Автор заранее предупреждает, что все персонажи в повести, все фирмы, конторы и описываемые события являются плодом его авторской фантазии.

Случился этот разговор в один из тех прекрасных сентябрьских дней, когда в Париже спала жара, когда на факультетах Сорбонны занятия еще не начались, но юные развратницы, насытившись приключениями автостопа, уже потянулись в столицу мира, своими шоколадными загорелостями возбуждая рефлексы толстых мосье, заставляя их чмокать губами, и говорить о-ля-ля, притормаживая свои шестьсот пятые пежо, чтобы лишнюю секунду проводить взглядом юные прелести, проплывающие под парусами мочально выгоревших где-то там, на Кот-д-Азюр, волос, когда на Севастопольском бульваре и в Жардан-де-Люксембур шрапнелью сыплются под ноги публике жирные каштаны и ошалевшие от Лувра русские туристы, выйдя в сад Тюильри, набивают карманы этими бесплатными сувенирами Парижа.

В один из таких сентябрьских дней одна тыщща девятьсот восемьдесят восьмого года два господина, назовем одного из них мосье Берзак, а другого мосье Зэро, сговорились вместе пообедать и заодно обсудить кой-какие делишки. Оба эти мосье были французами, любили лягушек и бордо, речь свою пересыпали междометиями и восклицаниями вроде зют, мерд, о-ля-ля, пф и а-бон, оба имели, упитанный вид и оба очень любили мани (они же гельд, они же аржан, они же еще и бабки).

Мосье Зэро работал в компании Арта Габжет — гигантском холдинге, владевшем автомобильными и химическими заводами, банками и железными дорогами. В компании он возглавлял финансовую группу, снабжавшую деньгами коммерческое радио и телевидение. Мосье же Берзак, в свою очередь, входил в совет директоров крупнейшей во Франции сети радиостанций и с Артой Габжет самые тесные контакты, поскольку сеть эта практически полностью компании и принадлежала.

Заняв столик на открытой веранде ресторанчика Пье-де-Кушон, что на площади Форум-дез-Аль, заказали по дюжине лягушек и по полжбана бордо.

— Ну что, брат, надо мани делать, — сказал мосье Зэро, когда выпили по первой.

— Пф, о чем базар, в натуре, надо, — отвечал мосье Берзак, закусывая лягушатиной.

— Все бабки, братан, сейчас надо делать на Востоке, — стал развивать свою мысль Зэро. — В Советском Союзе гласность и перекройка. Горби разрешил делать бизнес и гешефт. Надо торопиться, потому что кто придет первым, тот снимет все сливки, а опоздавшему, сам понимаешь, — кости, и мы будем последними мудаками, если не снимем сливок на двадцать миллиардов франков.

— О-ля-ля, — оживился Берзак и, бешено завращав глазами, выпил разом два стакана бордо. — Так что же, построим русским химический завод или дороги — я слышал, в России совсем нет дорог?

— Мерд,[1] — с явной досадой выругался Зэро. — На кой хрен мы будем этим русским что-то строить! Не забывай, что русские — наши враги и в восемьсот пятнадцатом году они оккупировали Париж. Если мы построим им дороги и заводы, а перекройка кончится — нашим врагам останется построенное, а мы с тобой останемся с нашими длинными французскими носами.

— Зют,[2] это не есть хорошо, — скривился Берзак. — Тогда, может, нам следует начать продавать русским сосиски и сыр — я слышал, что у русских совсем хреново со жратвой?

— Нет, брат, этого тоже делать не следует, ведь, если перекройка кончится, у наших врагов останутся калории от съеденных сосисок, поэтому надо делать такой гешефт, при котором у русских при любом раскладе не осталось бы абсолютно ничего, а мы при этом сделали бы свои двадцать миллиардов.

— О-ля-ля, двадцать миллиардов, — эхом повторил Берзак, закатывая глазки.

— Причем такой бизнес, при котором ничего давать не надо, у нас с тобой есть, — Зэро с торжествующим видом посмотрел на собеседника. — И этот бизнес — радио!

