Под крышей собственного расследования Количек с разрешения Шин-Жина взял у начальника кадров все личные дела сотрудников, о чем давно сам мечтал и к чему его давно побуждало гэ-бэшное руководство. Только Саша Мурашов своей глупой назойливостью чуть было все не испортил. Все ходил да спрашивал всех: мол, чего милицию не вызывают, давайте, мол, вызовем?..

Едва удалось его заткнуть, через Шин-Жина опять-таки, пустив парашу, что милицию вызывать нельзя, это, де, подорвет репутацию радиостанции.

Таким образом, с одобрения Шин-Жина в жертву фетиша — репутации радио Моржо — коллектив добровольно принес доверие и уважение друг к другу.

А Количек, получив свои денежки и сняв копии с личных дел, потирал руки. По курилке он пустил слух, что ходил к экстрасенсу и что тот по коллективной фотографии работников радиостанции точно определил вора.

Сотрудники перестали делиться друг с другом.

На станции началась новая эра взаимоотношений.

Жена Саши Мурашова месяца через два после описываемых событий действительно пошла к знаменитому экстрасенсу лечить какую-то свою послеродовую болячку. Разговорившись, она поведала чародею и о краже, случившейся на работе у мужа.

— А вы принесите фотокарточку, — попросил экстрасенс. — Дело-то нетрудное.

Жена принесла на другой день групповой снимок мужниных сослуживцев.

— Вот он, кто украл! — воскликнул экстрасенс, едва взглянув на фотографию. Палец его уткнулся в небритое Количеково лицо.

Количек ехал с работы домой в машине и слушал радио. Размечтавшись о тех сладких днях, когда у него будет джип чероки, он слушал рассеянно, не вникая в слова диктора, а лишь подсвистывая тихонечко, если мелодия нравилась. Вдруг ему показалось, что диск-жокей сказал слово блядь. Количек остановил машину, посмотрел на часы и записал в поминальнике назавтра: Большому Вождю, блядь в 19.30.

В вагоне поезда Красная стрела Количек нос к носу столкнулся с подполковником Синюхиным.

— Игорь Игоревич, — в нерешительности было протянул Количек руку.

— Можно, можно, не робей, — широко улыбнулся Синюхин и пригласил в свое купе, которое занимал один, без попутчиков. — Ну, рассказывай, — предложил он, когда выпили по первой.

— А что рассказывать, Игорь Игоревич, работаю потихоньку на радио буржуинском, бизнес, так сказать…

— Знаю, знаю, все знаю, и про пять тысяч долларов, которые у тебя там якобы свистнули, и про гибкую систему скидок, и про черный нал, — похлопав Количека по плечу, сказал Синюхин и налил повторой.

— А вы все там же, в конторе? — спросил Количек, при слове контора мотнув головой куда-то вбок и вверх.

— В конторе, да уже не в той, — ответил Синюхин, улыбаясь тонкой, многозначительной улыбкой. — Дело, видишь ли, в том, дружище, что в любой системе всегда была, есть и будет своя, соответствующая сути и качеству системы контора. Был у нас СССР — была та контора, где и мы с тобой славно трудились. И выполняла та контора, с нашей с тобой помощью, главную для той системы, какой был СССР, функцию — обеспечивала ее политическую безопасность, так как для такой системы, какой был СССР, политическая безопасность была главной составляющей ее стабильного существования, — Синюхин налил еще по полстакана. — Но времена меняются, друг мой, меняются системы, меняются общественно-политические формации. Меняются и конторы.

— Так вы в ФСБ? — неуверенно спросил Количек.

— Раньше ты лучше соображал, — неодобрительно покачав головой, протянул Игорь Игоревич. — Я ж тебе объясняю: новая система — новые жизненные функции…

— Не пойму чего-то, вы уж простите, пьяный я, наверное.

— А ты сейчас все-таки у меня сам догадаешься, о чем я тебе толкую. Давай пойдем рассуждать с другого конца. Ты хочешь узнать, как теперь называется моя контора, так?

