Нансен сам много ездил по Советской стране и поддерживал постоянный контакт со своими людьми, с другими организа­циями и с советскими властями. Он не боялся свирепствовавших тогда страшных болезней — сыпного тифа, холеры, малярии, чумы.

Сыпной тиф, особенно опасный для европейцев, передается че­рез вшей. Поэтому Нансен советовал своим людям носить одежду из гладких тканей, за которые насекомым невозможно зацепиться, и с минимальным количеством отверстий. Он предписывал соб­людать строжайшую гигиену и почаще употреблять дезинфици­рующие средства. Но не так-то легко было неукоснительно соб­людать все меры предосторожности, и 10 из 60 его сотрудников умерли от сыпного тифа. Сам он педантично соблюдал все пред­писания. Один врач, возвращавшийся с ним в одном купе, и мед­сестра, ехавшая в том же вагоне, были не так осторожны, и оба умерли.

В конце января 1922 года Нансен предпринял лекционную по­ездку по Европе и США, и хотя правительства оставались глухи, когда он взывал к ним о помощи, он на деле убедился, что любовь к ближнему еще живет в людях. Он начал поездку с Лондона, где выступал в Куинс-холле. Четыре тысячи человек собрались в самом здании и столько же толпились за его дверьми.  Выступил он с докладами в восьми — десяти других городах Англии и Шот­ландии, и повсюду стекалось столько народу, что приходилось устраивать повторные выступления.

В Париже он выступал перед двумя тысячами слушателей в Трокадеро на устроенном «Лигой в защиту прав человека» со­брании, которое проходило под председательством Фердинанда Вюиссона. Несмотря на присутствие в зале представителей вли­ятельных антисоветски настроенных кругов, Нансен был востор­женно принят публикой.

Из Парижа Нансен поехал в Гаагу, Берлин и Стокгольм. Попав в аварию, он уже не смог побывать в Копенгагене, но заранее подготовленная им речь была опубликована в газете «Политикен»[197]. В Стокгольме он выступил в церкви на Блазиехольме. Нансен, по отзыву одного из тогдашних его слушателей, избегал громких слов, но диапозитивы, привезенные им из России, говорили сами за себя. Заканчивая доклад, Нансен то и дело глядел на часы — через несколько минут отправлялся поезд, и у выхода уже дожидался автомобиль. Перед отъездом Нансен выкрикнул последний призыв: «Я сказал свое слово здесь и буду повторять этоснова и снова. Никогда не забыть мне смертную тоску в глазах русских детей. Спасите Россию!»

В Христиании Нансен сначала выступил с докладом в «Миссионсхус» на улице Кальмейера, а потом в Студенческом обществе. Но даже в Норвегии, где ему оказывали такую щедрую под­держку, Нансену приходилось наталкиваться на недовольство. Чтобы помешать сбору средств на дело помощи, одна газета в Осло открыла кампанию сбора на «помощь рыбакам северной Норвегии». «Конечно, интернациональная деятельность Нансена весьма похвальна,— писала газета,— но нельзя посылать помощь в просторы русских степей, минуя двери собственного дома». Газета считала, что эту задачу можно предоставить странам побо­гаче. Кроме того, уже доказано, что Нансеновская миссия не мо­жет проконтролировать надежность доставки грузов куда следует.

Из северной Норвегии пришли в ответ гневные протесты. Никто не спорит, что рыбакам нужно помочь, но авторы писем возмуща­лись теми, кто, сыграв на их беде, хотел помешать Нансену, который борется с куда более тяжким бедствием, беспримерным в Европе. Около 2 миллионов крон было послано норвежским ры­бакам, и когда их нужды были удовлетворены, оставшаяся сумма в несколько тысяч крон была передана в распоряжение «Русской помощи».

Среди множества недоброжелателей, пытавшихся помешать отцу в деле помощи голодающим, особенно усердствовали некото­рые круги русской эмиграции. Та самая «центральная агентура», о которой говорил отец в своей речи в Лиге наций в сентябре 1921 года, находилась в Париже, и ряд газетных статей, опублико­ванных агентурой, был перепечатан в норвежской прессе. Однаж­ды, в 1922 году, мы с отцом ехали в поезде, он читал газету. Вдруг я заметила, что лицо его омрачилось. Я взяла эту газету и нашла там статью, полную клеветнических выпадов против Нансеновской  миссии.

