Немного замешкавшись, Агучу шагнул назад и снова взмахнул клинком для следующего удара. Но, подняв руку, неожиданно замер, узнав Чиркудая по седому клоку волос на непокрытой голове. Толстяк колебался всего секунду, однако именно за это мгновение Чиркудай заметил, что в глазах Агучу родился страх.

Громко рявкнув, Агучу полоснул саблей, намереваясь опять развалить Чиркудая надвое, и снова промазал. Чиркудай был уже слева от него. Немного помедлив, пока Агучу поднимет руку с оружием на нужную ему высоту, Чиркудай стремительно выдернул свой клинок из ножен на спине, и молниеносно отсек левую кисть врага, вместе с оружием. Пока рука богатура летела с клинком вниз, Чиркудай моментально переместился и рубанул по правой руке, отсекая вторую кисть. Обе руки противника неестественно лежали на вытоптанной траве. По рядам зрителей прокатился восторженный вздох.

И только после этого Агучу ощутил боль. Он громко заорал, и безумными глазами посмотрел на свои култышки, выставив их перед собой. Из них брызгали фонтанчики алой крови. Вид богатура был ужасен. Чиркудай воткнул свою саблю в землю и, быстро присев, стремительной подсечкой сбил с ног Агучу, который хекнулся спиной так, что у него перехватило дыхание и что-то захрипело внутри.

Чиркудай быстро оседлал противника, умело, захватом за предплечье, перевернул его на живот, а затем кивком головы подозвал ближнего нукера. К нему сразу подбежали трое. Один выхватил кривой нож и вопросительно посмотрел на командира. Чиркудай отрицательно качнул головой, прижимая бьющегося Агучу к земле и показал глазами на ремень от ножен, которым был перепоясан толстяк. Воин понял и тут же срезал портупею.

При помощи своих воинов, удерживая ревущего и вырывающегося, словно сбесившийся бык, Агучу, Чиркудай стянул ремнём его култышки, перетянув вены и уняв кровь. Затем спокойно слез с врага и шагнул в сторону.

Продолжая сипло кричать, тайджиут кое-как поднялся на колени, затем на ноги. Его качало из стороны в сторону от слабости из-за потери крови. Он топтался на месте, словно в пьяном танце, пытаясь удержать равновесие. И как только его голос сел совсем, превратившись в утробный сип, Чиркудай выдернул из земли свою саблю и подобрал клинок врага, стряхнув с рукоятки вялые посиневшие пальцы.

Взглянув на темное лезвие, Чиркудай увидел под эфесом то, что искал – клеймо, изображающее раскрытую ладонь с ударяющим по ней кулаком. Да, это был тот самый клинок, который сделал Линь в кузнице Джарчи.

Вставив добытую в схватке саблю в ножны, он не повесил ее за спину, а сунул в левый хурджун на своём коне, и одним махом взлетел в седло. Агучу уже не орал: он едва слышно хрипел, продолжая покачиваться посреди площадки, в круге, образованном нукерами и испуганными пешими и безоружными тайджиутами. Подозвав к себе гонца с тонкой пикой, Чиркудай взял оружие из рук нукера, и, по очереди, зло наколол на неё фиолетовые кисти Агучу. Отдав пику с жутким трофеем гонцу, приказал:

– Храни.

Гонец важно кивнул и отъехал к своей десятке.

– Гоните всех в курень! – скомандовал Чиркудай и взмахнул в воздухе нагайкой над головами присевших тайджиутов. Оглянулся на Агучу и негромко бросил: – Его, не трогайте.

Часть воинов выхватила плётки, и погнали пешую толпу в сторону куреня, объезжая хрипящего и качающегося Агучу. Другая часть полка уже пригнала больше двух сотен пасущихся неподалеку коней тайджиутов.

Посреди бескрайней степи остался лишь один, стоящий на неверных ногах, багатур.

В курене вовсю кипела работа: воины окриками и нагайками заставляли жителей стойбища разбирать юрты и грузить их на арбы. За горизонт потянулись первые табуны коней и отары с овцами, угоняемые нукерами. Две сотни пригнанных жителей, тоже отведав нагаек, стали суетиться и хватать всё подряд, закидывая добро в повозки.

Чиркудай неторопливо ехал мимо разрухи, учиненной его нукерами за считанные минуты, мимо людской суеты в сопровождении десятки личной охраны. Неожиданно из середины разорённого сборами куреня, он вдруг услышал знакомый женский голос:

– Меченый!..