— Так.

— А что всегда вызывала контора у простых смертных?

— Страх, по-моему…

— Правильно, друг мой, правильно, страх, а теперь подумай, чего боится нынешний, новый россиянин-гражданин — ФСБ?

— Нет.

— Правильно, не боится ФСБ, а чего боится?

— Налоговой…

— Ну вот! Догадался наконец, — Синюхин схватил Количека за шею и принялся с покровительственным дружелюбием гнуть ее вправо-влево.

— Так вы в налоговой… Здорово, как же я сразу-то не догадался? Так вы, поди, и генерал?

— Ну, наверное, генерал, — улыбнулся своей тонкой улыбкой Игорь Игоревич…

Наутро, когда проводник мягкого спального вагона, уважительно тихо постучав в дверь купе, прервал похмельный Количеков сон, генерал был уже в галстуке и заканчивал водить по лицу дорогой японской электробритвой.

— Долго спишь, агент, так и радио свое проспишь, — пошутил он.

— Не просплю, будьте покойны, — ответил Количек, высвобождая ноги из-под белоснежных железнодорожных простыней.

— Не забудь детали, связь со мной держи через Олега.

— Так Олег что, разве не…

— Они теперь подотдел нашей конторы.

— Ах, как же я сразу не…

— А Моржа твоего мы для начала пугнем, уже на следующей неделе пугнем, так что готовься в ферзи, пешечка моя…

В канун Старого Нового года приснился Количеку сон. Будто снимают о нем документальное кино, для потомков. Чтобы увековечить значительное событие в жизни общества. Внутри Исаакиевского собора стоит большой стол президиума, накрытый красным. На столе боржом, пепси-кола — все как на совещаниях партактива. За столом сидит он, Количек, и отвечает на вопросы корреспондентов разных заграничных газет. В лицо ему светят яркие горячие лампы — идет киносъемка.

Поодаль, в глубине собора, стоят накрытые, как в ресторане, столики — на двоих, на четверых, — а за столиками все знакомые Количека, все кореша его по университету, по киностудии, по радио. Да и не только кореша.

И задают Количеку корреспонденты разные вопросы на всех языках мира: на французском — а он, Количек, силь ву пле, битте шен, отвечает свободно; на немецком спрашивают — а он — битте шен, силь ву пле… Изумляются все тут учености его. Хлопают. И спрашивают его: А правда, что у вас самая иностранная машина в нашем городе? А он отвечает: Правда, у меня американо-японская машина с финляндской предпродажной подготовкой. Два двигателя, восемь карбюраторов. Зимой в России не использовалась. Ходила только на финском масле — Уу-у-ух! — прокатилось по залу. — Завидуем! Спрашивают еще, причем по-иностранному: А правда, что у вас дача самая большая в области, и даже больше, чем у…? — Правда, — отвечает Количек скромно. — Но это не было самоцелью, это так само получилось, по заслугам, так сказать — Уу-ух, завидуем! — вновь прокатилось по залу.

А потом очень-очень миленькая такая иностраночка-корреспондентка, которая уже так многообещающе дарила ему взгляды и улыбки, что у него случилась эрекция, спрашивает: А правда, что вы настоящий владелец, президент и директор радио Моржо? И уж было открыл Количек рот для утвердительного ответа, как почувствовал спиною, что стоит кто-то сзади. Он глядь назад — а там подполковник Синюхин стоит. А изо лба у него рожки козлиные растут. И вместо кистей рук из рукавов пиджака копытца сдвоенные торчат. И смотрит на него Игорь Игоревич со своей тонкой улыбочкой и говорит: Ну что, поросенок, айда говно грузить?..

И — уу-ух! — куда-то полетел он, Количек, спиной вниз, и обидно почему-то стало очень-очень, что публика в зале совершенно не заметила его, Количека, исчезновения. И он, как будто из глубины, видел, как танцуют все, смеются и как та иностраночка-корреспондентка уже не ему, а какому-то дядьке в пиджаке строит глазки и улыбается…