– Как знать, что впереди будет? – хитрое словечко закинул Чубалов.

Марко Данилыч догадлив был. Разом смекнул, куда гнет свои речи старинщик. «Ишь, как подъезжает, – подумал он, – то удочки ему маловаты, то в благодетели я попал к нему».

– А не будет ли у тебя, Герасим Силыч, «Минеи месячной», Иосифовской?[304] – спросил он.

– Есть, только неполная, три месяца в недостаче, – отвечал Чубалов.

– Да мне полной-то и не надо, – молвил Марко Данилыч. – У меня тоже без трех месяцов. Не пополнишь ли из своих?

– Отчего ж не пополнить, ежель подойдут месяца, – ответил Чубалов. – У вас какие в недостаче?

– Ну, брат, этого я на память тебе сказать не могу, – молвил Марко Данилыч. – Одно знаю, апреля не хватает.

– Апрель у меня есть, – сказал Чубалов.

– Вот и хорошо, вот и прекрасно, ты мне и пополнишь, – молвил на то Смолокуров. – А то на мои именины, на Марка Евангелиста, двадцать пятое число апреля месяца, ежели когда у меня на дому служба справляется, правят ее по «Общей минеи» – апостолам службу, а самому-то ангелу моему, Марку Евангелисту, служить и не по чем.

– Можно будет подобрать, можно, – сказал Чубалов. – На этот счет будьте благонадежны.

– Ладно. Ежель на этот раз удружишь, так я коли-нибудь пригожусь, – молвил Марко Данилыч.

Герасим тут же денег у него хотел попросить, но подумал: «Лучше еще маленько позаманить его».

– Есть у меня икона хороша Марка-то Евангелиста, – сказал он – Редкостная. За рублевскую[305] выдавать не стану, а больно хороша. Московских старых писем[306]. Годов сот четырех разве что без маленького.

– Ой ли? – с сомненьем покачав головой, молвил Марко Данилыч. – Неужто на самом деле столь древняя?

– Толк-от в иконах маленько знаем, – ответил Чубалов. – Приметались тоже к старине-то, понимать можем…

– Да не подстаринная ли?[307] – лукаво усмехнувшись и прищурив левый глаз, спросил Смолокуров.

Это взорвало Чубалова. Всегда бывало ему обидно, ежели кто усомнится в знании его насчет древностей, но ежели на подлог намекнут, а он водится-таки у старинщиков, то честный Герасим тотчас, бывало, из себя выйдет. Забыл, что денег хочет просить у Марка Данилыча, и кинул на его грубость резкое слово:

– Мошенник, что ли, я какой? Ты бы еще сказал, что деньги подделываю… Кажись бы, я не заслужил таких попреков. Меня, слава Богу, люди знают, и никто ни в каком облыжном деле не примечал… А ты что сказал? А?..

– Ну, уж ты и заершился, – мягким, заискивающим голосом стал говорить Марко Данилыч. – В шутку слова молвить нельзя – тотчас закипятится.

Марко-то Евангелиста не хотелось ему упустить. Оттого и стал он теперь подъезжать к Чубалову. Не будь того, иным бы голосом заговорил.

– Какая же тут шутка? Помилуйте, Марко Данилыч. Не шутка это, сударь, а кровная обида. Вот что-с, – маленько помягче промолвил Чубалов.

– А ты, земляк, за шутку не скорби, в обиду не вдавайся, а ежели уж очень оскорбился, так прости Христа ради. Вот тебе как перед Богом говорю: слово молвлено за всяко просто, – заговорил Смолокуров, опасавшийся упустить хорошего Марка Евангелиста. – Так больно хороша икона-то? – спросил он заискивающим голосом у Герасима Силыча.

– Икона хорошая, – сухо ответил тот.

– У меня тоже не из худых ангела моего икона есть. Только много помоложе будет. Баронских писем[308].

– Что ж, и баронское письмо хорошо, к фряжскому[309] подходит, – промолвил Чубалов.

– Твоя-то много будет постарше. Вот что мне дорого, – сказал Смолокуров. – Ты мне ее покажи. Беспременно выменяю[310].

