— Как смеешь ты рассуждать об этом, рабыня, прикованная к стене в алькове питейного заведения? — усмехнулся я.

— Я женщина, — с улыбкой ответила Пегги. — Мы маленькие, слабые, нежные, и нам предначертано покоряться, любить и служить. Служить бескорыстно, не рассчитывая на награду. Нам необходимы господа, которые властвовали бы над нами. Первое, что мы видим, попав на Гор, — это плеть в руке безжалостного повелителя, который не потерпит вздорных капризов, которыми мы изводили мужчин на Земле. Что же удивительного в том, что мы преданно любим тех, кому принадлежим полностью?

— Но я действительно землянин!

— В это невозможно поверить.

Я пожал плечами.

— Взгляни на меня, господин, — продолжала она, покраснев. — Кого ты видишь перед собою? Поруганную женщину, которую нужно немедленно освободить, или рабыню, привязанную по прихоти мужчины и для его удовольствия?

— Конечно рабыню.

— Вот именно, — улыбнулась Пегги, — ты смотришь на жизнь как мужчина с планеты Гор.

— Ну а ты кем видишь себя? — спросил я. — Поруганной женщиной, жаждущей освобождения, или рабыней, трепетно ждущей, когда господину будет угодно сделать с ней то, что ему заблагорассудится?

— Конечно рабыней, беспомощной, ничтожной рабыней, мечтающей лишь понравиться господину и доставить ему удовольствие.

— А не хочешь ли ты обрести свободу?

Пегги рассмеялась.

— Для такой женщины, как я, свободы на Горе не существует.

Сомневаться в этом не приходилось.

— Но разве ты не желаешь свободы?

— Нет, господин.

— Но ведь ты с Земли!

— И что из этого?

— Земные женщины стремятся к свободе!

— Ты думаешь, земные женщины не таят в себе непробужденных страстей?

— Не знаю, — признался я.

— Но ведь женщины Земли — всего только женщины.

— Странно это слышать.

— Понимаю, — сказала она. — На Земле я не проявляла своих подлинных чувств — не осмеливалась да и не хотела. Там меня не поняли бы ни мужчины, ни женщины, стыдящиеся свой истинной природы.

Я кивнул. Лживая земная культура сурово отторгала тех, кто пытался следовать зову своей природы.

— Там я думала, будто ищу себя. А на самом деле я искала для себя господина.

— Но разве свобода не драгоценна?

— Я была свободной, — сказала Пегги. — Я знаю, что это такое. Да, она драгоценна. Более чем драгоценна. И порой мне ее очень недостает. Иногда мне снова хочется быть свободной. Такое бывает, когда меня сажают на цепь, или подвергают порке, или приказывают делать то, чего мне вовсе не хочется. Тогда я сожалею о том, что не свободна. Случается, мысль о безмерной власти, которой обладает надо мной мой хозяин, устрашает меня.

Но потом я ловлю себя на том, что именно безмерность этой власти вызывает во мне ни с чем не сравнимые возбуждение и восторг. Это затрагивает самые глубинные струны моей души.

Подчас по ночам, оставшись в одиночестве, я лижу прутья моей клетки или целую оковы.

— Ты боишься своих хозяев? — спросил я.

— Конечно, ведь они имеют власть над моей жизнью и смертью.

— Но это не только пугает, но и возбуждает?

— Невероятно, немыслимо возбуждает. Отдаваясь и повинуясь, испытывая трепет и ужас, я чувствую самое острое наслаждение.

— Они владеют тобой, — продолжал я, — тебя возбуждают их похотливые взгляды…

— О да!

— А что бывает, когда господин, щелкнув плетью, приказывает тебе лечь на пол?

— Я немедленно повинуюсь, как и подобает рабыне. Но тебя, — улыбнулась Пегги, — удивляет не то, что рабыня способна испытывать подобные чувства, а то, что их испытывает женщина с Земли.

— Наверное. Хотя в тебе мало что осталось от женщины с Земли.

— Верно. Потому что теперь я всего-навсего рабыня.

Я промолчал.

— В том, чтобы быть женщиной, нет ничего постыдного, ибо существование женского пола столь же естественно, как и существование мужского, — продолжала девушка. — Разумеется, когда случай вырывает нас из нашего искаженного мира и помещает в лоно культуры, развивающейся в соответствии с биологически обоснованными принципами, мы откликаемся на зов природы. Вне земной цивилизации мы ведем себя именно так, как должно, хотя на Земле не каждая из нас понимает суть своих желаний.

