Эта междоусобица — случай, разумеется, вопиющий, но что касается непосредственно распоясавшегося ворья, то дело тут, вероятно, в том, что тридцать пять лет бескомпромиссной борьбы против собственности вообще не могли пролететь бесследно; или же просто-напросто дело в том, что жизненный уровень глуповцев в послевоенные годы вырос до такой степени, что у них уже появилось чего украсть.

После кончины Феликса Анисимовича Казюлина, точнее после его похорон, во время которых, между прочим, было задавлено четырнадцать человек, как-то донельзя сделалось очевидно, что дальше так продолжаться уже не может, что Глупов более не в состоянии жить по-прежнему, иначе тут вовсе не останется населения и в праздном положении окажется власть трудящихся на местах. Кроме того, в результате строительства и невзгод военного времени в полное запустение пришла хозяйственная жизнь города: красильная фабрика имени XI-летия Великого Октября по-прежнему выпускала сатиновый кумач, который годился разве что на пионерские галстуки и закупался облпотребсоюзом только из-за того, чтобы обеспечить красильщикам кусок хлеба, кустарь измельчал и не выносил на рынок практически ничего, кроме глиняных копилок в виде кабанчиков, свистулек из дерева да мочала, коммунальное хозяйство претерпело такой упадок, что даже проспект имени Стрункина зарос посредине муравой, а по обочинам камышом; о ситуации, сложившейся на территории бывшей Болотной слободы, даже жутко упоминать: тамошний народ из числа тех, кто вовремя не озадачился разбежаться, щеголял в опорках, как во времена обоюдного террора, поставлял городу исключительно каленые семечки, а сам питался сусликами и дикими голубями, потому что даже лебеда, зараза, и та уже не росла. Короче говоря, вдруг глуповцам стало ясно: еще один такой любимец народа, как Феликс Анисимович Казюлин, и город исчезнет с лица земли.

И тогда депутат горсовета Беляев Илья Ильич, человек неплохой, даже совестливый где можно, но малоприметный в прежние времена и только однажды упомянутый в глуповской летописи по тому поводу, что в ходе кампании за истребление задних мыслей он состоял членом Особого присутствия, отчаялся на своего рода переворот. Тут надо оговориться, что после смерти председателя Казюлина власть в городе как-то сама по себе перешла к Проломленному-Голованову; если бы он повел себя хоть сколько-нибудь политично и не вздумал немедленно продемонстрировать свой характер, то наверняка быть ему новым председателем горсовета, однако за те полтора месяца, что этот неистовый человек простоял у власти, он такого понатворил, что глуповцы его образу правления ужаснулись; достаточно будет сообщить, что Проломленный-Голованов первым делом завел себе натуральный гарем из артисток опереточного театра, которых он держал взаперти на своей квартире, и целых полтора месяца театр был закрыт якобы на ремонт.

И вот собирается внеочередная сессия горсовета. Депутаты все в бостоновых костюмах смирно дожидаются Проломленного-Голованова и только изредка нервным движением приглаживают свои «политические зачесы». Проходит полчаса, час, а начальника гормилиции нет как нет, и все уже начинают побаиваться, а не ввел ли он тем временем в городе военную диктатуру…

Проломленный-Голованов как чувствовал, что внеочередная сессия горсовета собирается неспроста, что ему депутаты готовят пакость, и поэтому явился на сессию с ручняком; он сел за стол президиума, установил пулемет стволом в зал, пригладил виски и спросил сокровенным голосом:

— Ну, какая там у нас, ребята, повестка дня?

— Повестка дня такая, —  сказал депутат Беляев и в смятении три раза стукнул по столу пресс-папье: — О вредительской деятельности правого уклониста и агента империалистической разведки Проломленного-Голованова!..

Начальник гормилиции внимательно посмотрел на Илью Ильича и стал разворачивать в его сторону пулемет. Депутаты, наводнившие зал, в страхе попадали в проходы между креслами, но Илья Ильич не сдрейфил, не растерялся, а по-простонародному запустил в Проломленного-Голованова первым предметом, который под руку подвернулся, —  именно пресс-папье. Не боевая эта канцелярская принадлежность угодила Проломленному-Голованову прямо в висок, и он повалился со стула как нечто неодушевленное. Какие, однако, непоказанные и наивные предметы иногда обеспечивают верх одного политического направления над другим.

