Джоджонах с возрастающей гордостью следил за успехами молодого брата, и Эвелин чувствовал расположение магистра. Это порождало ощущение уверенности, но одновременно и повышенной ответственности. Сигертон тоже очень пристально наблюдал за юношей, но с другой целью: Сигертон искал предлог, чтобы придраться. Возникало ощущение, будто Элбрайн оказался средоточием длившегося не одно десятилетие соперничества между двумя магистрами.
Столь явное проявление бренной человеческой природы в магистрах Санта-Мир-Абель задевало самые сокровенные струны религиозного чувства Эвелина. Оба наставника были людьми Божьими, и их мелочные поступки принижали саму суть Церкви Абеля. Важно было другое — пополнение сокровищницы с камнями. Эвелину предстояло оспаривать право стать Собирателем у других претендентов на эту роль, но он не испытывал по отношению к ним ни малейшего чувства соперничества. Их успехи радовали его не меньше, чем собственные. Он был убежден, что, если они проявят себя лучше, значит, такова Божья воля. Только двое самых достойных отправятся на остров; и это правильно, потому что имел значение лишь успех этого важного для Церкви предприятия.
Скоро всем магистрам стало ясно, что Эвелин Десбрис станет одним из избранников. Остальные трое кандидатов заметно отставали от него; они все еще корпели над составлением звездных карт, а Эвелин уже осваивал обращение с камнями, учился распознавать их на ощупь и по внешнему виду, определять потенциальную магическую мощь каждого по блеску, форме и цветовому оттенку. Спустя всего пять недель из четырехгодичной программы обучения имя первого Собирателя назвать можно было с абсолютной уверенностью. Если только Эвелина не подведет здоровье, соревнование за второе место должно будет происходить между тремя оставшимися претендентами.
Дневные труды давались Эвелину труднее — главным образом потому, что менее вдохновляли его. После тех открытий, которые он делал каждый вечер, многие обычные церковные ритуалы казались ему скучными, даже банальными. Церемония возжигания свечей, бесконечные бадьи, которые приходилось доставать из колодца, перетаскивание камней для бесконечного строительства в аббатстве — все это не шло ни в какое сравнение с таинством дара Божьего, чудесными камнями.
Хуже всего — и труднее всего — давалась ему физическая подготовка. С самого рассвета и до полудня, с единственным часовым перерывом — полчаса на завтрак, полчаса на молитву — студентов собирали во дворе для занятий воинскими искусствами, или для бега босиком, или для плавания в холодных водах залива Всех Святых. Месяцами они учились падать; они лупили, лупили, лупили друг друга до тех пор, пока их тела не стали твердыми, как камень, а кожа не утратила чувствительность. Они учились нападать и защищаться, добиваясь того, чтобы мышцы делали нужные движения молниеносно. На протяжении первого года им предстояло овладеть техникой рукопашного боя, а в дальнейшем научиться пользоваться всеми видами оружия. И весь процесс обучения сопровождался нескончаемыми поединками между претендентами. Физическое совершенство превратилось в самоцель; ходили слухи, что монахи Санта-Мир-Абель непобедимы, и, судя по всему, магистры задались целью подтвердить эту репутацию.
В этом смысле Эвелин был не худшим в классе, но уже, конечно, и не лучшим; здесь его далеко опередил Квинтал. Этот невысокий, крепко сбитый юноша относился к изучению военных искусств с такой же страстью, с какой Эвелин к своим вечерним занятиям. По мере того как время шло и Эвелин все больше опережал трех других кандидатов в Собиратели, он все больше страшился неизбежных дневных схваток с ними, в особенности с Квинталом. Предполагалось, что эти бои не должны окрашиваться эмоциями — только уважение к противнику и взаимообучение, — но Квинтал просто зверел каждый раз, когда ему приходилось бороться с Эвелином.