Земной мужчина пугается или негодует по этому поводу. Не является ли его реакция проявлением зависти к жестокому самцу, живущему в соответствии со своим мужским началом? Подумай, разве это не правда? Разве мало на Земле мужчин, которые в своих мечтах видят какую-нибудь земную красотку в рабском ошейнике? Но если так, чем они отличаются от варваров и дикарей с Гора? Может быть, всего лишь слабостью и трусостью? И наша ли вина в том, что мужчины Земли неведомо по какой причине преисполнились решимости уподобить нас себе?

Пегги вновь потянула ремни и улыбнулась.

— Неужели ты счастлива? — спросил я.

— Да, я восхитительно счастлива. Здесь, на Горе, я впервые в жизни почувствовала себя настоящей женщиной, а потому могу с чистым сердцем сказать: я не просто довольна своим положением, но и безмерно счастлива!

— Хотела бы ты вернуться на Землю?

— Нет, господин.

Я внимательно посмотрел на нее.

— Взгляни на мое клеймо, господин.

Это был обычный знак «кейджера», точно такой же, как и у мисс Хендерсон на левом бедре.

— А теперь на ошейник.

Я осмотрел и его.

— И на ремни на моих запястьях. Разве вид моего обнаженного, связанного тела не приятен господину?

— Приятен.

— Разве я не настоящая рабыня?

— Самая настоящая.

— И вместе с тем, — продолжала Пегги, — я земная женщина. Развяжи меня, — попросила она.

— Зачем? — заинтересовался я.

— Я докажу тебе, что я рабыня.

Я молча поднял брови.

— Ты обладал рабынями?

— А как же! Много раз.

— Тогда возьми меня и проверь, отличаюсь ли я от них.

Я молчал.

— Возьми меня, — повторила Пегги.

Я усмехнулся.

Она откинулась назад и воскликнула:

— Ты истинный мужчина Гора, господин и повелитель. Я склоняюсь перед твоей волей.

Я молча сидел, скрестив ноги, и наблюдал за ней. Рабыня смотрела на меня со страстью и мольбой во взоре.

— Ты просишь, чтобы я использовал тебя как рабыню?

— Да, господин, — прошептала она, — я умоляю тебя овладеть мною.

Тогда я медленно развязал ремни.

— Ну как, — спросила она потом, лежа на животе рядом со мной, — есть ли какие-нибудь различия?

— Я не заметил, — сказал я.

— Ты устроил мне настоящее испытание, — рассмеялась Пегги.

Я слегка коснулся ошейника у ее горла.

— Больше не сомневаешься в том, что я рабыня?

— Нет, — сказал я.

— И хорошая рабыня, ведь правда?

— Чистая правда.

— Разве я не ублажала тебя со всей страстью и покорностью?

— Так оно и было.

— Значит, я по праву ношу свой рабский ошейник.

— В этом не может быть никаких сомнений.

— Тасдрон купил меня за серебряный тарск, — похвасталась она.

— Дешево, — сказал я, — ты стоишь гораздо больше.

— Я стала лучше и многому научилась.

— Я бы сказал, что теперь ты стоишь как минимум два серебряных тарска.

— Спасибо, господин. — Пегги поцеловала меня с радостью. — Признайся, когда ты увидел меня на Земле, тебе захотелось овладеть мною, но ты не мог себе этого позволить?

— Не мог.

— А теперь ты в праве делать со мной что угодно и сколько угодно. Я в полной твоей власти.

— Это точно.

— Когда я увидела тебя там, в ресторане, — проговорила Пегги, — мне тоже пришло в голову, что было бы неплохо оказаться в твоих объятиях.

— Смелое признание, — сказал я.

— Для земной девушки, которая считает себя свободной, — возможно, — рассмеялась она, — но не для рабыни. Рабыне нет нужды стыдиться правды. Но я и представить себе не могла, что когда-нибудь в чужом, незнакомом мире буду лежать рядом с тобой нагая, в ошейнике…

Я взял ее за руку и подмял под себя.

— Господину угодно овладеть мною снова? — спросила Пегги, подняв на меня счастливый взгляд.