Это какой же болью должна болеть душа поэта-солдата, чтобы разруши­тельный напор лицедеев, наглость, ставшая их девизом, показались ему “атаки танков горше”?

А что народ перед лицом этой наглости? Народ великой страны? Народ, совершивший социалистическую революцию; за 15—20 лет после нее научившийся делать танки и самолеты; сломавший хребет науськанному на него Европой завоевателю, за 10 лет преодолевший послевоенную разруху, перегородивший плотинами могучие реки, распахавший неоглядную целину, создавший, в ответ на вызов США, атомную бомбу; первым с планеты Земля врубившийся в кос-мос?

Что же народ?.. Такой вопрос не мог не встать перед поэтом. И вот его ответ, полный горечи и сожаления:

По всей стране моей народ

На адском мечется изломе.

Мечется...… на изломе... на адском изломе! “Преувеличение!” — скажет тот, кто устроился уже у корыта.

“Нисколько!” — отвечу я. Поэту-солдату с высоты его подвига (имею в виду психологическую, нравственную высоту) виднее. И я верю ему!.. Да и сам не слепой. Мечется народ, сбитый с пути, по которому шел 75 лет, мечется, не в силах понять логику случившегося, мечется, готовый что-то предпринять, но не знающий — что...

Новоявленные буржуи, среди бела дня ограбившие его и усевшиеся ему на шею, а вместе с ними их ставленники во власти, презрительно кривя рот, говорят:

“Плохой народ! Пьет, ворует, разбойничает, убивает... Дети его беспризор­ничают, занимаются проституцией... Это при живых-то родителях! Стыд, позор!” — кипя возмущением, восклицают они.

Что мог бы ответить народ на это, если б он мог ответить? То есть если бы ему дозволили раскрыть рот перед телекамерой, как это позволяется ежедневно, по секундам немерянно,  Немцову, например, Жириновскому, Швыдкому, Познеру, Хакамаде и др.; если б хитроумный и вездесущий Шустер благоволил народу так же, как названным выше выходцам из народа?

Боясь не уложиться в отсчитанные ему в телешоу “Свобода слова” 25 секунд, народ для ответа на облыжные обвинения извлек бы из национальной копилки мудрости всего лишь четыре слова:

— Что посеешь — то и пожнешь!

И был бы прав!

Вспомните, что вы посеяли, господа? Социальное неравенство, эксплуатацию человека человеком, безработицу, безнравственную масскультуру, сексуальную революцию — щедро посеяли, перекрестным способом — и ждете, что взойдут цветы всеобщего счастья и благоденствия.

— Не взойдут, — отвечают вам те, кто еще способен мыслить, отличать черное от белого. — Не взойдут, потому что народ, в национальном масштабе, это уже “проходил” и хорошо знает (а генетической памятью — помнит), какими всходами “радовал” его дедов и прадедов подобный посев. И помня, пятиться назад не захочет.

Пока же он пребывает в растерянности и разброде, демонстрируя своим поведением реальные всходы, а не те, какие рисуются в воображении новоявлен­ным хозяевам жизни. Поэт, умудренный суровым опытом войны, чутко уловил это состояние народа:

Ордынским одурманенным угаром,

Народ

Толпе разгульной стал сродни.

На первом месте здесь, как и следует быть, причина, на втором — следствие: “одурманенный... стал”. Но если “стал”, то, значит, не был таким, не был “толпой разгульной”. Стал ею только в эти “перестроечные” годы; стал, вдоволь хлебнув “дурмана” предательства, лжи, воровства, пьянства, наркомании, проституции, заказных убийств, детской беспризорности, нищеты — то есть всего того, что надежно обеспечивается фундаментальным законом капитализма: “Человек человеку волк”.

Поэт назвал этот угар “ордынским”. Наверное, справедливо, хотя такого разв­рата — изощренного, публичного, на глазах у детей — уверен, не знала и Орда.