Эвелин понимал, какими мотивами тот руководствовался. Квинтал не мог соперничать с ним в вечерних занятиях, и днем за это отыгрывался. Монахи нередко весьма чувствительно поколачивали друг друга, но Квинтал буквально вышибал из Эвелина дух. Запрещалось наносить удары выше уровня плеч, однако Квинтал сплошь и рядом режущим ударом по горлу заставлял Эвелина падать на колени и хватать ртом воздух.
— Надеешься таким образом оказаться на острове? — не выдержав, как-то спросил его Эвелин после одного такого случая. Подобные «промахи» Квинтала стали повторяться почти ежедневно; Эвелин проникся мыслью, что тот намерен просто физически устранить соперника.
Взгляд, которым Квинтал одарил его в ответ, лишь подтвердил худшие опасения Эвелина. В усмешке Квинтала не осталось ничего от слуги Божьего, а ведь впереди их ждали занятия с оружием, и «промах» одного мог окончиться фатально для другого.
Еще больше беспокоило Эвелина то обстоятельство, что за их дневными занятиями придирчиво и внимательно наблюдали магистры, и они не могли не понимать, что происходит. Орден Санта-Мир-Абель в высшей степени серьезно относился к физической подготовке; возможно, предполагалось, что Эвелин должен найти способ защитить себя от подобных выпадов. Возможно, этим занятиям придавалось не меньше значения, чем вечерним, которые Эвелин считал более важными. В конце концов, если он не способен выжить на дворе аббатства, много ли у него шансов уцелеть посреди разбушевавшегося моря?
Однако все огорчения и тревоги дня улетучивались как дым, когда по вечерам Эвелин занимался своим настоящим делом, обычно под руководством магистра Джоджонаха. Иногда все сводилось к изнурительному изучению бесконечных текстов и заучиванию описаний различных процедур, которые он твердил с таким упорством, что повторял их даже во сне. Но были и другие вечера, которые Эвелин и Джоджонах просто проводили на крыше. Они сидели и глядели на звезды; иногда задавали друг другу вопросы, но больше молчали. Инструкции Джоджонаха часто были понятны, но Эвелин научился понимать их сердцем. Он должен был наблюдать ночное небо, знать на нем каждую звезду и ее название.
Эвелин любил эти вечера. Они давали ему ощущение близости к Богу, к покойной матери, ко всем людям — и живым, и мертвым. Он чувствовал себя частью какой-то высокой истины, чувствовал единение со всей Вселенной.
Но это спокойное созерцание звезд было не единственным видом занятий, которые Эвелин предпочитал другим. Больше всего его привлекали те вечера, когда он вместе с магистром Джоджонахом работал с камнями. В аббатстве их было около пятидесяти типов, и все они обладали особыми, присущими только им свойствами; к тому же в каждом отдельном камне была сокрыта большая или меньшая магическая сила. Некоторые камни могли использоваться для разных целей; с помощью гематита, к примеру, можно было просто выйти из тела, завладеть другим телом, подавить дух его владельца, а также исцелить его физические раны.
Эвелин знал свойства и возможности всех камней и очень быстро выработал у себя способность выявлять их магические свойства с помощью простого прикосновения. Из двух внешне одинаковых камней он безошибочно определял тот, что был сильнее.
Отмечая очередное достижение своего ученика, Джоджонах просто кивал головой, словно это было делом обычным, но в глубине души снова и снова восхищался способностями юноши. В аббатстве были всего четыре магистра, в том числе отец Маркворт, которые могли так уверенно определять интенсивность магического воздействия камней. И между прочим, именно этот факт оказался решающим, когда встал вопрос о том, кому именно быть аббатом, поскольку соперник Далеберта Маркворта такой способностью не обладал.
А здесь перед изумленным взглядом Джоджонаха предстал совсем «зеленый» новичок, двадцатилетний юноша, в своем искусстве намного — да, очень намного! — опередивший самого аббата Санта-Мир-Абель!
— Ночь облачная, — осмелился заговорить Эвелин, вслед за Джоджонахом поднимаясь по винтовой лестнице на крышу, где они обычно сидели, изучая звезды.
Магистр не ответил, продолжая подниматься по ступеням, и Эвелин счел за лучшее не настаивать.
