В те далёкие времена, когда я ещё занимался психотерапией за деньги, запомнился такой случай. Приходит парочка, муж и жена. Она — вполне типичная, а он аж сияет от удовольствия (сияние — признак кайфа). За ручки держатся, рассказывают, как сильно они любят друг друга и счастливы. Он её привёл, чтобы вылечить от какой-то соматической болезни. Она, соответственно, дала согласие на трату денег на психотерапевта. Остаюсь с ней наедине, начинаю работать с образами. Чувствую: врёт. Да там и без чувства всё понятно: концы с концами не сходятся. Два часа врала, под конец я разве что не орал: какого хрена деньги пришли тратить, если врать намерилась всё время! И только часа через два призналась, что мужа не только не любит, но её от него тошнит при каждом его прикосновении. А рожа у мужа сияющая. Дескать, как любят друг друга. Мужья вообще сияют рядом со своими женщинами только тогда, когда они их утопили в море вранья, стержнем которого является та ложь, что она такая чистая, непорочная и нашла в нём, наконец, свою любовь.

Сияют.

Вернее, сияем.

Мы.

Я до недавних пор тоже самым замечательным считал брак, в котором сиял. Все говорили: какая прекрасная пара. Как тебе, парень, повезло. А оказалось, что она просто лучше всех остальных врала. Кстати, на какой манер врать я же её сам и обучил — дескать, не хочу ничего знать про твоё прошлое. Хотим мы сиять. Кайфовать. Лакейское чувство.

Но сейчас главное не в этом. Женщина врёт не только для того, чтобы её не выгнали. Правда о женщине столь ужасна, что она невыносима ей же самой. Поэтому она будет врать даже ценой сохранения болезни, от которой легко бы могла освободиться.

Суровая правда в том, что пока вещи не назвать своими именами, травмы не уходят. К примеру, в наше время трансматрасную эпопею «прекрасный пол» называет «поиск любви», в смысле поиск пары для безбрежного счастья. Полученные в этом поиске травмы, разрушающие и здоровье, и способность соображать, и интуицию, не уйдут, пока процесс называть «поиском любви». Но стоит назвать это всё своими именами, то есть блядством, травмы рассасываются. Но дамы скорее на кол сядут, чтобы смерть принять, чем назовут вещи своими именами. За что и остаются теми биороботами, ходячими платформами для травм, которыми они все вокруг нас и являются.

Главная проблема психокатарсиса в том, что ни объект, ни субъект не желает глубинного психокатарсиса, оно же покаяние. Именно поэтому все существующие школы психотерапии не более чем штукарство, фокусничество, мелочёвка. Как прорваться сквозь обоюдное нежелание? Дело в том, что на «девятке» возникает такой феномен как замыкание: он чувствует её болезни. Возникает большая боль, которая подстёгивает процесс. Механизм следующий. Предположим, она трахнулась с кем-нибудь в подворотне за пять тысяч долларов. Это преступление против СЛТ, против естества человека как жреца. Возникает психотравма — она болит. И, скажем, рот перекашивает. Или что другое. Перекашивает или извращает. Но боль от психотравмы перекрывается удовольствием от удовлетворения жадности. Один порок компенсирует другой. Итак, она этот подворотний контакт затаила. Врёт, что была вместо этого в библиотеке. Читала, понимаешь — поэтому и глаза у неё такие начитанные-начитанные. А он её чувствует. Удовлетворение от жадности им не воспринимается (он выдавил из себя жида и тема не трогает вовсе), а боль от траха-преступления чувствует. И перекошенный рот видит. И другие «нейтральные» психотравмы, полученные в другое время, но зацеплённые за подворотню не уходят. Её боль, ставшая его болью, поможет ему заставить её вылечиться хоть побоями. Она исповедуется, назовёт вещи своими именами, и рот у неё на место встанет, и боль уйдёт.

Женщины не желают освободиться от жадности ещё и потому, что утонут от боли травм — не будет уравновешивателя. Тёмные бегают за всяким потоком, чтобы приглушить боль. Психологический аналог наркомании, когда удовольствия от наркотиков уже не получают, а только бегают от боли ломки. Жалкая жизнь.

