На пору правления Семена Антоновича пали также четыре неурожайных года, одно наводнение, русско-японская война и буржуазно-демократическая революция. Что касается русско-японской войны, то она взволновала глуповцев даже несколько больше неурожаев, во всяком случае, по городу пошел подписной лист на сооружение железной клетки для японского микадо, в то время как для помощи голодающим не было собрано ни рубля. Клетку действительно заказали в Череповце и уже отправили ее генералу Куропаткину малой скоростью, как вдруг до Глупова дошел достоверный слух о поражениях под Мукденом и Ляояном — глуповцы напугались этого слуха и начали спешно укреплять город. Опять раздался клич насчет созыва народного ополчения. К всеобщему удивлению, это ополчение Семен Антонович разрешил, но велел, чтобы оно придерживалось, так сказать, внутренней ориентации и действовало не в противовес японской угрозе, а в противовес коварным интригам цыгано-синдикалистов, о которых градоначальнику стало известно из третьих рук; Семен Антонович прямо-таки полюбил этого таинственного врага, ибо какой-никакой, а все же он был политик и, стало быть, обожал иметь дело с химерами, на которых всегда можно списать огрехи, случайности, недоделки и переделки.

Этих самых цыгано-синдикалистов выдумал местный декадент Серафим Брусникин, в свое время известный на русском северо-востоке своим романом о приключениях плода в материнском чреве, который принес ему немалое состояние. По Брусникину выходило, что все глуповские безобразия и напасти объясняются проделками вредительской ложи цыгано-синдикалистов, которую основали царь Петр I, агент сатаны Лефорт и тайный цыган Меншиков, чтобы вконец извести российское простонародье, а вовсе не тем, что глуповцы просто бытуют себе и бытуют.

Итак, ополчение сформировалось, вооружилось, и Брусникин повел его на битву с цыгано-синдикалистами. На поверку таковых в городе не оказалось — или они попрятались, —  и тогда ополчение с досады разнесло по кирпичику съезжий дом, явственно выстроенный по канонам чуждой, кочевой какой-то архитектуры, а затем с барабанным боем тронулось в подозрительном направлении и исчезло; такой неожиданный поворот дела дал кое-кому основание заподозрить, что в действительности ополченцы пеклись только о том, чтобы под благовидным предлогом из города улизнуть. Назад вернулся один декадент Брусникин, а прочие ополченцы объявились только в восемнадцатом году, но уже под видом Армии всемирного высвобождения. Брусникин прошел по Дворянской улице с винтовкой Бердана наперевес, и более его в городе не видали; по слухам, он заперся у себя на квартире и засел за роман об Антихристе, принявшем облик профсоюзного вожака. За многие годы затворничества он только однажды напомнил глуповцам о себе, когда разразился в пятом году ядоносной статьей в «Истинном патриоте» об истоках цыгано-синдикализма; в ней, кстати, досталось и Александру Сергеевичу Пушкину за курчавые волосы, подозрительный цвет лица, антимонархические настроения и пристрастие к французскому языку.

Революция 1905 года, конечно, не приняла в Глупове таких грозных форм, как в крупных культурных центрах. Тому были свои причины: видимо, среди предпосылок народного возмущения первенствовали обстоятельства скорее литературного, нежели политэкономического характера, поскольку со своими градоначальниками глуповцы и прежде отчаянно препирались, а по данным всероссийского статистика Рубакина глуповский обыватель потреблял только на полфунта меньше пшеничной муки, чем манчестерский обыватель, а в Манчестере в пятом году наблюдалась полная тишина. То есть больше всего похоже на то, что глуповцы поднялись на власти предержащие из чисто литературных соображений, что, в общем, немудрено, потому что наша литература испокон веков только тем и занималась, что воспитывала недовольного гражданина. Удивляться приходится на власти предержащие, что они своевременно не догадались ее как-нибудь отменить.

Революция пятого года обернулась в Глупове следующими происшествиями… В конце мая месяца мастеровые с фарфорового завода объявили забастовку и устроили перед резиденцией градоначальника внушительную демонстрацию. Они встали на площади широким полукольцом, надвинули на глаза кепки, сунули руки в карманы брюк и угрозливо замолчали; видно, что-то стряслось с глуповским народом в пятом году, так как любви к своему градоначальнику у него значительно поубавилось.