– Да, моя ста на полтора годов будет постарше, – сквозь зубы промолвил Чубалов.

– С орлом?

– Неужто со львом?[311] – усмехнулся Чубалов. – Сказывают тебе, что икона старых московских писем. Как же ей со львом-то быть?..

– Ну да, ну, конечно, – спохватился Марко Данилыч. – Так уж ты, пожалуйста, Герасим Силыч, не позабудь. Как скоро восвояси прибудем, ты ко мне ее и тащи. Выменяю непременно. А нет ли у тебя кстати старинненькой иконы преподобной Евдокии?

– Преподобной Евдокии, во иночестве Ефросинии? Нет, такой нет у меня, – сказал Чубалов.

– Какая тут Афросинья? Евдокию, говорю, преподобную Евдокию мне надо. Понимаешь!.. Знаешь, великим постом Авдотья-плющиха бывает, Авдотья – подмочи подол. Эту самую.

– Первого марта? – спросил Чубалов.

– Как есть! Верно. Ее самую, – подтвердил Марко Данилыч.

– Так ведь она не преподобная, а преподобно-мученица, – с насмешливой улыбкой заметил Чубалов. – Три Евдокии в году-то бывают: одна преподобная, седьмого июля, да две преподобно-мученицы, одна первого марта, а другая четвертого августа.

– Господь с теми. Мне Плющиху давай. Дунюшка у меня на тот день именинница, на первое-то марта, – сказал Смолокуров.

– Найдется, – молвил Чубалов. – Есть у меня преподобно-мученицы Евдокии чудо, а не икона.

– Стара?

– Старенька. Больше двухсот годов. При святейшем патриархе Филарете писана царским жалованным изографом Иосифом[312]. Другой такой, пожалуй, всю Россию обшарь – не сыщешь. Самая редкостная.

– А меры какой? – спросил Марко Данилыч.

– Штилистовая[313] благословенная, – ответил ему Чубалов.

– Такую и требуется, – с радостью сказал Марко Данилыч. – Оставь за мной, выменяю. И Марка Евангелиста и Евдокию выменяю. Так и запиши для памяти. Дунюшка у меня теперь в такие годы входит, что, пожалуй, по скорости и благословенная икона потребуется. Спасом запасся, богородица есть хорошая, Владимирская – это, знаешь, для благословенья под венец, а ангела-то ее и не хватает. Есть, правда, у меня Евдокея, икона хорошая, да молода – поморского письма, на заказ писана[314]. Хоть и по древнему преданию писана, ондако же, все-таки новость. А ежели твоя, как ты говоришь, царских жалованных мастеров, чего же лучше? Под пару бы моей богородице, та тоже царских изографов дело, на затыле подпись: «Писал жалованный иконописец Поспеев»[315].

– Сидор Поспеев? – спросил Чубалов.

– Верно, – подтвердил Смолокуров.

– Хорошая должна быть икона, добрая. Поспеевских не много теперь водится, а все-таки годиков на двадцать она помоложе будет моей Евдокии, – заметил Чубалов.

– Разница не велика, – молвил Марко Данилыч.

– Моя Евдокия вельми чудная икона, – немного помолчавши, сказал Чубалов. – Царицы Евдокии Лукьяновны комнатная[316].

– Полно ты! – сильно удивился, а еще больше обрадовался Марко Данилыч.

– Знающие люди доподлинно так заверяют, – спокойно ответил Чубалов. – Опять же у нас насчет самых редкостных вещей особые записи ведутся[317]. И так икона с записью. Была она после также комнатной иконой у царевны Евдокии Алеексеевны, царя Алексея Михайловича меньшой дочери, а от нее господам Хитровым досталась, а от них в другие роды пошла, вот теперь и до наших рук доспела.

– В окладах иконы те? – спросил Марко Данилыч.

– Царицына в золотой ризе сканного дела[318] с лазуревыми яхонты, с жемчугами, работа тонкая, думать надо – греческая, а Марк Евангелист в басменном окладе[319].