Чиркудай повернул голову и увидел старуху, в грязном халате. Остановился. Стал присматриваться. Но не мог вспомнить, кто она такая. Поколебался и спросил:

– Ты кто?

Женщина горестно сложила руки на животе и, опустив голову, тихо произнесла:

– Я, Хоахчин... Кумыс тебе давала и мясо.

И Чиркудай вспомнил... Но тогда она была моложе и злее.

– А где твой муж? – поинтересовался он.

Женщина вздохнула и спокойно пояснила, как о давно минувшем:

– Запорол его Агучу. Два года назад. Не устерёг он ягнят во время окота. Овцы отказались от них, а ягнята сдохли.

– Помогите ей собраться! – приказал Чиркудай своей охране.

Нукеры соскочили с коней быстро подбежали к старухе, и стали выяснять, где её юрта. Женщина показала головой на едва живую старую геру, в пятнадцати шагах от неё. Воины быстро приволокли стоявшую на отшибе арбу, и пока двое ускакали в степь за рабочей лошадью, пятеро стали разбирать юрту, а трое принялись носить кошмы, деревянные решетки, шесты и вещи Хоахчин, в арбу. Женщина не сдвинулась с места, она молча наблюдала за их слаженной работой. Наконец, повернувшись к Чиркудаю, сидящему на нетерпеливо бьющем копытом коне, сказала:

– Ты стал большим начальником...

Чиркудай промолчал.

– Куда нас поведёшь? – поинтересовалась Хоахчин.

– У тебя есть дети? – не ответив на вопрос, спросил Чиркудай.

– Нет, – снова вздохнула женщина. – Вечное Синее Небо не дало мне детей.

Двое нукеров пригнали крепкую лошадь и Чёрный забеспокоился, увидев самку. Чиркудай строго дернул удила. Воины запрягли лошадь в арбу, загрузка которой уже закончилась, и подсадили Хоахчин на кучу войлока.

– Догоняй своих, – сказал Чиркудай, показав камчой на караван, отползавший от огромной, вытоптанной ногами и копытами, площади, с пятнами обгорелых очаговых ям, совсем недавно бывшей куренем.

Хоахчин горестно вздохнула, и звонко хлопнула вожжами по бокам лошади, которая резво припустила за удаляющимся караваном, потащив ужасно заскрипевшую арбу по бескрайней степи.

Назад двигались медленно, часто останавливаясь из-за поломок колес у повозок и для походного приготовления еды. Чиркудай терпеливо ждал, пока накормят детей, перевяжут раненых. Взрослые ели на ходу. Как ни странно, но в полку убитых не было. Лишь несколько воинов получили легкие ранения.

Чиркудай приказал сотникам и десятникам пересчитать захваченных людей, которые уже смирились с пленом и даже повеселели. Очевидно, у Тургутай-Хирилтуха жилось не сладко. Очевидно, они рассчитывали на лучшее. Чиркудай слышал, как мужчины и женщины ругали своего нойона, убежавшего с сыном и верными нукерами.

Подсчет захваченных людей показал, что мужчин, способных быть воинами, набралось тысяча семьсот тридцать, а женщин, детей и стариков оказалось более двух тысяч. Впервые улов получился столь крупный. Чиркудай понимал, что ему повезло. Тайджиуты жили недружно, каждый сам по себе. Практически, настоящего боя не было. Но, благодаря слабости противника, его нукеры почувствовали свою силу. Плененные мужчины с завистью смотрели на слаженные действия конвоиров. Крутили головами и привставали на арбах, с жадным любопытством присматриваясь к перемещению десяток и сотен.

А когда гонец принес весть, что ими взято пятнадцать табунов общим счетом семь тысяч коней и одиннадцать отар в двадцать тысяч овец, Чиркудай даже немного растерялся. Определив, что пленные не думают убегать, он распорядился, чтобы табуны и отары гнали семь сотен воинов, а трех сотен будет достаточно для конвоя.

Табуны с конями ушли далеко вперед, овцы же телепались впереди, с боков и позади каравана из арб, заполнив всю степь до горизонта белыми и серыми колыхающимися спинами. Казалось, что воздух спрессовался от бесконечного скрипа повозок, гомона людей и блеяния семенящих овец.