– Фу ты, проклятый! чуть не задушил! – бормотала старуха.

В другой комнате послышался стон. Старуха усмехнулась:

– Ну, опять затянул свою песню! вот так и день и ночь все напевает! Маленько темно, да, ишь ты, глазам больно!

Полинька не слушала больше старуху; она прильнула к двери и старалась заглянуть в соседнюю комнату, слабо освещенную.

Комната была чиста, но бедно убрана; на лежанке – свеча, заставленная большой книгой; в углу – кровать, на которой слабо стонал умирающий.

Полинька тихо вошла в комнату.

– Кто там? – едва слышно спросил больной.

Полинька обмерла.

– О, господи, господи! прекрати мои мучения! – простонал больной.

Полинька кинулась к постели и с ужасом отскочила от нее: так страшен был умирающий горбун. Она едва узнала своего прежнего врага; однакож то был действительно горбун. Но какая страшная перемена! Лицо его было бледно, глаза закрыты, губы черны, волосы стояли дыбом и почти все были белы.

Долго Полинька смотрела на него и много перечувствовала. Раскаяние мучило ее. Она видела теперь, что горбун прав, что он благороден, что она точно обманута своим женихом, что она может быть причиной смерти горбуна. Тот, кого она так страшно оскорбляла своим презрением, – тот не забыл ее и в предсмертную минуту: он простил ей все и еще отказал свое богатство! А тот, кому она всем пожертвовала, бросил ее!

Волнуемая стыдом и отчаянием, Полинька с ужасом припоминала свои оскорбительные слова, свои подозрения, все поведение свое с горбуном и готова была упасть на колени перед умирающим, чтоб он простил ее и сколько-нибудь облегчил ее совесть.

– Дайте пить… сжальтесь кто-нибудь… дайте хоть глоток, – простонал горбун.

Полинька схватила со стола стакан и, вся дрожа, поднесла его к губам умирающего. Она чувствовала, как горячие его губы коснулись ее руки, ища стакана.

– Ох, не могу, сил нет, приподнимите! – слабо сказал горбун, опустив голову на подушки.

Полинька, едва сдерживая рыдание, нагнулась близко к горбуну, подняла его голову и поднесла ему стакан. Долго пил умирающий. Рука у ней обмерла, поддерживая его голову, а он все пил. Полиньке было тяжело, но она терпела.

Наконец больной с тихим стоном отнял губы от стакана и повернул к ней голову. Почувствовав жаркое дыхание на своей груди, Полинька осторожно уложила голову горбуна на подушки и села на стул у его изголовья.

Тихо было в комнате; больной лежал покойно. Полинька много передумала, сидя у его изголовья. Ей в первый раз пришлось видеть человека в таких страданиях, и ее сердце ныло; каждый стон глубоко потрясал ее. В несколько часов она так утомилась, что не могла долго бороться со сном, к которому невольно располагала унылая, тишина комнаты. Почувствовав, что члены ее немеют, она напрягала слух, широко открыла глаза. Но через минуту глаза сомкнулись снова, вот мелькнули знакомые лица, заговорили с ней, – Полинька заснула.

Была глухая ночь; умирающий лежал спокойно; в комнате было так тихо, что мерное дыхание Полиньки ясно слышалось.

Вдруг больной начал медленно поднимать голову; глаза его горели, злая улыбка блуждала на губах; наконец од бодро сел на кровать и впился глазами в спящую Полиньку. Может быть, почувствовав его взгляд, она начала дышать прерывисто и зашевелила губами, будто хотела кричать.

Тихий смех вылетел из груди горбуна, и он медленно, не сводя глаз с Полиньки, привстал на постели. В то время Полинька вздрогнула, вскочила со стула и дикими глазами оглядела комнату: горбун лежал, как мертвый, на кровати…

Полинька с минуту старалась собраться с мыслями, осматривалась и вдруг страшно побледнела: ей показалось, что горбун уже умер; мысль, что она одна в комнате с мертвецом, так испугала ее, что она кинулась к двери и стала стучать в нее и кричать: "Отворите! он умер, он умер!".

