Живоедова. Так-то так, Прохорыч, только вот что худо, что об душе-то он об своей на старости лет попечись не хочет; хоть бы нас, своих старых слуг, обеспечил, все бы греховная-то ноша полегче была. А то вот предстанет пред царя небесного, а он, батюшка, и спросит его: «На кого, мол, оставил ты Анну Петровну?» — а какой он ответ тогда даст? Вот что горько-то, Финагеюшка.

Баев. Справедливо, сударыня, справедливо.

Живоедова. А то вот все говорит: «Поживу еще», — да нелегкая понесла, об каком-то чине теперь хлопоты затеял — сколько тут еще денег посадит!.. Словно в гробу-то не все одно лежать, что потомственным гражданином, что надворным… только грех один!

Баев. И, матушка! поменьше-то еще лучше — вот я как скажу! Потому что там маленького-то на первое место посадят!

Живоедова. Ну, и детки тоже тащат: один Гаврюшенька чего стоит! В ту пору пожелал в гусары: насилу отчитали — хочу да хочу! А об Николае Павлыче и говорить нече — этот старика как есть доймя доит!

Слышен стук подъехавшего экипажа

Ну, кажется, наши коршуны слетаться начинают!

Баев. Мне, видно, уйти, сударыня.

Живоедова. Ступай, Финагеюшка, да поговори же ты с ним, голубчик: так, знаешь, будто от себя, с простого ума.

Баев уходит.

Живоедова и Понжперховский.

Понжперховский видный мужчина, в военном сюртуке; усы нафабрены и тщательно завиты, волосы на голове приглажены; очень вертляв и вообще занят собой; говорит с сильным акцентом.

Живоедова. Ах, это вы, Станислав Фаддеич, а я думала, что из наследников кто-нибудь.

Понжперховский (подходя к ее руке). А сердце разве уж не подсказывает вам… ничего не подсказывает?

Живоедова. Какое уж тут будет сердце, Станислав Фаддеич, когда три ночи сряду не спала. (Кричит.) Мавра! подай-ко закуску!

Понжперховский. Что ж, разве очень уж плох?

Живоедова. Плох-то, плох, да что в этом толку! Ничего, говорит, еще поживу, Аннушка… вот поди ты с ним… Хошь бы уж помер, что ли, прости господи, все бы один конец!

Понжперховский. Нет, это уж боже упаси, Анна Петровна! Не сделавши распоряженья, ему умирать нельзя… (Подумав немного.) А на вашем бы месте я, знаете ли, что бы сделал?

Живоедова. Ну?

Понжперховский. Скажите, пожалуйста, капиталы у него как больше: наличными или в билетах?

Живоедова. Есть и наличными, а больше в билетах.

Понжперховский. Ну, а билеты как-с? именные или на неизвестного?

Живоедова. Неизвестные, кажется, больше… Да чтой-то, мне словно страшно, Станислав Фаддеич…

Понжперховский. Бесподобно-с. Так на вашем бы месте я, знаете ли, что бы сделал? Я бы, как начнет старик-то умирать, все бы эти безымянки к одному месту-с… Вот как надо действовать, моя милейшая Анна Петровна!.. а там, знаете (ласкаясь к ней), уехали бы ко мне в Понжперховку, я бы в отставку вышел, пошли бы у нас деточки… славно бы зажили!

Живоедова (задумчиво). Хорошо-то, уж как бы хорошо! Только как же ты его тут разберешь, умирает ли он или не умирает — вот он уж третий год словно все умирает… А второе дело, куда ж я билеты-то спрячу? ведь наследники-то поди по смерти обыскивать будут?

Понжперховский. Неужто вы на меня не надеетесь, Анна Петровна?.. матушка!

Живоедова. Да, надейся на вас! Только тебя и видели, покуда деньги в карман положить не успел! Кабы не моя к вам любовь, давно бы мне эти глупости-то оставить надо… (Махнув рукой.) Так, заел ты мой век!

Понжперховский. Так согласны-с?

Живоедова (в раздумье). Рада бы я радостью, да бросишь ты меня в ту пору — вот чего я боюсь! Ни Понжперховки, ни тебя тогда не увидишь!

Входит Мавра с подносом, на котором поставлена водка и закуска.

Лучше вот выпей да закуси!

Понжперховский. А вы подумайте, любезнейшая Анна Петровна!.. лучше же с предметом своим поделиться, нежели как если этому сиволапу Прокофью все достанется! (Наливая рюмку.) За ваше здоровье-с!