Понятное дело, что на внеочередной сессии горсовета Илья Ильич Беляев был единогласно избран новым водителем глуповского народа с самыми широкими полномочиями. Этих полномочий Илья Ильич вовсе не добивался, а, напротив, депутаты ему их, если можно так выразиться, всучили, потому как программу, выработанную на сессии, без самых широких полномочий было не одолеть. Вообще депутаты заметно взбодрились после устранения Проломленного-Голованова, и даже кто-то из них осмелился запросить:

— А нельзя ли на прежнее руководство критику навести с точки зрения текущего исторического момента?

— Это полный вперед! —  согласился Илья Ильич.

— В таком исключительном случае я вот что скажу, товарищи депутаты: это было не руководство, а глупая тирания и саботаж социалистического строительства!

— Ну, это вы уже слишком, —  отозвался Илья Ильич. —  Но вообще я предлагаю всех посаженных и казненных считать пострадавшими ни за что.

— Как же ни за что?! —  взмолился еще один депутат. —  Эти ребята гикнулись именно что за что! За то, что они собственными руками, так сказать, выпестовали своих тиранов и палачей.

Кто-то добавил:

— Ведь до чего мы из-за этих гадов дожились, товарищи депутаты! Это только с глубокого перепоя можно выдумать такой город, где нет ничего, кроме каленых семечек! Я думаю, надо просто всем миром встать на колени и попросить прощения у наших детей: дескать, простите, дети, что мы вас родили именно в данной точке земного шара.

На все это Илья Ильич угрозливо заявил:

— Я вас, товарищи, беру на карандаш в смысле каверзных разговоров. А остальным скажу так: конечно, нюансы были, чего уж там лицемерить, но ведь жизнь продолжается несмотря ни на что, —  я правильно говорю? Поэтому, товарищи депутаты, имеется следующее предложение: давайте начнем жизнь сначала, как будто и не было ничего. Ведь как бывает в жизни: разойдутся муж с женой, потом опять сойдутся, она ему и говорит: «Давай, Вася, начнем все сначала, навроде мы снова молодожены…» То же самое и у нас — все начинаем снова. А кто старое помянет, тому глаз вон!

— Это в каком же смысле? —  поинтересовался кто-то из депутатов.

— В переносном! —  зло ответил Илья Ильич.

В общем, все сошлись в том мнении, что сессия удалась. Главное, новый председатель горсовета понравился депутатам, и это немудрено, так как Илья Ильич человеком казался смирным, незлобивым — человечным, и вообще единственным существенным его недостатком было незаконченное среднее образование.

Заручившись чрезвычайными полномочиями, председатель Беляев первым делом взялся за красильную фабрику имени XI-летия Октября. Он трое суток прожил на фабрике и пришел к заключению, что вся беда этого предприятия состоит в том, что слишком узка номенклатура его продукции. Тогда он распорядился, чтобы вместо сатинового кумача фабрика выпускала две разновидности тканей: белую, украшенную формулой нитрита натрия, и голубую, в бледно-розовый упаднический цветочек. Директор фабрики Курдюков было возразил председателю, что это, дескать, какая-то не наша, размагничивающая расцветка, но Илья Ильич поставил его на место.

— Будьте шире, товарищ Курдюков, —  впрочем, весело сказал он. —  И давайте верить в нашего рабочего человека: неужели вы думаете, что советский рабочий проникнется буржуазным духом из-за какого-то там розового цветочка? Тем более что я предлагаю изображать не какую-нибудь там водяную лилию японской модификации, а простонародную нашу мальву…

Хотя и не то чтобы оголтело радикальным было это преобразование, но и вал пошел круче, и даже ни с того ни с сего поднялась производительность труда, чего и сам Беляев не ожидал. Правда, некоторая перетасовка технологических карт выбила фабрику из квартального графика, и главк прислал бесноватую телеграмму, дескать, или вы, гады, сушите сухари, или давайте план…