Джек вздохнул полной грудью, отчего его ребра обожгла резкая боль, и через мгновение беглецы оказались по ту сторону рифа. Тотчас же яхта устремилась к простиравшейся впереди длинной цепи атоллов с песчаными берегами.

— Приготовиться к повороту! — снова выкрикнул Джек, и яхта резко накренилась на правый борт.

Изменчивый ветер прямо-таки измотал их; россыпи островков ослабляли и без того ненадежное дыхание бриза. Внезапно с юго-восточной стороны налетел свежий порыв, и Пату бросился ставить парус, однако не успел — ветер тут же стих.

Вдруг как из-под земли у левого борта вырос огромный темный коралловый риф, который Джек слишком поздно заметил. Он принялся крутить штурвал, но «Морской ястреб», не успев увернуться, все же чиркнул бортом о зубчатую стену.

Однако «Барракуде» повезло еще меньше: проходя через пролом в скалистом рифе, она, послушная коварному вихрю, на всех парусах налетела на песчаную отмель. Капитан Грэнджер пытался развернуть судно, однако нос корабля лишь упрямо кряхтел в ответ и не двигался с места — судно плотно село на мель.

Внезапно корвет качнулся, паруса затряслись, и громкий скрежет разорвал тишину спокойного утра. По палубе в суматохе носились матросы, спуская паруса и приводя в действие насосы.

Тяжело дыша, Джек слегка повернул штурвал, обогнул остров и вывел судно в открытое море. Его глаза горели, тело ныло так, словно из него вытаскивали косточки одну за другой. Лишь изрядная сила воли помогла ему крепко держать штурвал и говорить твердым голосом. «Ничего, — успокаивал он себя, — только бы миновать Тропу, только бы выйти из этого лабиринта».

— Может, им нужна помощь? — спросила Индия, не отрывая глаз от корвета. Голос ее звучал как-то странно, словно издалека.

— Помощь? Зачем? Мягкий песочек, прекрасный солнечный денек… И потом, отсюда до Такаку рукой подать. Ежу понятно, что они в полной безопасности, так что не волнуйтесь.

Джек с трудом переводил дыхание, ему вдруг показалось, будто солнце померкло.

— Не могли бы вы встать к штурвалу? — невнятно произнес он.

Индия обернулась и удивленно взглянула на него.

— Куда встать? — озадаченно спросила она.

— Штурвал, быстрее, — повторил Джек и внезапно покачнулся. Мачты заплясали перед его глазами, и он упал навзничь. Последнее, что он увидел перед тем, как темнота сомкнулась над ним, — это голубое небо над верхушками мачт.

* * *

Джеку снились скалистые берега знакомого острова, затянутого вуалью лунного света. Перистые силуэты кокосовых пальм тихонько раскачивались в ночном небе, белые песчаные пляжи и зеленоватые волны приглушенно шумели в ночи, а в воде резвились маленькие рыбки и переливались всеми цветами кораллы. Теплые ветры ласкали его загорелую кожу, наполняя воздух ароматами гардении, апельсинов и сандалового дерева. Вдали буруны неистово бились о рифы, шелестели пальмы, и нежная волна, пришепетывая, набегала на берег.

Какая же она крошечная, его девочка! У нее густые темные волосы и губки бантиком, совсем как у мамы; и только глаза светло-голубые и кожа бледная, чуть золотистая от солнца. Вот она, смеясь, забирается к маме на колени, сворачивается клубочком, ее длинные ресницы слегка подрагивают и закрываются — малышка засыпает, а Тиана нежно гладит дочь по волосам и улыбается.

Тиана. Джек тяжело вздыхает. Боль, жгучая и невыносимая, сжимает его сердце. Он стонет во сне, беспокойно ворочается, хочет перевернуться, но тело как-то словно одеревенело. Твердая жесткая стена — как неудобно. Кто-то провел прохладным влажным платком над его бровями, послышался тихий женский голос…

И тут удары волн превращаются в страшную пальбу — кто-то стреляет из ружей. Тиана бежит, бежит, в глазах ее застыл ужас, она прижимает к себе ребенка. Вот она пошатнулась…

Сначала Джеку показалось, что это от страха, но Тиана замерла, потом резко и неестественно дернулась, еще раз и еще… Пули проходили сквозь нежное, полное жизни создание прямо у него на глазах.

