Занавес опускается.
ДЕЙСТВИЕ II
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Бобырев.
Софья Александровна, жена его 22-х лет, очень красивая женщина; сильно избалована провинцией.
Ольга Дмитриевна Мелипольская, 43-х лет, провинциальная grande dame,[124] когда-то слыла красавицей, и потому сохранила об молодости самые приятные воспоминания. Мать весьма снисходительная.
Клаверов.
Набойкин.
Савва Семеныч Обтяжнов; 55 лет; откупщик, бывший друг дома Мелипольских, мужчина крепкого телосложения и совершенно беззастенчивый; говорит громко и хохочет во все горло. Мсьё Апрянин } молодые люди, отлично одетые, отлично завитые; из тех, которые любят являться в семейные дома, чтоб там посидеть, поиграть цепочкой, помолчать и потом раскланяться.
Мсьё Камаржинцев
Театр представляет гостиную в квартире Бобыревых; мебель и убранство средней руки и напоминает трактир. При открытии занавеса Софья Александровна и Ольга Дмитриевна сидят на диване в глубине сцены; подле Софьи Александровны Обтяжнов, подле Ольги Дмитриевны Набойкин, Апрянин и Камаржинцев расположились симметрически напротив дивана. Три часа дня. Между первым и вторым действиями прошел месяц.
СЦЕНА I
Ольга Дмитриевна, Софья Александровна, Обтяжнов, Набойкин, Апрянин и Камаржинцев.
Обтяжнов. Уж вы мне поверьте, Софья Александровна, этой молодятине против пожилого и солидного мужчины далеко не выстоять! Потому что, хотя молодежь нынешняя и сечет, и рубит, и в полон берет, а в итоге все-таки выходит очень мало и ничего, между тем как человек солидный…
Софья Александровна. Как, например, вы?
Обтяжнов. А хоть бы и я. Вот я бы, например, вас, нашу кралечку, в кружевца да в блондочки закутал, да и сидел бы тут на скамеечке у ваших ножек… ей-богу, так. (Хохочет.) Обстановка-то вышла бы другая!
Набойкин. Вы это недурно придумали, Савва Семеныч!
Апрянин. Геркулес у ног Омфалы; у Фельтена в окне прелестнейший эстамп на этот сюжет выставлен!
Софья Александровна. А вы бы хотели быть моим Геркулесом, мсьё Апрянин?
Апрянин конфузится и что-то мычит в ответ.
Камаржинцев. Геркулес совершил семь подвигов, Софья Александровна!..
Апрянин. Двенадцать, Камаржинцев!
Камаржннцев. Ах да, двенадцать! Семь — это семь чудес света!
Ольга Дмитриевна. А вы, messieurs, не можете совершить даже одного подвига: не можете достать ложу в «Дочь фараона»!
Набойкин (в сторону). На свои деньги — такой подвиг для них довольно труден!
Ольга Дмитриевна. В самом деле, messieurs, нынешняя молодежь ужасно как-то бессердечна стала. В мое время не нужно было напоминать, ни даже просить; в мое время достаточно было хорошенькой женщине дать маленький намек, и les messieurs[125] готовы были в огонь и в воду, чтоб сделать приятное. Не правда ли, Савва Семеныч? Вы помните, так бывало в наше время?
Набойкин. Ну, я полагаю, что Савва Семеныч охотнее обойдется без огня и воды!
Обтяжнов. Гм… пожалуй, что и так! Признаюсь, Ольга Дмитриевна, я больше по части букетов, уборов и комнатных украшений! От этого не сгоришь и не захлебнешься. (Хохочет.) Серьезно, Софья Александровна, вам угодно иметь сегодня ложу?
Софья Александровна. Да, достаньте.
Обтяжнов. Будет-с. (К Апрянину и Камаржинцеву.) По крайней мере, вы увидите, молодое поколение, как следует служить дамам! (Софье Александровне.) Позволите вместе с ложей прислать букет, belle dame?[126]
Софья Александровна (улыбаясь). Позволяю и это.
Обтяжнов. Ну вот и прекрасно. И ручку, стало быть, позволите поцеловать?
Софья Александровна. «Стало быть»! Фуй, мсьё Обтяжнов! Уж вы сейчас и платы требуете!
Обтяжнов. Ведь я вас этакую еще знавал, Софья Александровна! (Отмеривает рукой на аршин от полу.) Ну-с, впрочем, это когда-нибудь после. Я, Софья Александровна, никогда не отчаиваюсь. Одна очень миленькая барыня даже мужу на меня пожаловалась, — я и тут не пришел в отчаянье! (Хохочет.)