Грустилов вышел на балкон и придал лицу печально-выжидательное выражение. Стороны молчали минут пятнадцать, а потом один мастеровой из рода Проломленных Голов сказал Семену Антоновичу:

— Может быть, все же хватит?!

— Что хватит? —  живо заинтересовался Семен Антонович.

— А все!

Семен Антонович подумал-подумал и ответил:

— Это, ребята, на ваше усмотрение.

C этими словами он вернулся в свой кабинет и отбил в губернию телеграмму с отказом от должности градоначальника; Семен Антонович отказывался от нее на том основании, что он-де не может править народом, который способен моментально заставить себя уважать. Из губернского центра пришел ответ: «Повелеваю действовать обоюдно: правь и временно уважай».

Поскольку на это у нас не способен никакой, даже самый тонкий, администратор, Грустилов с отчаянья навсегда заперся в своем кабинете, и, таким образом, город остался без попечения и надзора. К сожалению, глуповцы не поспели воспользоваться ситуацией, чтобы зажить жизнью естественной, полнокровной, так как очень скоро с юго-западной стороны донеслось едва памятное «туру-туру» и:

Войска, напавшие на Глупов с юго-западной стороны, предприняли неслыханно-кардинальные меры: солдаты сожгли фарфоровый завод, а рабочих расстреляли до последнего человека; градоначальник Грустилов таких архаровских действий снести не смог и отравился крысиным ядом. На место покойного был поставлен бывший брандмайор Перламутров Максим Кузмич, из Вышнего Волочка.

При нем-то как раз и зачинается эпоха бумдекаданса. Существо ее состояло в том, что, с одной стороны, город вошел в пору относительного материального процветания, а с другой стороны, все в нем вдруг стало мельчать, пакоститься, хиреть. С одной стороны, в городе появилось несколько доходных домов, выстроенных в стиле модерн, образовалось Общество муниципальных сообщений, проложившее конно-рельсовый маршрут из конца в конец города, наладилась телефонная связь, пока, правда, только между резиденцией градоначальника и особняком его любовницы Шептуновой, на Большой и Дворянской улицах было устроено электрическое освещение. Но, с другой стороны, в городе усугубилось пьянство, особенно среди подростков и интеллигенции; дошло до того, что мировой судья Ленский в пьяном виде нанес телесные повреждения одному свидетелю в отместку за ложные показания. К тому же телефонные провода то и дело перегрызали летучие мыши, в доходных домах удобства были на воздухе, а решительно никогда не просыхавшие кондукторы конно-рельсового маршрута самым форменным образом истязали пассажиров, если те не жертвовали им на чай. С одной стороны, в Глупове проклюнулись робкие побеги политического плюрализма, именно: образовались при попустительстве градоначальника Перламутрова кое-какие националистические, монархические и застенчиво-демократические организации, которые враждовали между собой пуще кошки с собакой, «Истинный патриот» помещал неслыханно смелые материалы, например, о жульничестве приказчиков, выдумавших сверхтяжелые гири для обвешивания покупателей, городовым было запрещено драться ножнами своих сабель, если на улицах они примечали скопления обывателей численностью более чем в три человека, и теперь по городу можно было свободно разгуливать хоть впятером, нравы демократизировались до того, что уже можно было встретить гимназиста после девяти часов вечера, наконец, Глупов забурел в товарно-денежном отношении и тут только черта лысого нельзя было купить, так что простонародье перед империалистической войной сплошь щеголяло в хорошо сшитых парах из английского твида, в манишках с целлулоидными воротничками и в фетровых котелках, при этом «такая, —  по свидетельству летописца, —  настала небывалая дешевизна, что весь город можно было приобрести за рупь двадцать, да только где было найти этакого дурака». Но, с другой стороны, глуповский народ обескуражил свалившийся с неба товарно-денежный бум и относительное благосостояние, хотя и благосостояние чисто российское, скромное, от ожирения гарантирующее, и, как всякая непредвиденность, оно произвело в народе непредвиденные перемены: глуповец пошел все больше замкнутый, прижимистый, недобрый, индифферентный. Городские нищие, и в частности старший Милославский, едва-едва с голоду не перемерли — вот до чего дошло.