— Радио? — воскликнул Берзак. — Но ведь для радиобизнеса нужны антенны, передатчики, студии и персонал!

— Правильно, но у русских все это уже есть, и они нам это сами отдадут совсем за бесценок.

— Как?

— А так! — Зэро сделал торжественную паузу и покровительственно положил руку Берзаку на плечо. — Мы русским дадим так называемое ноу-хау коммерческого радио. Дадим им пластинки Джонни Холидея — пускай крутят, наш вклад оценим минимум в семьдесят процентов — и увидишь: двадцать миллиардов будут наши!

— Лихо придумано, — похвалил Берзак и жадно откусил кусок лягушки.

— И при этом, заметь, мы не строим никаких заводов, не кормим никого нашими сосисками, а, наоборот, травим сознание их молодежи, приучая к Джонни Холидею.

— Ты уже согласовал проект с правительством? — спросил Берзак.

Зэро утвердительно кивнул головой и сделал пару добрых глотков вина.

— Единственное затруднение пока, — сказал он, слегка почмокав губами, — у нас нет человека на этот проект.

— А у меня, по-моему, такой человек есть! — уверенно сказал Берзак, глядя прямо перед собой. — Правда, есть одно маленькое затруднение: он сейчас немножечко сидит в тюрьме…

— Это неважно, это даже хорошо, — резко выдохнул Зэро. — Как зовут этого человека?

Берзак спокойно допил вино, потом аккуратно вытер салфеткой губы и тихо произнес:

— Морж Павлинский.

На второй день визита Рогачев устроил на даче для дорогого французского друга русскую баню и обед, которые Биттеран почему-то упорно норовил назвать странным словом барбекю.

Когда по второму разу уже выпили за гласность и по третьему — за здоровье Каисы Раксимовны, когда спели Подмосковные вечера и Шевалье де ля табле рондю,[3] мосье Зэро, находившийся в свите и представлявший деловые круги, лягнул Биттерана под столом и влажно шепнул в волосатое ухо президента:

— Пора!

— Дорогой друг, — с жонтийной улыбкой начал президент. — В вашей прекрасной стране уже четвертый год идут замечательные процессы преобразований, которые повернули жизнь вашего общества лицом к развитым странам Запада…

— И это правильно, — кивнул Рогачев задумчиво.

— Ваше общество стало более открытым, народы Советского Союза получили доступ к целым слоям западной культуры, считавшимся табу все долгие годы так называемого железного занавеса…

— Йестердэй, ол май трабелз симд соу фар эвэй… — завыл вдруг сидевший подле Рогачева Александр Тыковлев.

— Иди проспись, — Рогачев, сбросив оцепенение мечтательной задумчивости, раздраженно ткнул своего зама раскрытой ладонью в лоб. — Продолжайте, пожалуйста, — со смущением и любезностью повернулся он к Биттерану.

— Движение к демократизации общества, начатое непосредственно по Вашей инициативе, уважаемый господин Рогачев, сделало вашу страну более привлекательной для инвестирования денег и ноу-хау, так необходимых для реформ вашей экономики. В общем, как сейчас говорят у вас в России, процесс пошел…

— И это главное, — поддакнул генсек, сменив романтическую задумчивость на лице выражением государственной озабоченности.

— Так в чем дело, бабки-то давайте! — влез подслушивавший сбоку премьер Мавлов.

— Не так сразу, — с легкой брезгливостью отодвинулся Биттеран. — Необходимо сначала позитивно осуществить один — два проекта со сравнительно небольшим объемом капиталовложений. Вот тут мне мои советники предлагают один проект, — он бросил взгляд на напрягшегося рядом Зэро. — Предлагают сделать у вас в Москве музыкальную радиостанцию…

— Так у нас же вроде есть этот, как его, Маяк… — неуверенно, в явной растерянности замычал Рогачев.

— Это не то, — замахал руками Тыковлев. — Мне бизнесмены зарубежные, да и весь дипкорпус давно жалуются, что едешь по Москве — слушать в машине совсем нечего.