Но какая-то тень мелькнула в комнате. Полинька обернулась – и вскрикнула, увидав горбуна у лежанки: он гасил свечу. В комнате стало совершенно темно. Полинька по инстинкту присела и ползком отдалилась от двери. Ей казалось, что это все сон; она хотела кричать, но страх привлечь горбуна на свою сторону останавливал ее. Слух ее был напряжен до последней степени: она услышала шорох в противоположном углу, – кто-то шаркал по стене, – ощупала окно и вскочила на него.

Вдруг за стеной послышался говор, брань и шаги. Горбун забегал, заметался по комнате, и что-то упало, задетое им.

Через минуту кто-то поспешно раскрыл двери и осветил комнату. Полинька с ужасом увидела горбуна, совершенно здорового, с его прежним, злобным лицом. Он стоял посреди комнаты и разводил руками по воздуху, над опрокинутым стулом.

Анисья Федотовна, бледная, стояла на пороге, со свечой.

Полинька кинулась с окна, потушила свечу, оттолкнула Анисью Федотовну и выскочила в сени. Выбежав оттуда на двор и услышав за воротами мужской голос и фырканье лошади, она начала было кричать, но воздух освежил ее, – она одумалась, тихонько отворила калитку и выскочила на улицу.

Извозчик стоял у ворот.

– Увези меня, увези скорей; я тебе дам сколько хочешь! – задыхаясь, сказала Полинька.

Извозчик, верно, испугался! он сел на свои дрожки, хлестнул клячу и поехал от Полиньки. Полинька побежала за ним, но вдруг услышала голос Анисьи Федотовны, зовущей ее, и прислонилась к стене какого-то дома. Анисья Федотовна, запыхавшись, пробежала мимо нее, бормоча отчаянным голосом:

– Господи, господи, погубила я себя! где она, где?

Полинька окликнула ее. Анисья Федотовна вскрикнула от радости и, накинув на Полиньку салоп, умоляющим голосом сказала:

– Поедемте скорее домой! вас барыня спрашивает, весь дом подняла. Ох, что-то будет!

Они сели на дрожки.

– И надо же было случиться, – продолжала домоправительница, – такому несчастью, что барыня зашла в вашу комнату.

– Она была в моей комнате? – спросила с удивлением Полинька.

– Да, барыня сегодня долго не ложилась спать. Сначала что-то крупно поговорила с молодым барином – он у нас такой, бог с ним! – потом все ходила по комнатам, да и зайди к вам… уж зачем, бог знает, разве думала… что она там делала, что видела, не знаю; только выбежала она оттуда вся бледная, дрожит, и потребовала вас… да, слава богу, ей вдруг сделалось дурно. Бог даст, приедем скоро, так она не узнает. Только вы, ради бога, не говорите, где были: не погубите!

Анисья Федотовна, рыдая, умоляла Полиньку не погубить ее. Полинька молчала, полная мыслию, что только счастливому и непонятному случаю обязана чудным своим спасением.

Так они подъехали к дому.

18** года, июля 15, с Соломбальской пристани, под Архангельском, отправились две большие лодьи, какие обыкновенно употребляются здешними поморцами для промыслов. Одну называли "Надежда", а другую "Запасная". Обе были крепки, вместительны и снаряжены, как видно, в дальний и долгий путь: на "Запасную" между прочим уложен был сруб так называемой разборной избы; бочки с провиантом как на той, так и на другой занимали не последнее место. При лодьях находилось несколько гребных судов. На палубе "Запасной" можно было насчитать до десяти человек; на палубе "Надежды" – более пятнадцати. Отплытие людей не сопровождалось тем, чем обыкновенно сопровождается отправление в путь: никто не прощался с мореходами, когда они садились на свои суда, никто не кричал им, не махал шапками, когда они тронулись.

И некому было: то были большею частию люди бездомные, бессемейные, равно чуждые всему миру, кроме друг друга, или люди, занесенные сюда с другого конца света. Они как будто сами почувствовали, что совершенно лишние здесь, среди толпы, дружно волнующейся по пристани, и спешили удалиться, пробуждая в мыслящем зрителе такое же чувство, какое пробуждает покойник, не сопровождаемый ни одним человеком в последнее жилище.

"Надежда" плыла впереди, "Запасная" за ней.