Софья Александровна. Вы можете быть уверены, что я не пожалуюсь.
Обтяжнов. И представьте себе, какой странный случай! Муж даже совсем не обиделся!
Камаржинцев. У Поля Феваля в последнем романе есть на этот счет прелестная страница!
Обтяжнов. На мой счет?
Апрянин. Нет-с, вообще, насчет мужей.
Набойкин. Вы не забывайте, однако, Савва Семеныч, что доверчивость мужей в этом случае очень плохой знак!
Обтяжнов. Ну да, разумеется, куда же нам с нашей простотой! Я ведь уж объявил почтенному обществу, что мы, старики, больше по части букетов, лож и комнатных украшений. Солидное, господа, солидное — вот наш девиз. А впрочем, Софья Александровна, ручку-то — уж позвольте…
Софья Александровна. Прежде заслужите.
Обтяжнов. Служить я готов. Как это вы сказали, господа: семь или двенадцать подвигов следует совершить?
Набойкин. Насчет этого мнения разделены: изыскания, которым следует мсьё Камаржинцев, утверждают, что семь; другие, к школе которых принадлежит мсьё Апрянин, доказывают, что двенадцать.
Обтяжнов. Чтоб прекратить спор, я готов совершить и семь и двенадцать. Вы довольны, belle dame?
Набойкин (вполголоса Ольге Дмитриевне). Заметьте, однако ж, Ольга Дмитриевна, какие у Обтяжнова с некоторых пор утонченные манеры: belle dame так и не сходит с языка!
Ольга Дмитриевна. Etes-vous méchant,[127] monsieur Набойкин! (Обтяжнову.) А вы, Савва Семеныч, всё около молоденьких увиваетесь! вам бы, по старой памяти, подле меня сидеть следовало, а ваше место уступить мсьё Набойкину!
Обтяжнов. Ну уж нет, Ольга Дмитриевна! Хоть я и очень вас уважаю, а Софью Александровну не покину… все-таки потому, что я их вот этаконькую еще знавал! А расцвели-таки вы, Софья Александровна! И ребеночком-то вы уж обещали, а теперь… просто для нашего брата, солидного человека, погибель!
Софья Александровна. Смотрите, берегите ваше сердце!
Обтяжнов. Где уж сберечь! И как подумаешь, что ваш Николай Дмитрич так-таки с утра и оставляет вас в одиночестве!
Ольга Дмитриевна. Да, представьте себе! даже вечером очень часто!
Софья Александровна. Что ж тут удивительного, maman? Nicolas служит, не может же он все сидеть подле меня!
Обтяжнов. Ну, нет-с, Софья Александровна, я бы так не поступал-с! Откровенно вам скажу, если б я был вашим мужем, я бы ни на минуту! Помилуйте, с утра до вечера убиваться над какою-нибудь сушью, над какою-то, с позволения сказать, бумажною мертвечиной, когда в глазах находится такая прелестная живая поэма!
Софья Александровна. Вы увлекаетесь, мсьё Обтяжнов!
Ольга Дмитриевна. Ая так нахожу, что Савва Семеныч совершенно прав. Мы, русские женщины, живем какою-то странною жизнью, les messieurs нами пренебрегают, охотнее остаются между собой, особливо с тех пор, как эта скучная политика и разные гадкие вопросы завладели всеми. Иногда по вечерам у Николая Дмитрича бывает очень много messieurs, но все они так и смотрят, как бы поскорей исчезнуть в кабинет, чтоб накуриться и наболтаться разной гадости. А нам даже словечка не промолвят.
Софья Александровна. Maman, можно подумать, что вы жалуетесь!
Ольга Дмитриевна. Еще бы! Я, право, не понимаю этого существования. Il n’y a plus de galanterie[128] — ну, положим, что это так следует, но ведь надо же заменить ее чем-нибудь! Не сидеть же нам, бедным, сложа руки по углам; ведь не забудьте, что женщина недаром считается царицею общества.
Апрянин. Царицею бала, Ольга Дмитриевна!
Набойкин. А по-вашему, бал выше общества?
Апрянин видимо остается недоволен этим замечанием.
В том, что вы сейчас высказали, Ольга Дмитриевна, есть много правды, но что же делать? таково направление века! Если мужчины философствуют, надобно, чтоб и женщины философствовали вместе с ними!