Задыхаясь в этом “угаре”, поэт начинает терять веру в то, что в конце концов, он, угар этот, будет развеян ветром народного возмущения, материализую­щегося пока только в вопль: “Доколе?”

Слабее становится вера во мне

Под гнетом сомнений и боли,

Пока одиноко плывет по стране

Тягучее слово: “Доколе?”

Повсюду дурит настоящий Содом,

По-хамски хохочет Гоморра...

Что будет с Россией,

Когда мы уйдем,

Последняя рухнет опора?

“Мы” — здесь, по замыслу автора — ветераны войны, солдаты Победы. Но нам, читателям, за этим “мы” видятся не только солдаты, но и все военное поколение. Да, оно делилось на две почти равные половины — фронтовиков и “тружеников тыла”, но на деле являло собой крепчайший монолит, раздробить который не мог даже такой тяжкий молот войны, каким была подмявшая под себя всю Европу фашистская Германия.

Михаил Борисов принадлежит к этому поколению. Он гордится им, называет опорой государства. Но вместе с тем и тревожится: “Что будет с Россией”, когда оно уйдет? Тревога эта разрывает его душу. Он сравнивает ее с тревогой солдат — защитников крепости, только что, с большой кровью, отбивших приступ врага и вдруг получивших приказ оставить ее.

Что это: предательство? Измена?

Мучительно раздумывая над этим, поэт-солдат приходит к неожиданному выводу: война 1941—1945 годов, хотя она и была неслыханно кровопролитной и разрушительной, не стала главным, искупающим все страдания испытанием для народа, — оно, главное, впереди. Желая довести этот вывод до сознания всех, кто оборонял крепость-Россию, поэт пророчествует:

Мы начинали, знаете, с зачета,

Нас ждет еще экзамен основной.

“ВЛАСТЬ НАД ДУШАМИ

ПРИНАДЛЕЖИТ ЕДИНОМУ БОГУ”

С архимандритом ТИХОНОМ (ШЕВКУНОВЫМ),

наместником Московского Сретенского ставропигиального монастыря, беседует писатель Андрей Воронцов,

член Общественного совета журнала “Наш современник”

А. Воронцов: Отец Тихон, приближается светлый праздник Воскресения Христова. Среди читателей нашего журнала есть и верующие, и еще не пришедшие к вере люди. Думаю, и тем, и другим будет интересно услышать от Вас, что означает для русских людей этот великий праздник.

О. Тихон: День Воскресения Христова нам напоминает об истинном предназначении человека, о жизни длиною в вечность, которая предстоит каждому из нас. Хотим мы этого или нет, верим в это или не верим, нравится нам это или не нравится, но личность человека, его душа — бессмертны. Воскресение Христово — это не просто религиозное событие, не предание о смерти и воскресении божества (что было и у язычников), а дарованное людям духовное и историческое свидетельство о бессмертии души, о том, что Сын Божий сошел с небес — “нас ради человек и нашего ради спасения”, — умер и воскрес ради нас.

А. В.: Если не возражаете, поговорим о событиях духовной жизни, которые волнуют сегодня православных, да и не только православных, людей. Они встревожены и возмущены решением папы римского Иоанна Павла II организовать в России четыре католические епархии, в то время как три православных епархии на Западной Украине разгромлены католиками и их прислужниками униатами. 22 февраля нынешнего года у ватикан­ского посольства в Москве состоялся массовый митинг протеста православной общественности. Но многим людям не очень ясна суть проблемы, непонятно, почему католики не имеют права организовывать здесь епархии. Существуют ли какие-нибудь договоренности на этот счет между нами и католиками? Брали ли они на себя какие-либо обяза­тельства? Далеко не всем, даже некоторым православным и католикам у нас в стране, известно, каковы принципиальные расхождения между нашей и католической Церквами. Не могли бы Вы в общих чертах рассказать об этом?