерпением.

Казалось, в Берлине Пуци знают все: пока мы ели, многие посетители останавливались возле нас, чтобы поздороваться. Невысокий элегантный граф, который, как после его ухода сказал Пуци, был хоть и красным, но «первоклассным». Эксцентричный молодой художник по имени Грош, который, по словам Пуци, тоже был красным, но «умным до невозможности». Стройный молодой русский эмигрант, который обучал теннису и писал короткие рассказы. Он не красный, сказал Пуци. В прошлом году, пока он учился в Кембридже, красные застрелили его отца.

Когда мы не были заняты обменом приветствиями с друзьями и знакомыми Пуци, мы обсуждали, что делать дальше. Лично мне хотелось поговорить с госпожой Шрёдер и узнать, не может ли она помочь нам найти Нэнси Грин. Мисс Тернер хотела поговорить с доктором Гиршфельдом из Института сексологии и узнать, не может ли он связать ее с Гретой Нордструм. Я не думал, что в мисс Тернер могут стрелять в «сексуальном институте» среди бела дня, и поэтому не возражал. Мы договорились с ней встретиться в гостинице «Адлон» в половине шестого. Если кто-то из нас будет задерживаться, он должен будет позвонить в гостиницу и оставить у дежурного послание. Я передал ей листок бумаги. Тот самый, который получил вчера от Пуци, — со словесным описанием Греты Нордструм.

Покончив с едой, мы втроем вышли через большие вращающиеся двери в уличный шум и гам на Курфюрстендам. Мисс Тернер села в такси и отправилась в институт. Мы с Пуци взяли другую машину.

— По-английски, — призналась госпожа Шрёдер, — я говорю совсем плохо.

— А я по-немецки, — сказал ей я, — и подавно. Но господин Ганфштенгль будет у нас переводчиком, если не возражаете.

— Ja, — кивнула она. — Sehr gut.[29]

Мы сидели в ее гостиной. Помимо запаха капусты в воздухе попахивало плесенью. Выгоревший алый бархат кресел и длинной тахты на подлокотниках и на спинках был защищен пожелтевшими кружевными салфетками. На стенах, обшитых розовыми обоями в цветочек, висели маленькие картины в рамках, потускневшие от старости. Кроме того, в гостиной стояли два массивных застекленных шкафа красного дерева — там содержались большие книги в кожаных переплетах, старые на вид. Стояла там и застекленная горка того же красного дерева, где были выставлены маленькие фарфоровые фигурки и искусно расписанные фарфоровые тарелки. На полу лежал персидский ковер, местами основательно выношенный.