Теперь ледниковый опард пришел в движение. Мощными, грациозными прыжками он начал пересекать склон. Но бежал он не прочь от людей, как подсознательно рассчитывал Суоми, когда пугал опарда. В чистом неведении о силе земных ружей, опард несся на охотников, чтобы их сожрать. Безумный голод заставлял его бросаться на ближайшую подходящую жертву. Его мелькающие когтистые лапы выбрасывали фонтаны снега и мелких камешков.

— СТРЕЛЯЙ!

Кто выкрикнул это слово — он сам или Шенберг? Или оно повисло спроецированное его мыслью в морозный воздух? Суоми не знал этого. Он видел лишь, что на него стремительно надвигается смерть, непосредственная, видимая, а руки его годились лишь для работы с клавишами компьютера, с электронными стилусами, с бумагами, они воздействовали на мир опосредствованно, через вторую или даже третью ступень, через машины. А сейчас мускулы его были парализованы, и он вот-вот должен был погибнуть. Он не мог шевельнуться, преодолеть ту бездумную уверенность, которую читал в глазах бестии, уверенность в том, что он, Суоми, — легкая добыча, мясо.

Выстрелило ружье Шенберга — негромкий хлопок над ухом Суоми. Невидимый кулак богоподобной силы ударил в атакующего опарда, нарушая очертания совершенных мышц и костей. Силовой концентрированный удар вырвал клочья роскошного оранжевого меха. Нарушил грациозность плавного прыжка. И все же еще казалось, что тело опарда продолжает стремиться к людям. Но через секунду оно лопнуло вдоль линии проникающей раны, разбрызгивая внутренности, словно набитая красными влажными тряпками игрушка. Прямо перед глазами Суоми была лапа с длинными, как лезвия ножа, когтями, изогнувшаяся в суставе предплечья, потом с силой ударившая в лужу мокрого льда, смешанного со снегом, разбрызгивая эту кашу. Всего в десятке метров от сапог Суоми.

Когда зверь замер, Шенберг дал контрольный выстрел в затылок, на всякий случай, потом повесил ружье на плечо и вытащил камеру-голограф. Осмотрев с нескольких точек окровавленное изломанное тело опарда, он покачал головой и спрятал камеру. С Суоми он разговаривал ободряюще. Казалось, он ни в малейшей степени не был расстроен или разочарован поведением Суоми. Он был откровенно благороден, когда Суоми удалось выдавить из себя несколько слов благодарности. И это, по-своему, лишь подчеркивало то презрение, с каким мог Шенберг относиться к нему в этот момент.

Рано утром, на второй день Турнира, Лерос, главный священник и ответственное лицо, повел победителей первого дня — тридцать два бойца — в легкий пятикилометровый переход, вверх, прочь от плоской равнинки у реки, где прошли бои первого дня, к более высоко расположенному лугу в предгорий Горы Богов. На новом месте уже работала высланная вперед команда рабов и помощников Лероса, готовя боевую арену — круг хорошо утрамбованной земли — и новый полевой алтарь для статуи Торуна, которую перенесли из нижнего лагеря. Рабы трудились в поте лица, отрабатывая свой дневной рацион — число их заметно уменьшилось, многие были отосланы в другие места, где тоже требовались рабочие руки. Конечно, их услуги теперь меньше нужны были вдвое сократившемуся числу воинов, а в городе-цитадели, как всегда, работы было в достатке.

План Турнира, переданный Леросу от жрецов Внутреннего Круга и самого Высшего Священника Андреаса, предполагал проводить каждый круг Турнира в новом лагере, расположенном выше предыдущего. Цель плана была символическая, так объяснял Андреас. Но Лерос теперь заметил, что план имел и чисто хозяйственные преимущества. Вместе со старым лагерем позади оставались и его отбросы — кухонные, санитарные, и зона погребального костра тоже оставалась позади.

Вскоре после прибытия бойцов на новое место работа по подготовке лагеря была завершена и помощник-аколит передал Леросу свежий пергамент со списком пар бойцов в том порядке, в коем им надлежало сражаться сегодня. Лерос собрал всех в круг у арены и, покончив с некоторыми формальностями, зачитал список.

Прежде, чем дать сигнал к началу первого боя второго дня Турнира, Лерос окинул взглядом свой мир. Многое имелось здесь, что приводило его в состояние довольства. С высокого холма, на котором он стоял, открывалась обширнейшая картина возделанных полей, километр за километром — поля и пастбища. Местами — сады, несколько сгрудившихся домиков, кусочек чудом сохранившегося дикого леса, нитка деревьев, высаженных вдоль канала. Это был мирный, мягкий мир крестьян, пастухов, ремесленников, послушно служивших господам-воинам, обитавшим в цитадели Горы Богов, наверху. Картину несколько портило, конечно, сознание присутствия этого назойливого Собратства. Вчера они прибили к дереву оскорбительную записку, но пока что ничего более слышно не было… Еще более раздражающей была для Лероса мысль о том, что Внутренний Круг был, казалось, для него прочно заперт. Почему такой священник, как Лачейз, который был больше мастеровым, чем воином, может иметь право входа во Внутренний Круг? Быть его членом. В то время как он, Лерос, и другие, еще более достойные, остаются вне пределов желанной элиты?

Во всяком случае, Турнир, за который было поручено отвечать ему, Леросу, шел так, как ему и надлежало идти. Возможно, если Турнир окончится очень успешно, Лероса наградят и повысят. Почему бы и нет? Какие причины могут нарушить плавное течение Турнира — до самого момента, когда ворота цитадели распахнутся перед победителем и девы усеют путь счастливчика цветами, и с триумфом герой будет проведен по улицам города к Храму, и тот тоже будет для него открыт. И потом раздвинутся кольчужные занавеси, раскроются тайные двери, которых никогда не видел Лерос, и герой окажется там, где Лерос никогда не бывал, где обитают Торун, Мьолнир и другие божества, где пируют павшие в войнах и поединках герои, когда-то бывшие обыкновенными смертными. И лишь жрецы Высшего Внутреннего Круга осуществляют посредничество между этим миром и миром снаружи, где остались смертные люди.

Религия была для Лероса не просто верой. Однажды он своими глазами на несколько секунд увидел во дворе Храма самого Торуна. Бог, ростом выше любого из смертных, шел вместе с Высшим Священником. Была ночь, надвигалась гроза, мерцали вспышки молний…

На несколько секунд он склонил голову, погрузившись во внутреннюю молитву, потом снова внимание его вернулось к ждущим начала бойцам, окружившим арену, к его ответственной должности ведущего Турнира. И он объявил имена первого боя:

— Артур из Чесспы — Брам Безбородый из Консиглора.

Артур был средних лет мужчиной, среднего роста, казавшийся в окружении громадных воинов совсем маленьким. Но сложен он был плотно, имел густые усы, и шагнул в круг с видом абсолютной железной уверенности в себе. Не моргнув глазом, он наблюдал, как надвигается на него Брам Безбородый.

Брам, очевидно, был безбородым по причине крайней молодости. Хотя он был высок и очень мускулист, лицо его выглядело как лицо Хантерианского одногодки — пятнадцать-шестнадцать стандартных лет, не более. Брам был возбужден, но это было возбуждение радостного предвкушения, а не страха. Он начал атаку бешеным замахом своего длинного меча. Артур удачно парировал удар, но сам спешить с нападением не стал.