Урочище Дзерен представляло собой широкий распадок, между крутых коричневых скал. Каменный мешок, в котором едва разместилось воинство Темуджина. Кони бродили по кустарнику, обрывая редкие листочки, отыскивая чахлую траву на вытоптанной земле. А перед ловушкой, в которую их загнал Джамуха, расстилалась обширная долина, заполненная от края до края конницей врага.

Противник не приближался, оставив версту нейтральной полосы. И кони, и нукеры Джамухи тоже устали, поэтому, заперев войско Темуджина в тупике, они спокойно расположились в степи. Джамуха решил взять Темуджина измором, и приказал своим поставить юрты, разжечь костры и отдыхать. Большинству аратов было понятно, что попавшие в капкан, долго не выдержат, и сдадутся от безысходности положения.

Но Темуджин думал иначе: упасть на колени он не мог, потому что был слишком горд. Потому что считал виноватым в этой войне своего названного брата, Джамуху. А Джамуха создавал видимость, что мстил за своего родного брата, убитого во время разбойного нападения. Хотя, сразить бандита при налете, не возбранялось по законам кочевников. Во время налета Тайчар приравнивался к разбойнику, с которым не церемонятся, независимо от высоты его положения в степи.

Разговаривая с князьями, Джамуха облыжно обвинил Темуджина в смерти своего брата. Он говорил, что Тайчар лишь проезжал мимо табуна коней Темуджина, и даже не думал его отгонять. А Темуджин из-за того, что возомнил о себе слишком много, просто так подстрелил Тайчара. При этом по племенным законам, убийце невинного, полагалась смерть.

Джамуха знал, что в его ложь мало кто верит, но, используя своё княжеское происхождение и, одновременно, безродность Темуджина, спокойно нарушал закон степи, зная, что нойоны его не осудят, даже если он уничтожит все войско своего названного брата, вместе с ним. А Джамухе нужна была именно смерть его анды и бывшего друга. Он чувствовал в нем будущего соперника на власть. Но в степи, слава доставалась тому, кто побеждал сильного противника. Уничтожение слабого просто не замечали. Великим мог стать только самый сильный между сильными.

Противостояние продолжалось.

Горячие нукеры с той и с другой стороны выскакивали на нейтральную полосу и, постреляв друг в друга из луков, уходили в тыл. До больших схваток дело не доходило. Все ждали завтрашнего дня, который мог стать решающим для всей степи.

Чиркудай улегся на кошме, постеленной Субудеем в тени под скалой, и слушал Тохучара, который рассказывал, как он бил врагов своей цепью по хребту и по голове:

– Моя цепь длиннее сабли, – азартно объяснял он. – И ею можно огреть так, что потом не встанешь, – и, неимоверно втянув щеки в рот, от чего его лицо стало напоминать ссохшийся череп, показал, какой вид приобретают те, кого он бил.

Чиркудай молча смотрел, как гримасничал товарищ, и ни о чем не думал.

– Тебе не смешно? – поинтересовался Тохучар, наблюдая за спокойным лицом Чиркудая.

– Смешно, – ответил Чиркудай. Он немного приободрился. Ему становилось лучше. Плечо почти не болело.

– А почему ты не смеешься?

– Я смеюсь, – успокоил Чиркудай товарища. – Но только внутри.

Тохучар покрутил головой, хитро прищурился, и сказал, что ему все понятно. Что же ему было понятно, Чиркудай не знал, да и не хотел знать. Он просто лежал и с удовольствием слушал болтовню товарища.

С трудом насобирав немного хвороста и выпросив кизяк у пожилых запасливых нукеров, воины субудеевского отряда, разожгли костер, подвесили над ним небольшой котел, и с нетерпением ждали, когда закипит вода, и начнет вариться конина.

В урочище вилось очень мало дымков: не было топлива. А воду, как слышал Чиркудай, найденную между скал, вычерпали сразу. Сейчас там сидели в очереди самые терпеливые и ждали, когда родничок наполнится снова. Их положение было плохое, но Чиркудай не придавал этому значения, так же, как и Тохучар, сидевший напротив и очень точно копируя всех подряд, но в смешном виде.

Прибежал разгорячённый Субудей с хурджуном и вывалил на кошму немного вареной баранины. Сидящие у костра парни посмотрели на них, но подходить не стали.

