Мои студенты предлагали мне много разных вариантов, почему человек говорит на сцене один:

разговор по телефону, запись на магнитофон как обращение, речь (учителя у доски, экскурсовода, командира перед строем, родителя, комментатора или ведущего). Разговор с принципиально не отвечающим партнером, с больным, умершим, с неслышимым партнером — он за дверью, за окном, за стеной. Мало того, можно говорить и с отвечающим партнером, только мы его не слышим, а слышит только рассказчик. Это может быть и молитва, и репетиция роли, и голос одиночки, который разговаривает сам с собой.

Повторяю, однако, что мы не занимаемся исповедями.

Единственно что важно — монолог всегда напряжен, это должен быть жанр либо комедии, либо трагедии, либо трагикомедии. Даже в равнинном течении жизни можно найти такой поворот, за которым скрыто сильное чувство.

Попутно мы должны прояснить для себя,

ГДЕ ПРОИСХОДИТ ДЕЙСТВИЕ.

Как правило, все является сразу, когда импровизатор отвечает на вопрос «кто» и «зачем».

ПРАВИЛО: из двух участников кто-то начинает диалог, но это так называемый сильный ход. т. е. нельзя начинать беседу с вопроса типа «где мы» и «кто вы». Это — передача хода. Начавший решает все сам.

Первый сказавший может сразу же определить сюжет, продиктовать его течение. Один из двух студентов начал диалог так (обращаясь к сотоварищу): «Мама, тебя вызывают в школу».

Дальнейшее развитие диалога определено сразу.

Студентка Д.Т. произнесла такую первую фразу: «Вчера у меня сгорели волосы».

Это сильный ход, заставивший партнера долго размышлять. В конце концов выяснилось, что волосы сгорели, т. к. их завивали щипцами к свадьбе.

Первый тип — тип равнинного течения сюжета. Не трагедия, не комедия. Но что-то может получиться.

Второй тип — нечто странное, что может обернуться и так, и так. Но это будет, тем не менее, необычно.

Мы со студентами каждый раз, начиная занятия диалогом, решаем, какие бывают эти разговоры, зачем.

В диалогах ПЕРВОЕ — это ЗАЧЕМ мне надо говорить с этим человеком.

Характер говорящего образовывается постепенно, вылепливается, выясняется по ходу развития сюжета. Каждая реплика что-то добавляет.

Если в монологе все надо решить сразу, то в диалоге это приходит постепенно. Редко кто выходит с уже готовым сюжетом, да и трудно его провести при том, что партнер не предупрежден и может пойти другим путем.

Итак, все возникает в процессе. Поэтому —

ВТОРОЕ ПРАВИЛО: полное сотрудничество.

Если сделан сильный ход, то есть застолблена заявка на определенный сюжет, то партнеру нельзя разрушать его, наоборот, надо поддерживать развитие этой линии.

Как обратный пример привожу классический случай в самом начале моих занятий с курсом О.Я.Ремеза (ГИТИС).

Двое, студент и студентка, начали свой диалог так:

ОН. Жозефина, враги окружили дом. Нам не выйти живыми.

ОНА. Чо говоришь-то глупость. Я тебе не Жозефина. Ну ты даешь.

ОН. Жозефина, мы погибли!

ОНА. Ваня, ты вообще че. Деревню насмешишь. Где враги, это стадо гонят.

ОН. Давай прощаться, Жозефина. Прости мне все, что я тебе сделал. Прости дурака Наполеона.

ОНА. Вань, кончай стебаться. Ну прям не могу. Ну ты ва-ще…

3-й СТУДЕНТ (на третьей минуте этого идиотского диалога, тихо подобравшись). Людмила Стефановна, разрешите мне выйти и войти в комнату.

Л.С. Пожалуйста.

3-й СТУДЕНТ (стучит, входит. Торжественно). Больные, на уколы.

Народ хохочет.

(Описание преподаваемой дисциплины для деканата ГИТИСа, когда принимали на работу во второй раз.)

