Давно это было — его, тогда еще молодого хафдинга[101] норманнов, ждала смертная кара на родине викингов. Конунг Эйрик Кровавая Секира посчитал молодого ярла Свенельда причиной всех бедствий, обрушившихся на Норвегию. Суд из двенадцати заседателей согласился с мнением конунга, имя которого наводило ужас на подданных. Вина Свенельда сводилась однако к тому, что он был богат, удачлив в битвах и очень популярен среди морских бродяг — викингов. А Эйрик не терпел соперничества даже среди родни — прозвище «Кровавая Секира» он получил за убийство всех своих братьев.

По закону преступника Свенельда должны были убить молотом Тора в четверг. Четверг у норманнов считался днем бога Тора.

Но бог-кузнец, бог-воин не допустил несправедливости — руками друзей Свенельда он разбил оковы и заодно покарал самого конунга: Свенельд в стычке раскроил Эйрику череп тем самым оружием, которое дало прозвище тирану.

На трех дракарах хафдинг бежал из родных мест. Выбор — куда — был сделан давно: только руссы могли надежно защитить его от мести Харольда, сына убитого Свенельдом Эйрика...

Поэтому сейчас Свенельд с волнением ждал встречи с неизвестным флотом. Если это его соплеменники из враждебного клана, то киевский воевода поступит с ними безжалостно. Сил у него для этого достаточно. Правда, вряд ли воины из клана Харольда осмелились бы забраться так далеко в русские пределы — они не могли не знать, сколь велика здесь сила Свенельда. Но мало ли что... Сто дракаров — это шесть тысяч норманнских мечей! Такую силу Новгород мог и не удержать. А викинги и с менее значительными силами захватывали целые страны. Совсем недавно Карл Третий вынужден был уступить им изрядную часть своей территории, которая сейчас зовется Нормандией. За это короля прозвали Простоватым. А ведь тогда к берегам Франкии пристали всего три десятка дракаров...

Свенельд сам был норманном по крови и по повадкам, поэтому твердо решил скорее утонуть, чем пропустить врага к Киеву. Свою славу первого воеводы он не намерен был уступать никому.

Но вот наконец-то из-за поворота вынырнул челнок. Гребцы подняли сигнал «свои».

— Полоцкий князь Рогволод с вой многими идет к тебе на подмогу немского царя ратовать, — доложил гонец от полочан, тысяцкий Колес.

— А где ж брат мой, князь Рогволод? — спросил воевода.

— Стал на упруги. Ждет дозволения прийти, — ответил Колес. — Доглядчики наши узрели вас еще часа три тому.

— Хитер князь! — рассмеялся Свенельд. — Велемудр! — позвал он. — Пойди, позови князя Рогволода с почтением для беседы... И ты езжай с ним, — приказал воевода полоцкому витязю.

Вскоре головной струг полоцкого князя причалил к Свенельдовой ладье. Старые друзья обнялись. Они были одногодки и даже чем-то походили друг на друга: оба высокие, плечистые, усатые.

Свенельда полоцкий князь считал своим, любил и во все времена поверял ему свои тайны, поскольку был его кровным братом — это он, Рогволод, спас когда-то молодого хафдинга от ярости Эйрика Кровавой Секиры.

Варяги могли говорить откровенно.

— Слыхал, слыхал! — воскликнул Свенельд. — Рад безмерно рождению дочери. Как нарекли?

— Рогнедою...

Свенельд опустил непокрытую голову.

— Благодарю, — сказал он растроганно,— что именем моей матери нарек ты дочь свою. Благодарю... В Киев-граде припасен у меня добрый поминок.

— А я сыну твоему Люту поминок с собой прихватил, — ответил Рогволод. — Вот он, — и поднял обеими руками тяжелый франкский меч в узорчатых ножнах.

Свенельд шутливо отстранился.

— Сам вручишь. На пятый день месяца изока рождение Люту приходится. Как раз три годика будет. Лучшего дара на подстягу, чем меч викинга, и быть не может. Схорони, брат, поминок сей до поры.

Свенельд подозвал Велемудра:

— Веди караван. А яз погостюю в лодии брата моего названного.

— Сполню, воевода! — бойко ответил тот. — Эй! На парус, друзи! Дайте знак к движению! Комонникам знамено — берегом поспешать! Сторожа водная, на челнах вперед!

Десяток челноков ринулся вниз по Днепру.

