— Истинно так,— подхватил дьякон, едва бородатый умолк.— Вцепился этот ирод во власы отца Игнатия и давай его ивняковой палкой охаживать. Я сунулся, и меня четыре раза перекрестил окаянный. С плеча бил, нечестивец. Чудо великое, что мы живы остались.

— Постойте,— перебил дьякона Могутченко.— Ведь у вас ризница маленькая. Как же Немко мог в ней с плеча палкой размахивать?

— А это уже не в ризнице, а посередине храма происходило,— объяснил дьякон.— Аки лев агнца этот нечестивец вытащил отца Игнатия во храм и там начал творить свое греховное глумление.

— Да-а,— протянул Могутченко.— Знатная у вас получилась баталия. А что, народу в церкви уже не было?

— Народу было еще достаточно...— начал дьякон, но под суровым взглядом бородатого умолк.

— Ну, нам все ясно, граждане попы,— начал Могутченко.

— Отец Илларион дьякон,— поправил начальника отдела бородатый.

— Ладно, дьякон, так дьякон,— буркнул Могутченко.— Идите, граждане, домой. Мы примем меры.

— Но вы его арестуете? Посадите?— чуть не в один голос спросили оба.

— Его нельзя сажать,— объяснил им Могутченко.— Он больной, нищий духом, по-вашему,— с немалой долей ехидства добавил он.— Идите домой. Мы примем меры.

Священнослужители ушли. Подойдя к окну, Полозов увидел, как они спустились с крыльца отдела на дощатый тротуар и, оглядевшись, дружной рысцой двинулись по улице, ведущей к выезду из местечка.

— Примем меры,— раздался за спиной Полозова голос Могутченко.— А какие меры принять, не придумаю.

— Знаешь, что,— повернулся от окна Полозов.— Поручи это дело Леоненко. Он сумеет чем-нибудь отвлечь Немко. А потом хорошо бы дать Немко какую-то постоянную работу. Конюхом, что ли, куда пристроить. Говорят, Немко коней любит. А то ведь он впроголодь живет.

— Пожалуй, ты прав, пошлем к Леоненко,— согласился Могутченко.— Это ведь с его агитации Немко начал угодников лупить. И работу найдем. Будет в нашем кавэскадроне дневальным помогать конюшни чистить.

— Верно,— рассмеялся Иван.— Только боюсь: как бы в благодарность за постоянную заботу Немко тебя в угодники не зачислил. Он ведь, хоть и идиот, а доброе отношение к себе понимает и ценит.

— Отстань,— отмахнулся Могутченко.— Меня — в угодники? Буровишь невесть что. Тут одно дело есть. Ты Логунова сейчас в лицо узнаешь?

— Артамона Феоктистовича?! Этого гада я на всю жизнь запомнил. Где он?

— Скоро приведут.

— На деле взяли?

— В том-то и вопрос, что еще не брали. Он даже не знает, что к нам идет,— ответил Могутченко и вытащил из кармана трубку. Но это была уже не пенковая красавица, а обычная, простая трубка. Могутченко с горьким недоумением взглянул на нее, повертел и, вздохнув, начал набивать.— Не брали еще,— повторил он.— Арестовывать пока нельзя, но на короткий повод взять нужно.

— Как же вы из лесосеки его сюда вытянули?— удивился Иван.

— Сам приехал. У него дома жена больная. Нашлись люди, посоветовали красавскому врачу направить ее сюда на освидетельствование. Здесь уж мы посоветовали врачам положить ее в больницу и лечить.

— Постой,— перебил начальника Полозов.— Ведь говорили, что у него старуха умерла. Значит, это молодая жена.

— Ну, не очень молодая. Ей около сорока.

— Артамону сейчас далеко за пятьдесят.

— Для него значит молодая,— улыбнулся Могутченко.— Она у него раньше за деньги работала, батрачкой называлась, а сейчас как жена бесплатно батрачит. Дело в том, братишка,— понизив голос, продолжал он,— что в Красаве все материалы в двадцать четвертом сгорели. Документов о художествах Логунова во время революции у нас нет, свидетелей разыскивать — дело долгое, а времени всегда не хватает. Логунов же, конечно, крутить будет. Но при тебе ему врать трудно будет. Ты про него много знаешь.

— Ясно,— кивнул Полозов.

— Только ты сядь вон в том углу, разверни газету так, чтобы Логунов тебя не узнал, и читай. Пусть он вначале поврет малость.

