СЦЕНА V
Те же и Баев.
Баев (входя, останавливается в дверях). Прикажешь, что ли, сударь, Прокофья-то Иваныча принять?
Иван Прокофьич молчит.
Полно, сударь! ведь уж и гроб у тебя за плечьми стоит, а зла все позабыть не можешь! Иван Прокофьич! Ведь он от твоего же чрева плод… пустить, что ли?
Иван Прокофьич (в раздумье Лобастову). Принять, что ли, Андрей Николаич?
Лобастов. Как хочешь, любезный друг!
Живоедова (Лобастову). Да ты что же, сударь, на все стороны егозишь! А ты прямо говори, принимать или нет!
Настасья Ивановна. Охота вам, папенька, со всяким мужиком разговаривать! велите его прогнать, да и все тут…
Баев. Больно уж ты востра, как посмотрю я, сударыня, ведь Прокофий-то Иваныч тебе братец! Так ты нечем папыньку-то сомущать, должна бы по-христиански на мир ею склонить… Видно, и взаправду, сударыня, светопреставленье приходит — достанется тебе на том свете на орехи!
Настасья Ивановна. Что это, папенька, у вас всякий приказчик наставленья читать смеет! Я Семену Семенычу скажу, что у вас благовоспитанной даме в доме быть неприлично…
Иван Прокофьич. Не тронь ее, Прохорыч!
Баев. Больно она у тебя, сударь, волю с супругом-то взяли! Я бы этакую егозу взял бы да, поднявши бы рубашоночку, зелененькой кашкой так бы накормил… право слово бы накормил!
Живновский (забывшись). Молодец старичина!
Настасья Ивановна. Ну, вы еще что тут? Невежа!
Баев. Так вели ты его, сударь, к себе на глазки пустить! Вспомни ты, Иван Прокофьич, давно ли ты сам из звериного-то образа вышел? Давно ли ты палаты-то каменные себе выстроил? Давно ли тебя исправник таскал, да не за волосики, а все за бороду — так, стало быть, и у тебя, сударь, борода была!
Иван Прокофьич (с сердцем). Полно врать, дурак!
Настасья Ивановна. Это ужас! даже слушать тошно!
Баев. Вспомни родителя-то своего! Вспомни, как он, умираючи, тебе наказывал: «Ванька! паче всего браду свою береги!» Не зверь же он был, а человек, да такой еще человек, что, кажется, нынче и не родятся такие-то! Вспомни, как он жил! Не скобливши лица, так и в гроб лег, да и опояску тоже завсегда ниже пупка опущал!
Леночка. Ах, papa, какие непристойности!
Лобастов. Ничего, душечка, потерпи.
Живоедова. Да уйми ты его, Иван Прокофьич!
Иван Прокофьич молчит.
Баев. Вспомни, сударь, и про супругу свою Феклисту Семеновну, как она, сердечная, убивалася, когда ты браду-то свою князю власти воздушныя пожертвовал! От этой от прихоти твоей она, может, и в гроб пошла!
Настасья Ивановна (Леночке). Ах, ma chère, какое невежество!
Баев. Каких, сударь, тебе еще примеров надо?
Лобастов. Ты видишь, Прохорыч, что Иван Прокофьич в здоровье слаб.
Живоедова. Да я и не допущу — разве уж через мое грешное тело перейдет Прокофий Иваныч!
Баев. Не блажи, сударыня.
Иван Прокофьич (взволнованно). Прохорыч!.. Я теперь… нездоров… право!
Баев. Растопи ты, сударь, свое сердце! ведь он прихоть твою исполнил, нарядился, как ты желал… допусти же ты его до себя, дай хоть глазки-то свои закрыть единородному своему детищу!
Настасья Ивановна. Будто уж, кроме мужика, никто другой и глаза закрыть не может!
Баев. Что хорошего-то будет, как чужие да наемники только и будут кругом тебя, как владыка небесный к тебе по душу пошлет! С чем ты, с какими молитвами к нему, к батюшке, на Страшный его суд предстанешь? Куда, скажет, девал ты Прокофья-то? А я, мол, его на наемницу да на блудницу променял!.. А ведь наемники-то, пожалуй, и тело-то твое, корысти ради, лекарю на наругательство продадут!
Настасья Ивановна. Ты ври, да не завирайся, однако!
Баев. Не егози, сударыня, я дело говорю!
Живоедова (Ивану Прокофьичу). Что ж, Иван Прокофьич, коли вы холопу скверному при себе обижать меня позволяете, так, стало быть, я не нужна вам?
Иван Прокофьич. Полно, Прохорыч, перестань!
Баев. Пустить, что ли?
