Приведу примеры отношения СМИ к ненормативной лексике, к нецензурщине. 2 апреля минувшего года эта лексика стала предметом обсуждения в передаче “Настоящее время”, которую ведет Д. Губин. Собеседником для себя Д. Губин избрал “редкого знатока” нецензурной лексики и, как оказалось, активного ее пропагандиста, носящего к тому же ученую степень кандидата... культурологических наук Р. Трахтенберга (носит ли он в действительности такую “подходящую” фамилию?). Но “культуролог” Р. Трахтенберг не только изучает эту лексику, но одновременно весьма изобретательно делает на ней доходный бизнес. В центре мировой культуры, Санкт-Петербурге, он владеет шоу-рестораном “Хали-Гали”, в стенах которого эта лексика получила “права гражданства”. В ресторане ее можно свободно употреблять, но — и здесь дает о себе знать ученая степень “культуролога” Трахтенберга — только в анекдотах, частушках, ну и, разумеется, если нецензурное выражение само по себе представляет “произведение искусства”...
Судя по репликам, ведущий передачу Д. Губин был в восторге от такой “культурологии”. Р. Трахтенберг предлагает читать лекции по ненормативной лексике “юным слушательницам” Ломоносовского МГУ. В Израиле “культуролог” уже якобы читает лекции на тему “Об образных конструкциях ненормативной лексики в русском языке”.
Говоря о печатном распространении нецензурной лексики, Д. Губин пытался привлечь авторитет великого лексикографа В. И. Даля, который, мол, запечатлел эту лексику в своем Словаре. Но о том, как попала эта лексика в Далев Словарь, я писал выше.
Другой пример. В передаче “Радио России”, именующейся клубом-программой “Воскресная лапша” (5 августа 2001 г., 17.30—18.00; ведущие: Д. Водейников и К. Лупанова), обсуждался вопрос о русском мате. Участвовали радиослушатели, непосредственно в Клуб были приглашены студенты Института Дружбы народов, а в качестве авторитетного эксперта выступал академик В. Г. Костомаров.
Мнения о мате разделились, причем весьма показательно. Все радиослушатели высказали тревогу за судьбу родного языка, призывали беречь его от ненормативной лексики; говорили, что сорное слово — это зло, что с помощью одних слов можно создавать положительный генетический облик, но есть и такие слова, которые его разрушают, и т. п.
Однако посетители Клуба и сами ведущие были не столь единодушны. Ряд студентов высказался, что мат — это низший слой языка, но выразительный, и его нужно сохранить. В деревне, мол, общаются на нем. Эту мысль будущих интеллигентов подхватили интеллигенты, так сказать, состоявшиеся. Ведущий заметил, что студент высказал важную вещь, мы не должны отказываться от мата. М ы с а м и е г о у п о т р е б л я е м с б л е с к о м, признался он. Нужно жить в разных регистрах речи. При этом слова, что в деревне разговаривают матом, ведущие встретили хохотом, что, по мнению Д. Водейникова, произошло “под эгидой казуса”. (Залюбуешься, каков диапазон речи ведущего: от мата с блеском до высот того “галантерного” языка, о котором еще писал незабвенный Н. В. Гоголь!)
Разумеется, нецензурщина, как черная зараза, распространена в деревне. Но думать, что лексикон, употребляемый крестьянами, — это мат и что только им они обходятся в своей жизни и работе, значит клеветать на них. Если участники клуба редко бывают на селе, то пусть они присмотрятся к крестьянам хотя бы на рынке, когда крестьяне торгуют плодами своего труда. Вряд ли они услышат от них мат, скорее — от городского бомжа, пьяницы и хулигана, наркомана либо от своего коллеги-интеллигента.
Честь подвести итог дискуссии ведущие, разумеется, предоставили академику В. Г. Костомарову. Позиция академика по обсуждаемому вопросу, надо полагать, вызвала у радиослушателей наибольшее удивление. Он сослался на мнение двух своих аспиранток, которое он разделяет. Аспирантка (или стажер?) из Германии утверждает, что для России характерна Einmischungskultur, т. е. “культура вмешательства”. Люди могут сделать замечание другим об их речи, поведении и пр., что на Западе не принято. Там свобода, демократия: говори, что хочешь, и делай, что хочешь. То же сказала и русская аспирантка, побывавшая в Германии. Ей понравилось, что там никто тебе не сделает замечания, например в автобусе, хотя ты можешь торчать в дверях и мешать выходящим из автобуса или входящим в него. Академик солидарен с мнением своих аспиранток.