— В чем ты его подозреваешь?

— Во многом. Брехню про мертвого Когута он пускал не от своего ума. Кроме того, за три недели два раза в Богородское ездил.

— Скажет, что на базар надо было.

— Скажет,— согласился Могутченко.— Сдается мне, что базар — это только прикрытие. На базаре он и полчаса не был, зато больше двух часов торчал в квартире, куда лучше бы ему не ходить. Подозрительно и то, что в Богородском все парни его артели побывали, причем не в базарные дни.

— В общем, полное покушение на подозрение,— иронически начал Иван, но Могутченко не дал ему договорить.

— Кажется, идет,— перебил он.— Садись, читай газету. Повышай уровень.

Едва Иван в дальнем углу развернул свежий номер «Известий» и отгородился им от кабинета, предварительно проткнув в газетном листе дырочку для наблюдения, как за дверью послышался голос Вани: «Входи, папаша! Ждут!»

Через отверстие в газете Ивану хорошо было видно, какое изумление отразилось на лице Могутченко, когда Логунов вошел в кабинет. Иван с трудом удержался от смеха. Видимо, начальник отдела, до этого не видавший Логунова, рассчитывал, что в кабинет войдет сильный старик, способный на шестом десятке лет, в стужу и по пояс в снегу валить под корень столетние сосны. А вместо этого перед ним стоял худощавый, хотя и жилистый, мужичок, не более двух аршин ростом. Узенькая сивая бородка, торчавшая клинышком вперед, красные с мороза щеки и хитроватые глаза, блестевшие из-под низко надвинутой лохматой шапки, делали Логунова похожим на мужичка-боровичка из детской книжки с картинками.

Логунов мелкими, но быстрыми шагами прошел почти до половины кабинета, сдернул с головы огромный треух и огляделся. Не найдя икон, он повертел шапку в руках, пощупал, крепко ли засунуты за опояску рукавицы, и успокоено взглянул на Могутченко.

— Логунов?— спросил начальник отдела.

— Логунов,— согласился старик и объяснил:— То ись Логунов Артамон Феоктистович. А есть еще Парамон и Ксенофонт — братья мои, потом родственники наши мужского пола. Логуновых в Красаве проживает шестнадцать домов. Самостоятельных хозяйств то ись.

— Работаете в лесосеке, живете в «аэроплане»?— уточнил Могутченко.

— Мы артелью робим. Все сообча. Валку, обрубку, ошкуровку, разделку. То ись казна от нас готовый матерьял получает.

— Садитесь,— Могутченко указал на стоящий против стола стул.

Но Логунов сел на один из стульев, стоявших у стены. Через отверстие в газете Полозов видел, что хотя его бывший хозяин держится внешне спокойно, он все же насторожен и встревожен.

— Много в вашей артели людей?— спросил Могутченко.

— Мы вдесятером робим,— ответил старик, и по голосу Иван понял, что тот еще более насторожился. Затем, видимо, стараясь повернуть разговор в привычное для него русло, Логунов попросил:— Вы бы посодействовали нам, товарищ заведующий, не знаю, как вас звать-величать. Точил мало на нашем участке. До полуночи бьешься, пока очередь подойдет. А ведь тупым струментом работать неспособно.

— В артели все родственники и соседи?— не ответив на просьбу, продолжал расспрашивать Могутченко.

— Со мной только двое племяшей, а остальные так, пришлые. Даже не из нашей волости.

— Как же вы в одну артель сгуртовались?

— Начал я с племяшами собираться, прошел по соседям, не пойдет ли кто. Никто не пожелал. А эти, пришлые то ись, сами назвались. Одначе робят справно.

— Племянники ваши Парамоновичи или Ксенофонтовичи?

— Они сыны покойного брата Флегонта. С малолетства сиротами остались и около меня выросли. Сейчас уже в полную силу вошли.

— Значит, вы с племянниками и видели покойного Когута, когда он на озеро к проруби напиться приходил.

Логунов всего на какую-то долю секунды задержался с ответом, но и Могутченко и Полозов почувствовали, что этот вопрос сильно напугал старика.

— Да, с ними,— выдавил старик,— с Константином то ись и с Егором.

— Скажите, Артамон Феоктистович,— спокойно и даже дружелюбно спросил Могутченко.— Зачем вы все это наврали?