В ту минуту послышался звонок. Бранчевский вздрогнул, изменился в лице и, указывая на дверь своей спальни, сказал:

– Войди в эту комнату: моя мать идет сюда!

По невольному движению страха Полинька кинулась было к двери, но вдруг воротилась, стала посреди комнаты и насмешливо смотрела на Бранчевского.

– Иди же скорей! – с сердцем сказал он.

– Нет, я не пойду! Зачем, мне прятаться? я не сама к вам пришла! – решительно заметила Полинька.

Бранчевский с удивлением посмотрел на Полиньку, с сердцем кинулся к столу, погасил свечи и, уходя из комнаты, сказал:

– Если не хочешь, чтоб тебя выгнали из дому, так оставайся здесь и не шевелись.

Стоя в темной комнате, Полинька чуть не сошла с ума от страха и стыда. Наконец она пошла ощупью в спальню и, к великой радости, нашла там дверь, которая вывела ее в темный коридор, откуда она вышла в сени. Возвратясь к себе в комнату, Полинька проплакала всю ночь. Она все еще любила Каютина, но старалась себя уверить, что, кроме злобы, ничего к нему не чувствует, и приписывала все свое несчастие ему одному. И тогда горбун казался ей не так страшен. Его предсказания сбылись: Каютин пропал неизвестно куда!

Рано утром Анисья Федотовна в волнении вбежала к Полиньке и отдала ей ключи, хныкая и прося ее на несколько часов заменить ее должность.

– Ах ты, господи! – бормотала Анисья Федотовна.

– Да что случилось с вами? – спросила Полинька.

– Как что? человек умирает, пришли мне сейчас сказать, а ты боишься итти! ну как спросят? или что случится?

– Неужели у вас так строго, – спросила Полинька, – что нельзя итти, если даже кто умирает?

– Что делать? чужой хлеб ешь, так и чужую волю исполняй, как требуется.

Полинька испугалась: ей быстро представилось собственное положение: что если башмачник или Кирпичева захворают, а ее не пустят?

– Идите, идите! я все за вас сделаю! – сказала Полинька и с участием спросила: – Он вам родственник?

– Нет, – хныкая, отвечала Анисья Федотовна, – он был прежде управляющий здесь, человек доброжелательный… я его годов тридцать как знаю… да такой был здоровый, а вот вдруг захирел; сегодня уж пришли мне сказать, что зовет меня к себе: последнюю волюшку хочет объявить… Голубчик ты мой, о-хо-хо, ох!

И Анисья Федотовна завыла.

Полинька успокаивала ее и упрашивала скорей идти к умирающему.

Анисья Федотовна возвратилась через два часа. Полинька с участием спросила: как и что?

– Ах, матушка! как щепка, высох мой голубчик! едва меня узнал. "Ты, – говорит, – поклянись мне, что мою волю исполнишь! А вот, говорит, на бумагу; как я умру, так, говорит, подай сейчас кому следует: это, говорит, моя духовная".

И Анисья Федотовна таинственно вынула из ридикюля бумагу, завернутую в платок, и, развертывая ее, продолжала:

– "Ты, – говорит, – не показывай никому этой бумаги до моей смерти". А я-то грамоте не знаю! а хотелось бы мне знать, кому он свое добро отказывает? уж не мне ли? Да, кажись, у него ближе меня никого и нет!

И она, лисьими ужимками подав Полиньке бумагу, прибавила: "Ну-ка, прочтите" и подставила ухо.

Полинька развернула бумагу. Духовная была написана по форме. Полинька быстро читала; волнение ее все увеличивалось; наконец она вдруг остановилась, дочитав до места, где было написано: "Отказываю все мое имение, движимое и недвижимое, векселя под такими-то нумерами девице…"

Голос дрожал у Полиньки, руки опустились, она с ужасом смотрела на Анисью Федотовну, которая, слегка нагнув голову, ждала продолжения.

– Ну – сердито сказала она, потеряв терпение, – девице Анисье… Федо…

– Кто он такой? – в волнении спросила Полинька.

– Да читайте! Господи! Ну, прочтите и увидите, как зовут.

Полинька быстро поглядела подпись, – и вспыхнула, потом побледнела. Далеко отбросив от себя духовную, она закрыла лицо руками и зарыдала.

– Что такое, что такое? Господи! что случилось?

И Анисья Федотовна подняла духовную и спрятала ее.