Живоедова. Да ты бы грибочков закусил: я сама отваривала — прислать, что ли?

Понжперховский. А это не худо-с… вот вы бы мне, ангел мой, тех рыжичков сообщили, которые за тремя замками заперты… дда-с!

Живоедова (вздыхая). Ох, уж и то не мало ты у меня их перетаскал, ненасытная ты душа… И куда только ты их тратишь — чай, все на любовниц?.. Как подумаю только об этом, так даже сама чувствую, как душа вся дрожит… изверг ты!

Понжперховский. Полноте, ангел мой, напрасно только сердце свое тревожите. Насчет верности, доложу вам, я золотой человек… В карты перекинуть — это так; ну, и удобства разные: чтоб вино у меня или сигары — все чтоб было в своем виде… Признаюсь, на этот счет я точно что слабый человек! (Обращаясь к зрителям.) Люблю пожуировать! Деньги — это, я вам доложу, для меня презренный металл, которого чем больше, тем лучше, — вот моя философия!.. Можно, я полагаю, и повторить, ангел мой Анна Петровна?

Живоедова. Кушай, батюшка… Только ты лучше водки больше пей: от этого человек тучен бывает, а от тучности и красоты в человеке прибавляется. Да ты бы хоть ветчинки, что ли, отведал? Сама и солила и коптила — все сама! прислать, что ли, окорочек?

Понжперховский. Пришлите, ангел мой Анна Петровна, пришлите… А я к вам, моя бесценная, с просьбицей… так, с самой маленькой…

Живоедова. Все, чай, за деньгами?

Понжперховский. Угадали, красавица моя, угадали. И кто это вам подсказывает? верно, это самое сердце, в котором пламень любви обитает?.. Нужно, Анна Петровна, нужно-с. Зато как любить буду! просто огонь!

Живоедова. Да давно ли ты у меня одолжался! Что, я разве кую деньги-то? Ведь они мне трудом достаются, пойми ты это!

Понжперховский. Нужно, Анна Петровна, нужно-с… Сегодня вот кучер: сена, говорит, купить надо…

Живоедова. Много ли на сено надо! Нет, ты не на сено, а на любовниц транжиришь — вот что! Кабы не ты, не боялась бы я теперь ничего, была бы при своем капитале: вот ты на какую линию меня поставил!

Слышен стук экипажа.

Ну, уж это, верно, наследники!

Понжперховский. Так как же деньги-то?

Живоедова. Да уж что с тобой станешь делать приходи ужо!

Те же, Лобастов и Доброзраков.

Лобастов — небольшой человек, очень плотный и склонный к параличу; лицо красное, точно с морозу, пьет и закусывает наскоро, но прежде нежели положить кусок в рот, дует на него. Он еще очень бодр и жив в своих движениях, редко стоит на месте и, даже разговаривая, больше ходит. В поношенном фраке. Доброзраков тот самый франт, о котором подробно объясняется в «Губернских очерках», зри «Прошлые времена, рассказ первый».

Он роста большого и несколько при этом сутуловат; смотрит добродушно и даже наивно, но на житейские дела имеет взгляд исключительно практический и при подании медицинской помощи прибегает преимущественно к кровопусканию, вследствие чего пользуется большим доверием со стороны крутогорских граждан.

Лобастов (становясь в дверях). Пану полковнику здравия желаем! Чи добрже маешь, пане?

Понжперховский. А вот-с приехали почтеннейшего Ивана Прокофьича проведать… Как вы, генерал?

Лобастов. Да что — плохо! того и гляди, Кондратий Сидорыч хватит: потудова только и жив, покудова Иван Петрович тарелки две красной жидкости выпустит.

Доброзраков (прямо подходя к водке). А вот, ваше превосходительство, испытаем предварительно целебные свойства этой жидкости. (Подносит ему рюмку.)

Лобастов (пьет). Да, любезный друг, в старину эта жидкость на меня именно целебное действие оказывала. Бывало, как ни сделаешься болен, потерся ею снаружи, сполоснул внутри — и все как рукой сняло. Нет, теперича уж не то: укатали, знаете, сивку…

Понжперховский. А что вы думаете, генерал? может быть, от этого-то частого всполаскиванья оно и не действует… Вот у нас помещик был, тоже этим занимался, так, поверите ли, внутренности-то у него даже выгорели все, точно вот у печки, если часто да без меры ее топить.