А теперь о моем литературном замке, куда я была приглашена неизвестными мне богатыми людьми работать, работать и работать.

Все условия были созданы — полное одиночество, свежий воздух, обед в студию, по вечерам ужин в замке, ни тебе готовки, ни стирки-уборки, и дети не вопят, не слушают свои диски, и по телефону не хохочут, и ни в коем случае мама не подай-прими-вымой тарелки.

Вероятно, так писал Набоков. Пастернак. Или Фадеев. Или бывший генеральный секретарь Союза писателей Марков. Сартр так жил. Тургенев. Да и Толстой с Чеховым. Ну и Битов в этих условиях безвылазно живет (надеюсь).

Из общества в дневное время около меня (около своей лакушки) постоянно пребывал ушастый Дьяболик с семьей.

Мы их кормили уже всей колонией — японка, швейцарец, венгр и англичанка.

Затем, прослышав о таких условиях жизни, к семье присоединился и сам — усатый кот, здоровенный и черный, как Мухаммед Али. По этому случаю мамаша опять оказалась в интересном положении.

Итак, в хорошую погоду я сидела с кошками, красками и горячим чайником на воле. Рисовала подсолнухи, к примеру.

И как-то к вечеру мимо меня местные дети с хлопотами, но безмолвно, даже благоговейно, протащили по гравию большую коляску, и в ней сидя спала восточная принцесса.

Ворох белых кружев, банты, черные лаковые туфельки, черная лаковая челка, белые чулки, пухлые руки.

Кошки прыснули в кусты и дальше, в свою трубу.

Коляска трещала как по гороху, принцесса покачивалась, ее даже трясло, но своих юговосточных глаз она не приоткрыла. По виду ей было годика два.

Вечером ее привели на ужин и представили: дочь наших ляплянтских директоров, Сиа.

Ее усадили на высокий стульчик, повязали ей салфетку, и эта девочка с фарфоровым личиком старинной японской куклы, упершись глазами в тарелку, стала с интересом ловить вилкой ломтики мяса.

Временами она тихо бормотала какие-то фразы на чистом местном языке, мама (Ан) ей отвечала и изредка помогала поймать прыгающий кусок.

Мама была красавица типа кинозвезды, какой-нибудь Шарлотты Ремплинг.

Папа (Map) представлял собой вообще улучшенный вариант Джеймса Бонда последнего выпуска.

Когда западные женщины достигают вершин своей жизни и все у них хорошо, работа, положение, здоровье, долги выплачены, тут-то и получается, что рожать поздно.

По виду Ан было лет тридцать пять, стало быть, дело шло к пятидесяти.

Маленькую Сиа они спасли от голодной смерти.

Она родилась в стране, где девочек часто убивают сразу после рождения.

Эту просто бросили ночью посреди шоссе. Год она провела в приюте и даже еще не стояла на ногах, когда Ан и Map ее увидели. Она была обречена.

Мне показывали (в другое время, в Англии) жуткую книгу о приютах в той стране.

Отсталых детей там иногда привязывают за руки к кровати и не дают пить.

На каждой странице были фотографии живых скелетиков.

Приводились выписки из историй болезни — дата поступления, вес после смерти. Килограмм.

А теперь о том нашем полете с маленькой челябинской Светланой.

Когда самолет причалил, я, выйдя из своего уголка, охромела. На колене вздулась какая-то подушка.

Новости! А мне читать лекции, как прикажете стоять? А ходить как?

Однако я была застрахована. Моя профессорша-хозяйка, славистка Дал (ляплянтское имя) по прибытии дозвонилась в университетскую поликлинику, и меня записали на через неделю, и не к хирургу, а к терапевту.

Дал объяснила мне, что тут недавно сама гуляла с собакой (а у нее пес той породы, которая вылитый белый медведь, по цвету, весу и размерам, только морда как у бегемота), и собака эта увидела другую собаку, признала в ней возможную невесту и поволокла мою Дал через невысокую ограду, и Дал долго ехала животом как на водных лыжах, не желая упускать своего бегемотика, и повредила себе коленку (а женщина она крупная, по фигуре и когда в шубе — вылитая собственная собака).