А ведь было время, когда Виталий Григорьевич выступал активным борцом за сохранение чистоты, богатства, культуры русского языка. И если бы тогда кто-либо из его аспиранток сказал, что ведь это же Einmischungskultur, он, нет сомнения, с гневом отверг бы такую пассивную позицию. Вся его книга “Программа КПСС о русском языке” (М., 1963 г.) проникнута мыслями о величии русского языка, заботой о нем. И не на мнение аспиранток или стажеров академик опирался, а на выдающихся ученых, видных государственных деятелей разных стран и знаменитых писателей. В частности, он ссылался на автора “Золотой розы”, этого шедевра о русском языке К. Паустовского. Виталий Григорьевич писал тогда: “...Борьба за чистоту и ясность русской речи приобретает особое значение потому, что, говоря словами К. Паустовского, “русский язык по существу дан не одному, а многим народам, и было бы настоящим преступлением перед потомками, человечеством, перед культурой позволить кому бы то ни было искажать его и калечить”. Думал ли тогда будущий академик, что придет такое время, когда он будет в столь высоком звании перед всей Россией защищать употребление мата? Можно только гадать, “под эгидой какого казуса” произошли такие решительные перемены в его “взглядах” на культуру русского языка и борьбу за его сохранение и развитие...
На примере этих передач и подобных выступлений в печати других авторов мы еще раз убеждаемся в необходимости законодательно лишить “четвертую власть” права безответственно, самовластно разрушать великий и могучий русский язык.
“Четвертая власть”, СМИ, должны изменить свою языковую, социально-культурную, нравственную позицию. Но “четвертая” не желает ни с кем делиться своей властью, оставаясь “независимой” от всего общества, за счет которого она существует и которому в идеале должна служить. Ведь заявил же министр культуры М. Швыдкой городу и миру, что он не может найти разницы между моралью и политикой. Поэтому неслучайно, что стоит только кому-нибудь заикнуться о таком контроле со стороны общества, как поднимается вселенский вопль о цензуре, о возрождении тоталитаризма, о нарушении “прав человека”, “свободы слова”, хотя речь может идти уже не о слове в строго научном понимании этого термина...
В. А. Гречко,
г. Нижний Новгород
Борис Агеев • Человек уходит... (Наш современник N5 2002)
Борис Агеев
Человек уходит...
(Мотив Конца Света
в повести Евгения Носова “Усвятские шлемоносцы”)
Какая, казалось бы, связь между библейским преданием о Конце Света, между мистическими пророчествами и мрачными видениями новозаветного дееписателя святого Иоанна и пронизанной светом и проникнутой любовным отеческим отношением к человеку повестью нашего современника Евгения Носова? Однако все усиливающееся день ото дня и болезненное ощущение хрупкости и конечности земной жизни, овладевающее человеком вдумчивым, с реалистическим взглядом на бытие, подталкивает рассмотреть отемневшую от недавних и последующих бед и потрясений “фактуру” жизни именно с конечной “точки зрения” и сопоставить насыщенную полным светом картину бытия в повести “Усвятские шлемоносцы” с угрюмыми и загадочными предвидениями автора “Откровения” Иоанна Богослова, известного еще как “Апокалипсис”. Тем более что никто, в сущности, не сомневается в том, что мир, в котором мы существуем, не вечен и придет же когда-нибудь к своему окончанию.
Добавим здесь, что “вопрос” Конца Света серьезно затронут: по решимости противостоящих в мире сил применить ядерное оружие друг против друга, о чем писали атеисты-философы, в богословии наработана целая наука о кончине мира — эсхатология. Принято считать, что Конец Света осуществляется каждое мгновение, и с каждым днем все слышнее эхо Cтрашного cуда. Вообще помнить о том, что происходило до нашего личного появления на Свет, и связывать текущую жизнь с неминучими последствиями есть занятие для человека благотворное и понуждает отнестись со всей возможной серьезностью к “факту” общей жизни и к своей роли в ней.