СЦЕНА VI
Те же и Прокофий Иваныч (без бороды и одет в сюртук, впрочем ниже колен).
Прокофий Иваныч (показываясь в дверях). Батюшка!
Женщины пронзительно вскрикивают.
Живоедова (загораживая ему дорогу). Не пущу! не пущу! переступи ты через мое тело, а не пущу!
Баев. Вели, сударь!
Иван Прокофьич (в сильном волнении). Пусти, Анна Петровна! пущай подойдет!
Живоедова отходит в сторону.
Здравствуй, Прокофий!
Прокофий Иваныч входит робко.
Живоедова. Хоть бы Семен Семеныч пришел!
Настасья Ивановна. Этот Семен Семеныч только об добродетели умеет говорить, а вот как нужно когда, его и с собаками ие сыщешь!
Баев (Прокофью Иванычу). Кланяйся, сударь, кланяйся родителю в ножки!
Прокофий Иваныч (падая в ноги). Батюшка! Прости ты меня! Согрубил, власти твоей великой родительской не послушал!
Живоедова. Поздно спохватился, почтенный!
Баев. Блажен муж иже и скоты милует, сударыня!
Иван Прокофьич. Я, Прокофий, ничего… Я зла на тебе не помню… только чего же ты теперь от меня хочешь?.. да ты встань!
Баев. Ничего, сударь, и поползает перед родителем!
Прокофий Иваныч (стоя на коленях). Я, батюшка, ничего не желаю… я прошу вас, как вы немощны, так позвольте только почаще навещать вас… (Кланяется в ноги.)
Настасья Ивановна. Это вы, братец, не худо выдумали.
Иван Прокофьич. Я, брат, не знаю… у меня и в голове что-то мешаться стало… что ж, кажется, это можно? (Смотрит на присутствующих.)
Живоедова. При твоих, сударь, немощах да чужой человек… да он тебя, сударь, из себя только выводить станет!
Иван Прокофьич. Только ты, брат, не часто… я нонче уж не тот, брат… скоро вот умирать начну!
Баев. Что ж, Иван Прокофьич! не чужой человек! Если что и непригожее увидит, как сын простит.
Иван Прокофьич. Да ты встань, брат!
Прокофий Иваныч. Мне, батюшка, не вставать, а помереть бы у ног ваших следовало за все мои грубости!
Иван Прокофьич. Ничего… это дело прошлое! вставай!
Прокофий Иваныч встает.
Настасья Ивановна. Позвольте, братец, посмотреть на вас, как вы изменились!.. сестрица Мавра Гарасимовна, я думаю, вне себя от удовольствия… Вы из Петербурга, конечно, платье свое выписывали?
Баев. Экая ты заноза, сударыня!
Прокофий Иваныч (кланяясь). И не того достоин я, Прохорыч, за мои прегрешения! (Кланяется отцу.) Как я в окаянстве своем родительскую волю презрел…
Лобастов (треплет Прокофья Иваныча по плечу). Это ты хорошо сделал, что очувствовался… Поцелуемся, брат.
Прокофий Иваныч. Покорно благодарим, ваше превосходительство!
Целуются.
Живновский (подходя с рюмкой водки). За ваше здоровье, Прокофий Иваныч! (Пьет.)
Иван Прокофьич. Ну, что нового в городу делается?
Прокофий Иваныч. Мы, батюшка, люди слепенькие, если что и делается, так, можно сказать, мимо нас все проходит… в опчествах больших не бываем… (Кланяется.)
Иван Прокофьич. Ну, как торги?
Прокофий Иваныч. Какие наши торги-с! Конечно, по милости вашей, насущный хлеб иметь можем-с… платочков да ситчиков рублика на три в день продашь, и будет целковичек на пропитанье.
Иван Прокофьич. С малых делов к большим привыкают. Я и сам по крупицам, брат, собирал.
Прокофий Иваныч. Это конечно-с.
Иван Прокофьич. Как малым доволен будешь, так с большим совладать не мудрость… это первое правило!
Прокофий Иваныч. Мы вашими милостями много довольны, батюшка… по грехам своим и не того еще заслуживаем!
Баев. Кланяйся, сударь!
Иван Прокофьич. Не нужно! Я, брат, этого не люблю; это все мужицкая привычка… Ну, как Мавра Гарасимовна?
Прокофий Иваныч. Слава богу-с. Сокрушается только, батюшка.
Иван Прокофьич. Ну приведи ее как-нибудь… сумеречками… посмотрю я на нее.
Настасья Ивановна (язвительно). И к нам, братец, уж приезжайте… сделайте ваше одолжение! Нам так приятно будет познакомиться с сестрицей… мы слышали, она такая милая!
