Сара гордо подошла к нему.

– Я давно собирался вам сказать, – продолжал он, – что вам нужно изменить образ жизни: мы должны кругом, имение в залоге – откуда взять еще денег?

– Что же я должна делать? – спросила насмешливо Сара.

– Умерить себя…

– Я… я буду умерять себя, я?

– Что ж делать? Ваши дела запутаны…

Сара дико засмеялась, горбун вздрогнул: он узнал смех, который всегда был предвестником страшного гнева Сары.

– Я покажу тебе, как я намерена себя умерять, – сказала она и подошла к туалету, на котором разложены были дорогие вещи, приготовленные для ее туалета; схватила их и стала судорожно мять и ломать, потом кинула на пол и принялась топтать ногами. – Чтоб точно такие вещи были у меня завтра! – повелительно сказала она, кинувшись на кушетку. – А кольцо с опалом чтоб было у меня сейчас же! Иди!

Горбун молча вышел.

Кольцо с опалом, которое он достал ей, очутилось на руке дона Эрнандо.

Горбун обратился и к Бранчевскому с просьбой умерить расходы, пугал его разорением; Бранчевский призадумался, дал слово остепениться; но через два дня, проиграв значительную сумму, он приказал горбуну непременно достать ему денег.

Саре было не до экономии: она в первый раз любила. Страсть ее не знала границ. Она не спускала глаз с своего испанца; проводила с ним все свое время; ревновала его даже к вещам; то проклинала его, плакала, рвала на себе волосы в его присутствии, то вдруг становилась нежна, кротка до унижения. Только он один мог противоречить ей.

Время шло. Сара жила одной страстью. Ночи быстро летели, превращенные в дни. Устроив потайную комнату с ходом прямо на улицу, Сара убрала ее с неслыханной восточной роскошью, и там, нарядившись в восточное платье, украшенное дорогими каменьями и брильянтами, на мягких подушках, в нетерпении ждала к себе возлюбленного. Самые тонкие блюда и вина являлись к ужину. Горбун вполне походил на евнуха; лицо его постоянно хранило лукавое и злое выражение; какой-то умысел хранил он в своей душе. Без противоречий, без ропота, как будто машинально, исполнял он все прихоти Сары, которая все больше и больше вверялась ему.

Раз днем Сара ввела горбуна в свою потайную комнату. В ее движениях было что-то странное и таинственное. Горбун был потрясен роскошной негой комнаты и таинственными взглядами Сары. Страшная мысль мелькнула в голове его. В испуге, в борьбе с самим собою, нерешительно глядел он на Сару, которая сидела в задумчивости. Наконец она быстро подняла голову и устремила на горбуна проницательный взор.

– Истинно ли ты мне предан? – спросила она.

Горбун смешался и вопросительно смотрел на нее.

– Способен ли ты понять всю важность моей доверенности к тебе? – продолжала она.

– Чем я мог возбудить ваше сомнение? – перебил ее горбун дрожащим голосом.

– Я знаю, ты предан мне! – гордо и с уверенностью, сказала Сара.

– О, я готов чем угодно доказать вам мою преданность! – с горячностью воскликнул горбун.

– Я все вижу – и ты будешь щедро награжден. Судорожная улыбка мелькнула на губах его; он слегка поклонился.

– Послушай! – шепотом сказала Сара и огляделась во все стороны, краска выступила на ее лице, она продолжала быстро: – Мне нужна верная женщина…

Горбун пошатнулся, мгновенный и тихий страдальческий стон вылетел из его груди; он так сильно сжал свои руки, что суставы хрустнули. Сара, слишком занятая собственными мыслями, ничего не заметила.

– Я не буду жалеть денег, твоя жизнь, твое благосостояние – все упрочится, если ты сохранишь тайну. – Она закрыла лицо руками и упала в подушки дивана, не взглянув в лицо горбуна, которое дышало в эту минуту адской, злобной насмешливостью.

Через несколько месяцев у Сары родилась дочь, которую отдали на воспитание одной женщине, отысканной горбуном. Она была русская и, попав в Париж с своей госпожой, по смерти ее не знала, как добраться домой. Горбун обещал ей, что она будет отправлена вместе с ребенком в "Россию, и этой надеждой купил ее безграничную преданность. Сара, казалось, еще сильнее привязалась к дону Эрнанду; она тиранила его своей любовью; ей все казалось, что он холоден, неверен ей; испанец, наконец, устал и, видимо, начал избегать ее…

Сара близка была к безумию. Раз вечером она приказала горбуну готовить все к отъезду, задумав бежать с своим возлюбленным в Испанию, в надежде, что на родине он сильнее будет любить ее.