И тогда он побежал что есть мочи. Каждый раз, снова и снова Джек видел этот проклятый сон. Он бежал и кричал изо всех сил, но голоса не было слышно. Он бежал, а ноги и руки тяжелели, движения делались медлительными, в то время как Тиана все корчилась и корчилась под градом пуль. И вот она падает, увлекая за собой кричащую Юлани, закрывая ее своим телом. «Нет! Ублюдки, мерзавцы! Не стреляйте, не смейте!» — вопит Джек. Он хватает окровавленную девочку и не сразу понимает, что она цела и это кровь ее матери, что девочка кричит от ужаса, а вовсе не от боли. Джек кидается к бездыханному телу любимой, но ее широко раскрытые глаза неподвижны и пусты, а ребенок, которого она носила под сердцем, уже никогда не родится.

Бешеная ярость затопила его сердце, гнев наполнил душу, не оставив места грусти. Когда-нибудь придет и печаль, но только не теперь. Сначала он должен пережить случившееся, но как, как пережить? И он позволяет ярости завладеть им безраздельно, в нем побеждает желание разрушать и убивать. Ведь нужно же создать хоть какое-то подобие справедливости в мире, где справедливостью и не пахнет, где нет ничего, даже Бога.

Готовое вырваться наружу отчаяние лавой клокотало в груди, но когда Джек набрал в грудь побольше воздуха, готовясь закричать, это ему не удалось — боль, побеждая все, овладела всем его существом, и спасительная тьма беспамятства поглотила его.

Лишь к вечеру третьего дня лихорадка наконец отступила, и Джек, перестав бредить, погрузился в глубокий спокойный сон.

Индия стояла, прислонившись к деревянным перилам лестницы, ведущей на палубу, и неотрывно смотрела ему в лицо. Только теперь, в эти три дня, она стала понимать, какие тени преследовали его во сне и наяву и что он так старательно прятал за мимолетными улыбками и короткими насмешками. Вот почему он предпочитал бодрствовать — все из-за кошмаров, мучивших его последние три дня и три ночи. Индия слышала его тревожные крики, видела его искаженное болью и отчаянием лицо и удивлялась этому человеку. Он столько пережил, столько страдал и все же сумел сохранить способность смеяться, радоваться жизни, замечать величественную красоту рассвета и прикасаться к женщине с нежным желанием.

Сейчас, когда он спокойно спал, черты его лица наконец разгладились. Индия с интересом разглядывала его: темные прямые брови, высокие скулы, сильный подбородок. Как странно… Всего неделю назад она и понятия не имела об этом человеке, и вот теперь его лицо кажется ей таким близким и родным. Она смотрела на него, спящего, и сердце у нее сжималось, а тело трепетало от смешанного чувства удивления и ужаса.

Как же все это с ней приключилось, спрашивала она себя, как могло простое животное влечение перерасти в такую глубокую эмоциональную привязанность? Индия странствовала по свету, гордая своей независимостью, полагаясь лишь на себя и не нуждаясь ни в ком в этом мире. И никогда она не чувствовала себя одинокой или обделенной судьбой. Ей представлялось, как однажды, став слишком старой для опасных приключений, она поселится где-нибудь у моря, в маленьком коттедже, окружит себя сувенирами со всего света и заведет с полдюжины кошек. И за всю жизнь ей ни разу не пришло в голову, что, сидя у камина и попивая чай холодными зимними вечерами, она, возможно, будет с тоской оглядываться на свою одинокую жизнь и сожалеть о принятом когда-то решении.

Откуда-то сверху до нее донесся уже знакомый грохот — это Пату свернул фок[21] и повернул главный парус, чем вывел Индию из оцепенения. И тут же его ноги, а затем и все маленькое гибкое тело показались на лестнице, ведущей в темную каюту, служившую всем троим спальней и гостиной.

— Ну как он?

— Кажется, получше.

Пату внимательно посмотрел на нее.

— Почему бы вам не подняться на палубу и не глотнуть свежего воздуха? — заботливо предложил он. — А я пока позабочусь об ужине.