– Так не мне, – спросила она, задрожав, – он отказывает? а?

– Нет! – рыдая, отвечала Полинька.

– Не мне!.. – грозно повторила Анисья Федотовна. – А, а, а! ну, так пусть его умирает, как собака! Нет, нет, не пойду!

Полинька с ужасом открыла лицо, и в глазах ее, еще полных слез, появилось страшное негодование.

– Как вам не стыдно! – сказала она с упреком. – Ведь он умирает!

– Ах! – с испугом воскликнула Анисья Федотовна. – Еще, может, можно было переменить, переделать… А я вот, старая дура, простофиля, разболтала все!

– Я ни слова никому не скажу!

Анисья Федотовна улыбнулась.

– Подите к нему: может быть, он вас ждет! – прибавила Полинька умоляющим голосом.

– Вот тебе, как не так! он, известно, рад, как я приду, да мне-то что за прибыль? да и как от дела бежать? не пустят!

Полинька побледнела. С минуту она думала, потом тихо сказала:

– Позвольте, я хоть за, вас поеду к нему. Анисья Федотовна усмехнулась.

– Да что ты за жалостливая такая! и тебе нельзя тоже раньше вечера: кто чай разольет? Ну, сохрани бог, если барыня узнает, что дома тебя нет. Рассердится… да, сердись! а вот посмотрела бы, каково одному умирать! чай, некому воды подать, чтоб горло промочить… А уж как слаб! руки – точно плети.

Полинька поспешно начала одеваться.

– Куда это? куда? – спросила Анисья Федотовна, схватив ее за платье.

– Пустите! я пойду к нему! мне нужно его видеть, – в отчаянии сказала Полинька.

– Господи! да уж не рехнулась ли ты? Как можно! А что вам делать у него? Может, уж теперь и умер… Что он вам такое?

– Я его тоже знаю!

– А, а, а, так вы знакомы? – радостно сказала Анисья Федотовна и потом таинственно прибавила: – ну, если уж такое ваше усердствие за умирающими уход иметь, так только, чур, раньше не уходить, как свое дело управите; да и то я на свою шею не беру. Спросят: где? а ты что? да ты кто в доме? Нет-с! наперед говорю: что случится – руки умываю!

Анисья Федотовна засмеялась и стала тереть рукой об руку.

– Я буду одна отвечать, если что случится! – сказала Полинька решительным голосом.

– То-то же, смотрите! – язвительно заметила Анисья Федотовна. – Вечером, – прибавила она таинственно, – как чай кончится, выдьте в сени! я туда притащу салоп и шляпку, чтоб наши-то оралы не заметили; а то пойдут кричать: "Небось, ее пускает со двора на ночь, а нас отчего?"

И Анисья Федотовна удалилась.

Полинька была в страшной тревоге; она долго плакала, поминутно смотрела на часы, а разливая чай, так была рассеянна, что лакеи, стоявшие в буфете, помирали со смеху.

Окончив чай, Полинька вышла в сени и долго ждала Анисью Федотовну, которая, наконец, явилась с салопом и шляпкой.

– Ну, вот! скорее, чтоб не увидали, – сказала она. – Не забудьте! на Козьем болоте, в доме мещанки Пряженцовой.

– Хорошо, хорошо! – сбегая с лестницы, отвечала Полинька.

Она взяла извозчика и поехала. Дорога была продолжительная; наконец они въехали на Козье болото – огромную мрачную площадь, среди которой местами блестели едва заметные точки – отражение огней, светившихся в окнах жалких домиков, окружавших площадь.

Полинька с трудом нашла дом мещанки Пряженцовой. Ее встретила какая-то старуха и грубо спросила:

– К кому пришла? кого надо?

– Я от Анисьи Федотовны, – отвечала робко Полинька.

– А, а! к больному? кажись, перестал стонать… кто он таков – прах его знает, толку от него не добьешься!

– Пустите меня скорее, – перебила Полинька словоохотливую старуху.

– Погоди, сейчас! надо, его спросить.

– О, нет! не говорите, что я пришла: скажите, что Анисья Федотовна.

– Это зачем! ишь ты какая! ну, да пойдем, пойдем; чай, ничего не услышит и не увидит.

И старуха повела Полиньку через темные сени. Она раскрыла двери в небольшую комнату, тоже темную, и начала кашлять так страшно, что Полинька сдивилась, откуда вдруг у ней появился кашель.