Надо же тому случиться, что судьба занесла меня в деревню Виперсдорф Ютербогского района Берлинской области, в страну под названием бывш. ГДР.

Мне дали как писателю стипендию на питание и проживание в доме творчества для разнообразных создателей, в том числе и для философов и историков. Но главное были, конечно, художники, композиторы и писатели.

Где я и прошла мои маленькие университеты в области современного изобразительного искусства, оказавшись в эпицентре концептуализма.

Заранее говорю, что я поняла: концепт — это, проще говоря, изобретение. Ноу-хау. Изобрести материал, способ его размещения и на чем размещать. И главное — идея. т. е. что хотел этим сказать автор, простая школьная формулировка.

Собственно, любое сделанное человеком может быть подано как концептуальное искусство.

Еще более главное — это куратор, под которого и создается концепт и который проектирует выставку, на которую получит деньги от министерства культуры и спонсоров, которые часто линяют.

Не буду тут пересказывать примеры из творчества бывших советских художников, которые вовсю демонстрируют на Западе вывезенную из российских кухонь и коридоров экзотику в виде табуреток, корыт, почтовых ящиков и реальных б/у деревянных седел, снятых с унитазов. Сошлюсь лучше на опыт деревни Виперсдорф.

Допустим, материал — это акрил и холст 2 м на 3 м. Способ — полив, прысканье из пневматического пульверизатора (называется как-то вроде «аэрограф»). А теперь «что»: изображается художник и жена художника, крупно (увеличенный слайд проецируется на холст и копируется). Две, допустим, головы: каждая полметра на полметра.

Непохоже, но не это важно. Рисунок с фотографии часто бывает непохож. Затем пункт «идея, или что этим хотел сказать художник»: автор записал на пленку свою ссору с женой. Жена упрекала его в тот момент, что он ей изменяет. Художник возражал на иностранном языке (по-нашему это звучало как разговор с лошадью: «Нно! ННО!»).

В дальнейшем скандал должен был транслироваться с магнитофона в оригинале, а на холст попадал уже перевод текста на немецкий в виде титров.

Итак, это была Германия, деревенька Виперсдорф.

Стояла немыслимая жарища.

В деревне имелся дворец графов фон Арнимов, ныне музей, продающий экскурсии, книги и свое вино «Гёте» и «Беттина».

Вокруг простирался многовековый парк с павильоном, садами, цветниками и заросшим прудом, в котором болтался потерханный лебедь. Я носила ему булки и назвала его почему-то «Ульрих», видимо, по созвучию с фамилией бывшего секретаря компартии ГДР. Иногда Ульриха не было. Вообще-то его звали Беттина. Я один раз спросила «Во ист Беттина?» и из ответа как-то не поняла, то ли он пошел в соседнюю деревню (пешком по лесу? А лисы? Как у него было с крыльями?), то ли полетел. Через неделю Ульрих вернулся и давал неторопливые круги в нашей луже.

Немецкий я знаю со времен военного детства: «Ахтунг», «Хенде хох» и «Битте», а также «Вас ист дас» (что это такое). За остальное время я выучила «Во ист?» (Где?) с существительными «Варен» (магазин) и «У-бан», т. е. подземка. Однажды я даже вступила в оживленную дискуссию с продавщицей, обнаружив, что купила две пары перчаток вместо одной (они слиплись). Дело было еще в ГДР. Я до того почему-то запомнила слово «цурюк», то есть обратно. И тут же его использовала, сказавши продавщице: «Марки цурюк, битте!» (т. е. верните деньги) и положила одну из пар ей на прилавок. Она в течение минуты мне что-то говорила. Я опять твердо сказала: «Марки цурюк, битте шён!», марки обратно, пожалуйста. Я вам перчатки, а вы мне деньги. Потом я как-то поняла, что она резко возражает против такого обмена, но разрешает на эти деньги взять что-нибудь другое.

То есть жизнь в чужой стране научает понимать без слов, считывая информацию из выражения лица собеседника и его жестов.

И так, на положении глухонемой, я и прожила в Виперсдорфе полтора месяца. Это было очень трудно.