— Гонца спошли под Киев-град, — распорядился Свенельд. — Где-то под Дорогожичами стан Добрыни должон быть. Пускай сыщет его доспешник наш...

На струге Рогволода опасаться было некого. Полоцкий князь окружил себя верными людьми — в основном варягами. Под плеск воды, скрип уключин и шорох ветра в парусе, побратимы разговорились. Смелым речам помогало доброе германское вино.

— Я мыслю, брат, — начал полочанин, — что пристало время извести корень Игорев. Степняки в сем деле подмога нам. Сничто-жим змеиный род, с хаканом казарским мир учиним, и стол великокняжеский в наших руках. Кому, как не тебе, володеть отчиной Олеговой?

Свенельд задумался, покусывая кончик длинного уса. Молчал долго, потом ответил:

— Нет! Этот час не про нас. Ежели бы Святослав битву сию ладил с одной дружиной своей, тогда можно было бы пытать удачу. Ряду Полчному, болярам да старцам градским все едино, кто великий князь — Святослав ли, яз ли. Им своя выгода дороже — мошну набить. Им удачливый в войне князь нужон, ибо гридям сие — злато и иная добыча ратная; купцам — прибыток в торговле рабами и иным чем; ну а о болярах и говорить нечего.

— Кто ж на Руси удачливее тебя в войне? — удивился Рогволод. — Святослав щенок еще. Правда, машет он мечом изрядно. Да разве сравниться ему с тобой?

— Не о том речь, как кто мечом машет... — возразил Свенельд. — Слава моя высока, слов нет. И не Святослава или Ольги страшусь яз. Есть сила много могутнее — народ! — Это слово Свенельд как бы вколотил в нить разговора, произнес отрывисто и громко. — Да, не изумляйся, это так. Святослав поднял на битву со степью народ: смердов, холопов, люд работный. Им, коим терять нечего, окромя укруха аржаного хлеба пополам с толченой корой древесной, им, голым да босым, война не нужна, ибо она не несет им ничего, окромя горя да крови. И они все сделают, чтоб задавить ее... Яз не единожды водил дружины в поход. Там, в чуждых пределах, руссы рубятся вяло, а на своей земле — яростно! Смерти не страшась! Черный люд русский сломает хребет степным ханам. А впереди сейчас в глазах и устах народных Святослав свет Игоревич, а не мы...

— Ну и пускай себе! Все едино поход степняков нам на руку!

— Нет, брат мой! Святослав нынче для народа русского, што твой Перун Громоносящий и Защищающий. Пусть даже мы убьем его и с помощью Степи захватим Киев-град. Это сотворить можно — сил хватит. Но нам не удержаться тогда на этой земле. Руссы, ты плохо их знаешь, станут воевать с нами и год, и два, и десять лет. А если понадобится — так и сто. Но наш род искоренят до последнего колена. Вспомни Рюрика, бежавшего за море. Вспомни Олега — так и не простила ему Русь смерти киевских князей Оскольда и Дира. А уж как высоко летала слава покорителя Царьграда! Чать, куда ярче моей та слава была. В веках останется. Правил Олег Вещий в Киев-граде — Великую Козарию трепетать заставил, сколько данников у нее отнял, а умер в Старой Ладоге. И еще неясно, от укуса ли змеи... Руссы называют нас находниками. А меня — Черный Ворон Сантал!.. Может и мне руссы славу воспоют после того, как убьют: они очень любят мертвых правителей, но живых — никогда! Впрочем, и мертвых поносят иногда...

— Я про это ведаю.

— То-то, брат Рогволод; плохое время выбрал ты для измышления своего. Ныне Русь ако десница сжатая. И сейчас нам всем надобно на Степь обрушиться. Чем скорее вызволим Русь из беды, тем ближе будем к власти единоначальной... Ждать надобно, брат Рогволод. Власть чаше всего в тиши сменяется. Для этого звон мечей да кровь великая не надобны...

— А я в Киев-град своих людей загодя спослал, чтоб подмогнули хакану, — ухмыльнулся Рогволод.

— Зря! Проведает Святослав — не сносить тебе головы! Даже яз помочь не смогу. Больно уж скор на руку волчонок.

— Что ж, сделанного не воротишь. Буду начеку...

— Сражаться тебе, брат, со степняками надобно так, чтоб любая хула отпала от тебя. Святослав-князь отвагу любит и простить за это может все.