Вечером я позвонила домой, мне поднесли к телефону Мусю и долго уговаривали ее мяукнуть. Она в конце концов рявкнула, вырвалась и ушла. Ура.

Старая кошка Мицуэ, как я думаю, все заменяет моей японской подружке — и ребенка, и маму. У женщин есть эта потребность — взять на ручки, прижаться щекой к теплому меху, услышать, как в ответ милостиво замурчат…

В реальности мама Икоэ в Токио живет одиноко и месяцами не подходит к телефону — у нее шизофрения. Это жизнь, что поделаешь. Живешь-терпёшь.

Такая наша тема сегодня, поэтому я, простите, все о болезнях да о болезнях.

Как говорится в старом анекдоте, вы будете смеяться, но: под занавес у английской писательницы Джейн вдруг воспалилась вся правая сторона головы. Вздулось ухо, железки, десны.

И наш менеджер (очень похожий, кстати, на Надю) решительно не рекомендовал ей обращаться к врачу.

Покачал сурово головой. (Я-то поняла почему.)

Он сам поехал в город и на средства миллионерш купил ей сильный антибиотик (и себе, я думаю, заодно поливитамины и крем после бритья).

Действительно, у нее все прошло к отъезду. Она ужинала с нами, читала вслух свой рассказ. (Или не прошло — мы не узнаем об этом никогда.)

Джейн уехала рано утром, милая женщина, семьдесят три годочка, десяток книг, премии, старшему ребенку пятьдесят лет, среднему сорок шесть, младшему тридцать семь, малыш, последышек. Одного ребенка она потеряла.

Джейн все мне рассказала о своей жизни. Мы очень подружились.

Судя по всему, за нашу страховку опять-таки заплатили по минимуму, ежели вообще.

Джейн заболела, когда прочла первую половину моей книги «Время ночь». Не потому что, а просто когда. Я не честолюбива. Я просто констатирую совпадение.

Что произошло потом, читайте в конце первой главы…

Чем отличается импровизационная психодрама от общепринятой?

Д-р Морено использовал групповую психодраму как метод лечения неврозов. Участники группы, больные клиник, обговаривали сюжет и получали роли, при этом часто играли своих врагов. Сын играл мать, которая противится приводу в дом новой невестки, брошенная жена получала роль мужа-изменника и т. д. Это помогало взглянуть на ситуацию другими глазами, забыть свои страдания.

Мы не будем пользоваться навязанными ролями.

У нас — чистая импровизация. Даже без тем.

Никто никому ничего не будет диктовать.

Каждый участник сочинит свою пьесу, иногда совершенно неожиданную для него самого и (внимание) ничего не означающую в смысле психоанализа. И Фрейду было бы нечем тут поживиться. Игра означает просто игру, творчество свободно от символов, воображение выбирает случайное, как шарик в лотерее. Мы увидим, как много путей в том лабиринте, который называется человеческим воображением.

Здесь самое главное — с партнером или самостоятельно — научиться использовать случайный путь, подхватить любую ниточку, чтобы выбраться на простор сюжета.

Сюжет — огромная победа.

Монолог в театре — вообще очень редкий жанр (не имеется в виду речь в сторону, так называемый «апарт», a part, свойство классических пьес). Не имеются также в виду монологи типа «Быть или не быть» или «Карету мне, карету». Всего в мире существует несколько знаменитых монодрам, таких как «Последняя лента Креппа» Беккета или «Человеческий голос» Кокто. Или чеховский «Разговор человека с собакой». В первом случае герой записывается на магнитофон раз в год, во втором случае — это телефонный разговор, слышный нам с одной стороны. В третьем случае все ясно из названия.

Монолог есть высшая форма импровизационной психодрамы.

При этом заранее предупреждаю, что мы не принимаем такой формы, как личная исповедь. Это весьма опасно для автора, может привести даже к припадку.

Импровизация спонтанна, а искусство искусственно.

В чем же искусство импровизации? В умении вводить себя в соответствующее состояние, когда сквозь рассказчика проступают черты другого человека, от чьего лица ведется разговор.

Ибо главное требование к импровизации — перейти от себя к другому, говорить от имени персонажа. Это нетрудно.

Рассказчики всегда передают беседу чужими голосами. Дети, играя, говорят чужими голосами. Обозленные хорошо передразнивают. Особенно нам удается акцент иностранцев.

Итак, каждому приходится изображать чужую речь.

Зачем нам влезать в чужую шкуру?

Потому что первое правило нашей игры в импровизационную психодраму — никогда не говорить от своего имени. Повторяю, это крайне вредно для психики и может вызвать серьезную травму.

Изображая постороннее лицо, мы тем больше освобождаемся, чем полнее забываем себя. Потому так приятно пересказывать чужие разговоры, и чем более похоже получается, тем больше удовольствие — и наше, и слушателей. Это счастье игры в другого есть первоначальный, архаичный театр. Пародисты потому так любимы зрителями.

Но такая игра в другого имеет еще и функцию самоосвобождения. Она возвышает человека в собственных глазах. Умение передать речь другого есть путь к роли на несколько ступеней выше собственной, что делает автора творцом. Это одновременно и облегчает ему путь к другим людям.

Однако импровизационная психодрама не есть ни пародия, ни воспроизведение уже бывших бесед.

Импровизация создает совершенно новые образцы драмы, неожиданные для авторов.

Импровизацию нельзя повторить. И не нужно. Она как момент эпифании — мгновенная вспышка чувств.

Первая фраза на каждом занятии:

«Пожалуйста, мне нужны двое».

Итак, первый вопрос к себе:

Иногда я прошу своих студентов составить список всех своих знакомых и родственников. И говорю: вот ваше единственное богатство на всю жизнь. Вот откуда вы будете черпать истории, сюжеты, чувства.

Первый вопрос: «Кто говорит?»

И вы, к примеру, берете из своего (пусть мысленного) списка человека. Он стоит перед вами как живой. Он чем-то вам интересен.

Второй вопрос:

Вся живая речь есть импровизация, однако она (импровизация) имеет определенную задачу. Зачем-то человек говорит. Он имеет некую цель — кого-то убедить, чего-то добиться, или от чего-то отказаться, или нечто объяснить. Или заявить о своих правах, о том, что их ущемляют.

Важнейшее свойство речи в монологе — ее цель.

Отсутствие видимой цели в разговоре бывает еще выразительней чем ее наличие. Но в конце концов цель (в монодраме) должна проявиться. Чем дольше вы, зная истинную причину своей речи, скрываете ее, тем будет интересней для слушателей ее выявление. К примеру, человек признается в любви старой знакомой, просит ее о встрече — а на самом деле ему негде переночевать. Или женщина долго разговаривает со своей подругой по телефону, а настоящая ее цель в том, что эта подруга — любовница мужа, и надо выяснить, где этот муж сейчас, потому что его надо предупредить о каком-то опасном для него моменте. А эта подруга не должна знать ничего.

На занятиях мы не будем заниматься воспроизведением так называемого «равнинного течения жизни» (что очень легко, так как беседа двух супругов за чаем о том, что это печенье лучше чем то, и у кого где болит, может длиться час и ничего не дать — если только автор не Зощенко).

Поэтому важно четко знать, зачем ты это говоришь и к кому, невидимому для зрителей, обращаешься.