Терпение горбуна лопнуло. Он решился прекратить страдания Сары. В надежде ослабить узы, связывавшие ее с доном Эрнандо, он отправил ребенка с его кормилицей в Петербург, а Саре сказал, что дочь ее умерла. Потом он объявил Саре, что испанец любит другую.

Гнев, отчаяние Сары были страшны. Горбун плакал вместе с нею, и слезы его были искренны. Сара несколько раз давала ему слово разорвать свою связь, но при встрече с испанцем все забывала и, осыпая его ласками, просила не покидать и любить ее.

Возмущенный такой слабостью, горбун рассказал Саре, что испанец не только изменяет ей, но еще нагло хвастается ее любовью:

– Он говорит, что вы ему надоели!

Сара вскочила, полная негодования, глаза ее заблистали, ноздри расширились.

– Не может быть! – воскликнула с обычной надменностью.

– Угодно? Я вам докажу.

– Хорошо, если ты мне докажешь, то я… я…

Горбун радовался.

– Я вас не узнаю! Вам ли сносить такое пренебрежение? – заметил он.

– Я не могу перестать любить его, – прошептала Сара, зарыдав, как дитя.

– Вы презирайте его.

– Не могу, не могу!..

Она в отчаянии кинулась на диван, металась и рыдала.

– Еще можно было бы простить ему, если б он пренебрегал вами для какой-нибудь женщины… не говорю, равной вам, но хоть любимой… а то для первой встречной…

– Лжешь! – с гневом перебила Сара.

– Я берусь вам доказать! – сказал горбун глухим голосом.

– Если правда, я… о, я брошу его!

Горбун радостно вскрикнул и бросился к ногам Сары. Волнение его было так велико, что слезы показались в его глазах.

– Вы… вы исполните ваше обещание? – спросил он рыдающим голосом.

Сара с удивлением смотрела на горбуна, в первый раз обратив на него внимание как на мужчину; брови ее сдвинулись, и она с презрением спросила:

– Это что значит?

Горбун замер и опустил голову на грудь. Казалось, он не в силах был подняться с колен.

– Мне не нравится твоя слишком горячая преданность ко мне… ты не должен так смело падать передо мною на колени!

Горбун быстро вскочил. Злоба вспыхнула в нем.

– Ты мне не нужен больше! – сказала Сарра, всматриваясь в его лицо.

Через день горбун послал два письма к дону Эрнандо: одно, писанное рукою Сары, которая назначала ему ночное свидание, а другое от неизвестной маски, которая умоляла его притти в ту же ночь в маскарад Большой Оперы.

Горбун и Сара оба были в волнении. Одна дала бы полжизни, чтоб испанец пришел, другой всю жизнь отдал бы, чтоб он не пришел.

Настала полночь; домино были готовы для Сары и горбуна; но Сара медлила, она ходила по комнате, тоскливо поглядывая на часовую стрелку. Малейший шорох приводил ее в трепет. Четверть часа прошло сверх назначенного времени, а Сара все еще надеялась. Горбун молча сидел у потайной двери, чтоб принять испанца.

Пробило час, горбун и Сара вздрогнули, один от радости, другая от негодования. Сара дико засмеялась и, махнув рукой горбуну, чтобы он следовал за нею, вышла из потайной комнаты.

Через четверть часа они ехали по бульвару в карете, замаскированные. Печально сидела в углу кареты Бранчевская: изредка слабый стон вылетал из ее груди; она открывала окно и бессмысленно глядела на улицу. Ночь была темная и свежая, блеск фонарей и плошек ярко освещал маски, бежавшие по тротуарам. Многие в нетерпении летели галопом. Хохот, говор, брань сливались с хлопаньем бичей и стуком колес. Казалось, весь город стекался к театру Большой Оперы.

Крик, брань и смех усилились при въезде в узкую улицу, где была устроена арка из тонких досок, незатейливо иллюминованная шкаликами. Все спешили, сталкивались и сами себе замедляли путь.