Но есть и симметричный контроллер. Из-за замыкания мужчина до времени удаления психотравмы превращается — отчасти, разумеется — в того, с помощью кого, греша, дама получила травму (разумеется, речь идёт не только о сексе: нет ничего святого, чего женщина не предала бы, притом любая женщина). От этого её боль от травмы усиливается. Страшный суд в картинках. Но это состояние «зеркало» не только болезненно, но и полезно. Дело в том, что в «зеркале» виден настоящий облик соучастника, а не та маска, которую тот носил. Распознание настоящего лица персонажей истории греха снятие травмы облегчает. А мужчине позволяет побывать в шкуре многих персонажей — обоего пола. «Девятка» — своеобразная «тройка» в кубе. Суперразведка.

Без замыкания глубинный психокатарсис не провести.

Так что Сталин больным туберкулёзом в ужасы Заполярья не просто так лез: замыкание не просто так даётся, и в только в не случайно подобранной паре возникает.

Вначале вышибаются психотравмы затаённых личных преступлений. Затем «мочат» родителей: папа оказывается вовсе не героем, а мама отнюдь не добродетельной матроной. Оба на поверку оказываются тривиальными предателями СЛТ. Исключение составят разве что родители Девы Грядущего. Вещи называются своими именами. И вот только после этого «убийства» родителей, соответственно, и полученных от них жидовских сценариев жизни, вскрывается самый глубинный слой психотравм — от воздействий чёрных магов. Тут-то и начинается тот самый цирк, отблеск которого показал Михаил Булгаков в «Мастере и Маргарите».

Таким образом, порабощающие человека психотравмы делятся на три слоя:

собственные предательства и реализации тяги ко злу со случайными встречными;

то же с родителями;

то же с чёрными магами (проще говоря, уголовниками: как и «ищущие любви» суть бляди, так и «чёрные маги» суть преступники).

Проблема в том, что если за встречных и чёрных магов на уровне логики мало кто будет держаться, то такие же по сути родители практически обожествляются. Но не справившись с родителями до «чёрных магов» не добраться. Слой родителей оказывается эмоционально самым сложным.

Итак, «девятка» это познание, среди прочего, сокровенных слоёв зла. Только так из Светлого можно сделать бойца: надо знать не только собственные резервы, но и силы противника. Вот на «девятке» силы противника и постигаются. Светлые постигают зло, а тёмные — добро. Ведь Тёмная «дюжина» симметрична Светлой, и каждая из ступеней тоже симметрична.

Соответственно, «десятка» — это «боец». Но можно назвать и «первосвященник». Или «великий властитель». Так что Сталина можно называть не только «Великим властителем мира», не только «Первосвященником», но и «Бойцом».

«Одиннадцать» — это конструктор. Сами разберётесь, что это такое, если доберётесь до «девятки».

Ах, да, пропустили «семёрку». От «единички» до «шестёрки» мужчина-кам идёт один. От «восьмёрки» и далее до конца в паре. Соответственно, «семёрка» — это встреча. На Варге всё наоборот от мира. В миру все женщины постоянно на охоте, хотя некоторые и кривляются, что мужчины их не интересуют. В состоянии «охотница» («поиск любви») она преимущественно и нагружается психотравмами, за которые расплачивается дополнительными болезнями, и вообще через блядство скатывается до тёмной инициации «холопка». На Варге, в отличие от мира, суженую находит мужчина — «семёрка». Сталину за суженой семь тысяч вёрст ехать пришлось. Малой скоростью. Суженых не произвольное число, она одна. Но как её найти? А тут без Креста Героев не обойтись. Забытая истина, но чуваши сохранили вербальную формулу: «семь» — это единство живых, мёртвых и нерождённых. Вызволившиеся Герои мудрее потенциальных, ещё не получивших опыта смертного подвига, помочь лучше может мудрый. Впрочем, это тема моей книги «Сталин: тайны Валькирии» — в нескольких абзацах тему контакта с Кругом Героев не пересказать. Правда, в период работы над «Тайнами Валькирии» я ещё не знал, что чувашская мифология сохранила вербальную формулу — не расшисшифровывая, естественно, её смысл. Сама по себе формула бесполезна.