– Ешьте, – предложил Субудей Чиркудаю и Тохучару, отрывая мякоть от бараньей ноги.

Они быстро расправились с едой.

– А вот воды нет, – Субудей огорченно развел руками в стороны, и улегся на кошму рядом с Чиркудаем, предупредив: – Я немного посплю, а вы смотрите. Если услышите, что меня зовут, сразу растолкайте, – и он тут же стал посапывать, но, встрепенулся, негромко сообщив сонным голосом:

– Хасар, брат Темуджина, убежал. И две тысячи, что он прихватил...В общем, почти всех перебили. Стреляли в спину. Хасар, каким-то образом пробрался сюда с сотней оставшихся в живых. Пьяный. Темуджин, кроме своей, велел поставить еще одну юрту, и запер там Хасара, под стражей. Сильно разозлился наш нойон. Сказал, что разберется с ним, когда тот протрезвеет. Я тоже его сторожил, с двумя командирами отрядов. Нас заменил Джелме с другими начальниками. Простых нукеров туда не пускают. Хасар спит как суслик зимой, даже храпит, – и Субудей засопел, подложив кулак под щеку.

Тохучар нахмурился и осуждающе покачал головой:

– Плохо, что они там так себя ведут, когда мы висим на волоске.

– Темуджин не такой, – тихо возразил Чиркудай. Немного помолчал и добавил: – Я это знаю.

Тохучар внимательно посмотрел на друга, но выспрашивать ничего не стал. Он вновь подсел к костру и стал рассказывать и показывать, как ругаются друг с другом старые сварливые женщины. Чиркудай молча наблюдал за ним, стараясь ни о чем не думать. Вскоре задремал, прислушиваясь к выкрикам нукеров и злобному ржанию жеребцов, дерущихся из-за кобылиц – вот кому не было никакого дела до войны.

Проснулся после обеда. Все оставалось по-прежнему. Рядом сопел Тохучар, а Субудея не было. Чиркудай уселся и стал разматывать повязку на плече. Тохучар открыл глаза и, молча, отодвинув его руки, принялся исследовать рану.

– У тебя хорошо подживает, – удовлетворенно сказал он, спросив: – Не болит?

– Почти нет, – ответил Чиркудай.

Тохучар перевязал рану и снова улегся, решив спать дальше. По спокойной обстановке было видно, что сражения сегодня не будет. Стычки на нейтральной полосе прекратились. А в лагере Джамухи нукеры, очевидно, напившись архи, горланили бесшабашные песни.

Быстро пробравшись между костров, к ним подошел Субудей и, не сказав ни слова, уселся на кошму. Тохучар, увидев командира, решил не спать. Он подпер голову рукой и стал ждать, что тот скажет. Чиркудай чувствовал, что Субудей взвинчен и расстроен. Командир грыз ногти, клацая зубами, и зло сплевывал.

– Темуджин чуть не убил Хасара, – бросил Субудей и надолго замолчал, с неприязнью глядя в степь, где пировали враги. Скривившись, резко сказал:

– Выяснилось, что Хасар струсил... Две тысячи!.. Как бы они нам сейчас понадобились!.. – и, понизив голос, сообщил почти шепотом:

– Темуджин мечется в своей юрте, как тигр. Не знает, что делать. Спрашивал у нас, у командиров. Велел всем думать, как выкрутиться. Бельгутей, его сводный брат, верный, но простой, предложил собраться в кулак и ударить по ним, – и Субудей показал головой в сторону степи. – Но я думаю, они нарочно поют песни и делают вид, что пьяные. Заманивают нас. Им не хочется терять своих и брать нас приступом. А если мы двинем на них, тут они все окажутся трезвые и готовые к бою. Порубят на ломти и всё, – Субудей тяжело вздохнул, обхватил руками колени и замолчал, уставившись в далекий горизонт, за спинами джамухиных нукеров.

Тохучар понимающе кивнул головой и улегся, обдумывая новости. Чиркудай только выслушал друга, но ни о чем думать не стал, решив, что как будет, так и будет.

Будто оцепенев, они просидели молча до самого вечера, пока дальние скалы не окрасились заходящим солнцем в кроваво-красный цвет. За целый день на небе не появилось ни одного облачка. В урочище не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Все страдали от жажды. И хорошо еще, что не палило солнце. Весна только начиналась.