«Какая подлость!»— вырвалось у меня. Отец пожал плечами. «Это заблуждающиеся люди,— сказал он.— Не забывай, что, им  тоже тяжко приходится. До известной степени я их понимаю. Они ведь живут надеждой вновь обрести свое отечество. Но они оши­баются, полагая, что вернуть его можно таким путем».

Да, они ошибались. Но и вред они приносили тоже. Мне было обидно за отца. С одной стороны, все эти «заблуждающиеся», не­навистники Советов, с другой — правительства, которые попросили его помощи, а сами ограничились одной лишь болтовней. Я тогда только что вернулась из Америки после почти, четырех­летней разлуки с отцом. И хотя я старалась следить за всеми со­бытиями по газетам, многое все же ускользнуло от моего внима­ния, в чем я все более убеждалась. Все эти годы, самые решающие в деятельности моего отца, я узнавала о нем только из писем. Он писал очень ласковые письма и неизменно звал меня домой. Последнее время я жила надеждой свидеться с ним в Америке, поскольку он собирался приехать туда, чтобы выступить с докла­дом о голоде. Сам он ничего об этом не писал, но другие намекали, что такая поездка планировалась.

Отец собрался в Америку лишь много спустя после моего воз­вращения на родину, так что и за этой его поездкой я могла наблюдать только издалека. Заокеанские друзья сообщали мне, что на всех его выступлениях зал бывал переполнен (а происходи­ли они в самых больших помещениях) и что его доклад неизменно потрясал слушателей. Мои корреспонденты писали, что лишь те­перь они действительно поняли, каково положение в России. «Мне казалось, что я-то уж знаю, каково бороться с зимой,— говорил отец.— Но тяжесть борьбы, идущей в Восточной России, превзошла все мои ожидания, все самые смелые предположения. Я заранее готов был увидеть страдания, смерть и человеческое горе. Но я не предполагал, что увижу целые селения и даже целые провинции, где все только и живут в ожидании смерти-избавитель­ницы. Я не был подготовлен к тому, что увижу мужчин и женщин, которые доведены голодом и страданиями до самых черных дея­ний. То, что мы видели, описать невозможно...

...Пять недель прошло с тех пор, как я в приволжских степях видел обращенные ко мне огромные умоляющие глаза детей. Ради них и во имя милосердия обращаюсь я теперь к вам, к обществен­ности, а через вас к правительствам. Давайте начнем действовать! Не то будет поздно!»

Так он взывал к людям — и был услышан. Отношение прави­тельств к Советам, конечно, не переменилось, и воззвание Нансена Лиге наций не подвинуло дела, хотя несколько государств, входивших в Лигу наций, и оказали некоторую помощь. Однако обще­ственное мнение пробудилось и вылилось в резолюции и воззва­ния, обращенные к правительствам, к различным учреждениям и  простым людям. Пожалуй, мир никогда еще не видел такого горячего стремления оказать помощь. От частных лиц и от орга­низаций  стекались  посылки  с  подарками  и  крупные денежные уммы. Один англичанин, друг Нансена, майор Дэйвис дал 5 тысяч фунтов. Норвежские судовладельцы пожертвовали около 10 тысяч крон каждый, два квакера отдали все свое состояние — 23 тысячи фунтов.   Газеты   «Политикен»   и   «Дагенс   Нюхетер»   прислали 8300 крон, а община Берум (по местожительству Нансена) собра­ла 5 тысяч крон.

Не всегда представители имущих классов дают больше других. Часто как раз беднейшие жертвуют свои последние гроши. Один рабочий из Монтевидео прислал все свои сбережения — 12 тысяч песо, один французский поэт — 48 тысяч франков, а одна 18-лет­няя девушка — содержимое своей копилки: 341 доллар. Квартир­ный хозяин и друг Нансена его студенческих лет, пастор Хольт из Бергена, теперь одинокий старик, собрал 372 кроны. Нансен тепло благодарил их всех, а Вильхельму Хольту он писал: