— Кто?— настойчиво повторил следователь.

— Откуда мне знать?— нервно дернул плечами Кабелко.— Не знаю.

— А кому вы говорили об этом?

— Никому,— подняв обе руки, словно защищаясь от удара, испуганно ответил Кабелко.

— Врете,— отрезал Горин.— Слушайте внимательно.

Кабелко сидел, как ушибленный, и, замирая от страха, слушал ровный голос Горина. Оказывается, этот неизвестно откуда взявшийся человек знал о нем, скромном весовщике с маленькой станции, больше, чем сам Кабелко знал и помнил о себе.

Горин спокойно и бесстрастно доказал, что такой человек как он — Кабелко, мечтавший об аристократических предках, не мог из-за увлечения чужой женой пойти пилить дрова к путевому обходчику. На станции этот поступок вызвал усмешку. Дочери начальника станции вдоволь поиздевались над своим поклонником. Кабелко поежился. Откуда этот человек знает о том, что произошло давно и без посторонних лиц? А Горин продолжал приводить доказательства, что силой, заставившей Кабелко стать пильщиком дров, были страх и выгода. Кабелко хорошо заплатили за его роль соглядатая, а чтобы он не обманул оплативших, его припугнули.

— Так все это было?— неожиданно оборвав плавную речь, резко спросил Горин у Кабелко.

— Так,— непроизвольно вырвалось у Кабелко, но затем спохватившись, он хриплым голосом добавил:— Только не было ничего такого. Напрасно вы все это говорите.

— Значит, «варшавскую» кровать, швейную машину «Зингер» и все прочее вы оплатили за счет своих сбережений?— насмешливо спросил Горин.

— Да-а!— неуверенно протянул Кабелко.— Я копил...

— И поэтому до июня вы ежемесячно занимали два-три рубля, чтобы дотянуть до получки?

«Господи, даже это знает,— тоскливо подумал Кабелко.— Значит, за мною кто-то следил».

— За всю ту ерунду, что вы получили и еще получите по объявлениям, вы уже уплатили больше, чем заработали за год. Вас целый год кто-то должен был кормить, одевать, обувать и даже предоставлять квартиру.

«Следили, определенно следили,— с ужасом думал Кабелко.— Но кто и когда?»

— Значит, вы не хотите говорить?— услышал он голос Горина.— Тогда мы запишем в протоколе, что вы отказались дать показания, и дело с концом. Пусть вас уличат ваши сообщники.

Горин правильно рассчитал удар. На мало-мальски смелого такой прием не произвел бы никакого впечатления. Но Кабелко был трус, и его мелкая душонка завистливого и жадного себялюбца сразу же юркнула в пятки.

«Отказался дать показания»,— повторил про себя Кабелко. Ему послышалось, что в этой стереотипной фразе выражается его враждебность к советской власти, нежелание считаться с нею. О, это слишком страшно. Он не хочет ссориться ни с советской властью, ни с законом, особенно когда они говорят с ним через таких людей, как этот следователь. Ведь он ничего плохого не сделал. Он лично ничего не сделал. Делали другие. Правда, он этим людям оказал кое-какие услуги, но ведь не по своему желанию. Это они его заставили. Он сам никогда не стал бы делать ничего такого, что могло привлечь внимание этого всезнающего следователя.

— Значит, от дачи показаний отказываетесь?— чуть повысил голос Горин.

— Нет, зачем же,— забормотал Кабелко и вдруг, жалко улыбнувшись, спросил:— Вы меня не посадите, если я расскажу вам все, что знаю?

— Мы арестуем только в крайней необходимости.

В данном случае много зависит от вас. Вернее, от того, насколько вы будете чистосердечны.

Полозов с нетерпением взглянул на часы. Допрос явно затягивался. Кабелко молчал, видимо, не решаясь начать признание и боясь отказаться от показаний. И, словно помогая перепуганному парню обрести храбрость, Горин добродушным тоном спросил его:

— Зачем вам понадобились аристократические предки? Ведь ваш отец и сейчас портняжит в Минске.

— Да, с этого-то все и началось,— облегченно, словно переступив порог, заговорил Кабелко.— Имел такую глупость сказать одной легковерной гражданке, что, мол, я не из простых. Тут и понесло.

— Что, неприятности были?— улыбнулся Горин.

— У меня нет,— ответил Кабелко.— Отец в письме спрашивал, не натворил ли я чего, а то, мол, у него интересуются, кто были его папа и мама.

— Ясно,— расхохотался Горин.— Здесь аукнулось, а там откликнулось. Но это не страшно. Никто в ваше графское происхождение не поверил.

— Вы не поверили, а другие поверили,— запинаясь, проговорил Кабелко.

— Когда это случилось?

— Еще в конце августа,— негромко ответил Кабелко. Он пошарил в карманах и, ничего не найдя там, кроме платка, начал нервно теребить его.— Ко мне, сюда в багажку, пришел человек по фамилии Парфенов и сказал, что знал моего отца графа Кабелко.

— Врал,— перебил Горин.— Тот Кабелко, которого расстреляли за участие в диверсии в двадцать пятом, никакой не граф. Обычный варшавский сутенер, до революции прапорщик царской армии.

— Конечно, врал,— уныло согласился Кабелко.— Но я испугался. Он, хоть и не грозил, но я все равно испугался.

Кабелко вытер грязным измятым платком вспотевший лоб и умолк.

— Что потребовал от вас Парфенов?— резко спросил Горин.

— Чтобы я почаще бывал у Когутов и обо всем сообщал ему.

— А еще?

— Больше ничего,— замялся Кабелко.

— Врете! Вы что же, провести нас думаете?

Кабелко молчал, сворачивая в жгутик совсем посеревший от пота и грязи носовой платок.

— Ну!— крикнул на него Горин.— Что еще требовал от вас Парфенов.

— Карту,— тихо, почти шепотом, проговорил Кабелко.

— Какую карту?

— Обычную. Географическую. Только разрезанную и очень подробную.

— Крупномасштабную?

— Да. Парфенов так ее назвал.

— Где вы ее искали?

— Везде. И в книгах, и в одежде, которая на виду. Даже в сундуках.

— Нашли?

— Нет.

— Где живет Парфенов?

— Ей-богу, не знаю. Он говорил, что работает в Лесохиме на подсобке. А лесохимцы летом все в лесу живут.

— Парфенов приходил один?

— Всегда один, когда ко мне шел. Но два раза я его видел с несколькими такими же, как он.

— Где видели?

— Да здесь же, на станции. Первый раз он их встречал. Их трое к нему приехали, с двухчасовым ночным. А второй раз они в ларек за продуктами приходили.

— Как зовут Парфенова?

— Не знаю. Он не сказал.

— Где вы с ним встречались?

— Он всегда сюда приходил. Тут ведь всегда народ толчется.

— Что вы рассказывали ему о Когуте?

— Все.

— И про крючок в доме Когута?

— И про крючок,— шепотом подтвердил Кабелко и умолк. Он, видимо, ожидал, что Горин после этого признания сразу же арестует его. Но следователь, прекрасно понимавший состояние перепуганного парня, после долгой паузы спросил:

— Сколько вам платил Парфенов?

— По-разному,— покраснел Кабелко...— Когда пять, когда семь рублей, а раза два по десяти.

— Щедро,— констатировал Горин.— Когда вы его видели в последний раз?

— Вчера под вечер.

— Что он вам приказал?

— Велел сказать Немко, что «Николай Угодник» завтра явится ему.

Выдержка на этот раз изменила Горину. Услышав о скором явлении «Николая Угодника», он широко открыл рот, а глаза, как говорится, «полезли на лоб». Но, заметив предостерегающий жест Полозова, стоявшего у стены за спиной Кабелко, следователь сдержал вертевшееся на языке восклицание и, помолчав, будничным тоном спросил:

— И часто вам приходится быть курьером «Николая Угодника»?

Ничего не заподозривший Кабелко вначале не понял вопроса, а затем, уразумев, начал шепотом подсчитывать, загибая пальцы.

Между тем Полозов несколько раз принимался разглядывать четвертушку бумаги, пришпиленную конторскими кнопками справа на стене. Это было расписание товарных поездов, проходивших через станцию. Написано оно было рукою Кабелко, что и удостоверяла кудрявая с замысловатыми росчерками подпись, красовавшаяся в углу четвертушки. Это безобидное расписание почему-то насторожило Ивана. Что в нем было необычного? Что оно напоминало?— Иван никак не мог вспомнить и все же чувствовал что-то особое в этом расписании.