Дал записали к хирургу на через месяц.

Как сказала Дал, по принципу — или все пройдет само, или пациент взбесится и ляжет в больницу.

Через неделю Дал меня привела в университетскую дешевую поликлинику.

Терапевт, по виду чисто вымытый педант (я уважаю таких докторов), посмотрел колено и сказал: прикладывать либо теплое, либо лед и наблюдать, что больше поможет. (Русские-то врачи говорят: к горячему прикладывай лед, к холодному грелку.)

А потом этот педант спросил, как я отношусь к гормональным препаратам. Я ответила, что отрицательно.

На сем мы расстались, зато пришла пожилая медсестра со шприцом и всадила мне здоровенный укол.

Потом я выяснила, что это было: как раз гормональный препарат.

Медсестра нас направила в кассу, где я оказалась должна за визит и укол сто пятьдесят ляпов (75 баксов).

Потому что я застрахована была университетом как-то в облегченном варианте, и платить за меня начинали только на пятый либо седьмой день болезни…

Потом я поняла, сколько бы стоил хирург!

И что осторожная Дал знала что делала.

Колено, кстати, у меня отекло, оказывается, от неподвижности. Такое бывает, даже со спортсменами, после долгих перелетов.

А вот моя знакомая, Лариса, застраховалась перед отъездом дома, в Москве. Это было, правда, давно. И надо же такому случиться — в Ляплянтии у нее начались почечные колики! Ларису отвезли в местную больницу, но принять ее там отказались, нужно было подтверждение страховки. Она, корчась на стуле, попросила позвонить в свою компанию, и наша барышня им ответила, что данное имя отсутствует в компьютере! Ларисе пришлось платить за телефон, за вызов «скорой», осмотр и укол. Выяснилось, что если бы это был внезапный случай, травма и т. д., тогда бы плата была другой. Но почечную колику администраторы больницы отнесли за счет хронического заболевания. Точка. В Москве Ларисе не вернули ничего, тоже сказав, что она-де хотела за счет страхования подлечить свои старые болячки… Типа: вы все только и мечтаете как попасть в ляплянтскую больницу!

Так, говорят, умер в Америке наш любимый Довлатов. Он вроде бы вообще не был застрахован, и в первой из больниц его не приняли, а на пути в следующую все уже было кончено.

Как раз одна моя знакомая, московская феминистка (т. е. она читает лекции по русскому женскому движению, странствуя по белу свету), выполнила, так сказать, мечту советских людей и полежала в ляплянтской больнице.

Мы с ней тогда выступали в столице Ляплянтии, Ляле, в одном университете, но по разным программам.

Эта Ольга отравилась мороженым в кафе и два дня терпела по известной прописи: холод, голод и покой.

На третий день даже воду ей было пить горько, как девочке водку.

Ольга запросилась к врачу, подозревая, что ее закадычная, бог знает кадычная, язва открылась и возможно внутреннее кровотечение.

Тогда ей сказали, что это будет очень дорого.

Вместо врача куратор Ольги, менеджер Надя (мужского пола, имя ляплянтское) предложил ей, что он может быстро-быстро поменять ее обратный билет на буквально завтра, чтобы она смогла уехать.

Ольга задумалась. Тащиться в пять часов утра до аэропорта (автобус и поезд с пересадкой), волочь багаж, книги, тексты в таком состоянии?

А ну помрешь сразу? С кем дети останутся? А выступления среди феминисток? А гонорары? И с какого переполоху-то уезжать?

Она потом сказала мне так: «Я понимаю, что в условиях пожара или последнего дня Помпеи я бы, спасая детей, показала бы чудеса в любом состоянии. Из комы бы вышла! Но теперь-то что рвать жилы? В приглашении же они гарантировали медицинское обслуживание! Вот Надя какой хитрый. Может, он на моей страховке сэкономил?»

Феминистки — народ упертый, борцы, а эта еще к тому же была закаленной женой пьющего интеллигента и матерью двух мальчиков, с которыми мыкала горе, так как они проходили курс обучения в очень известной средней школе. Кто знает, тот понимает.