Было уже так сумрачно, что путники не различали друг друга среди деревьев. Владигор почувствовал беспокойство, попробовал встать, и это далось ему с трудом. Филимон слетел с его плеча, поднялся в воздух и скрылся из виду. Чучу и аскана также не было видно в темноте. Владигор сделал шаг вперед, и тотчас же перед ним выросла высокая худощавая фигура красивого юноши.
— Я прошу тебя оставаться на месте, князь, — сказал Седон как можно мягче. — Скоро и ты, и твои товарищи утратят возможность говорить, но зато обретут слух, которого у них никогда ранее не было. Это временно, не волнуйся. В эту ночь людям нужно молчать, говорить будут не люди. Прошу тебя, садись.
Он положил руки на плечи Владигору, и слабое нажатие заставило князя сесть на скамью, как он ни противился этому.
— Ты… Седон? — спросил он, с трудом выговаривая слова.
— Да, я Седон. Твой друг Чуча наверняка успел рассказать обо мне. Мы же с тобой будем разговаривать завтра. А сейчас ни о чем не беспокойся и просто слушай.
Седон повернулся и исчез, будто растворился в темноте.
Владигор вновь попробовал встать, но это ему не удалось. Руки и ноги, однако, не отнялись. Он потянулся к кувшину со сладковатым напитком и без труда поднял его, как будто есть и пить ему дозволял Седон, а все остальное пока нет. Он почувствовал, что вновь попал в ловушку, но она не казалась опасной, при желании — князь был уверен в этом — можно было разрушить чары хозяина этой горы.
Очень долго ничего не происходило, и Владигору показалось даже, что его на какое-то время одолел сон. Неожиданно в двадцати шагах от него вспыхнул костер, загоревшийся сам собой. Деревья словно бы расступились, яркое пламя полыхало в середине круглой поляны. Огонь высветил встревоженное лицо айгурского певца, полную любопытства физиономию Чучи. Между ними стояла скамья, на высокой спинке которой сидел филин. Князь несколько успокоился, удостоверившись, что с его друзьями ничего дурного не случилось. Затем он увидел старца в длинном плаще, вспомнил, что его зовут Тарг и что это он встретил их на выходе из тоннеля. Недалеко от старца в большом кресле с подлокотниками торжественно восседал сам Седон. Еще одна скамья находилась на противоположной стороне поляны, но огонь мешал рассмотреть, кто ее занимает.
Пламя вдруг взметнулось высоко вверх и тут же вновь успокоилось. Тишина стала особенно ощутимой, хотя и без того никто не проронил ни слова. Со стороны озера к костру вышел единорог, превосходивший ростом даже Лиходея. Он поднял голову к небу и провозгласил:
— Я, Малахат из рода Мескеров, предводитель священного стада, воздаю хвалу повелителю моему Седону и приветствую его достопочтенных гостей. Да не будет им во вред услышанное сегодняшней ночью, но обернется во благо то знание, какого лишены они по причине несовершенной своей сущности.
— Да будет так! — подхватил хор голосов, и Владигор увидел, что за Малахатом стоит несколько десятков таких же единорогов, чьи рога также устремлены к небу. Князь подивился, что они умеют говорить и что он понимает их язык. Затем он заметил, что лошадиные губы этих величественных животных не шевелятся и остаются плотно сжатыми. «Неужели, — подумал Владигор, — я слышу не слова их, а мысли?..»
Малахат повернулся к стаду:
— Любой из вас может сегодня быть услышанным всеми, на кого падает отблеск священного огня и кто не желает нам зла. Ночь Откровений вступила в свои права! Кому мне уступить свое место?
Единороги оживились, их голоса слились в один сплошной гул. Слух Владигора улавливал отдельные фразы:
— Мало что произошло внутри нашего маленького мира за этот год.
— Нет смысла в сотый раз слушать, как Меренга отвергла ухаживания Гарда.
— Нет, почему же? Это занятная история!
— Давайте выслушаем птицу.
— Она лишь наполовину птица. Вторая ее половина — человеческая.
— Уже интересно! Как это с ней произошло?
— Это не она, а он. Это же филин!
— Что ж, если вы так решили, будь по-вашему, — сказал Малахат и повернулся к филину. — Позволь оказать тебе честь Первого Откровения. Если тебе удобно там, где ты сидишь, оставайся на месте — мы и все остальные будем слышать тебя так же хорошо, как если бы ты находился в шаге от нас.
Филимон расправил и вновь сложил крылья, покрутил головой и произнес:
— Я польщен честью, которую вы мне оказали. Признаться, я намеревался остаться незамеченным, чтобы наблюдать за тем, не окажутся ли в опасности мои товарищи, с которыми я пришел сюда. Но теперь я вижу, что ни им, ни мне ничего не грозит, и даже рад, что ваша проницательность лишила меня возможности притворяться и лукавить. Позже мне было бы совестно. Я много слышал о вашем существовании, но никогда не надеялся увидеть вас своими глазами. На моей родине вас считают выдумкой и уверены, что единороги никогда не существовали на свете. Но про вас рассказывают детям добрые байки, а искусные резчики высекают ваши изображения на камне либо вырезают на дереве. — Он умолк на мгновение, приподнял крыло и почесал клювом левый бок. «Блоху, что ли, подхватил?» — подумал с неудовольствием Владигор, хотя не мог не признать, что начало Филькиного откровения получилось неглупым и в меру почтительным.
— Где твоя родина, друг? — спросил Малахат. — И назови свое имя, если у тебя нет причин скрывать его.
— Первое мое имя было Фрол. Но так звали меня очень давно, лет сто тридцать назад. Я родился далеко от этих мест, мой отец был пастухом в горах близ Белого Замка. Мать умерла, когда я еще не научился говорить, и я ее совсем не помню. Я вырос и начал помогать отцу пасти баранов, их шерсть славилась во всем Синегорье своей добротностью, впрочем, она и до сих пор ею славится. Ничего удивительного, ведь животные пасутся на горных пастбищах недалеко от святилища самого Перуна.
— Перун — это кто-то из ваших богов? — задал вопрос один из единорогов.
— Самый главный, всевидящий, гордый и праведный! — Филимон вздернул клюв и даже обоими крылами взмахнул, будто собираясь взлететь. Скамья под ним покачнулась. — Так, по крайней мере, его называет Белун.
— Он тоже бог? — спросил все тот же любознательный единорог.
— Нет, он чародей, очень искусный и могущественный. Вроде вашего Седона.
По стаду пронесся ропот недоверия. Никто не хотел признавать, что какой-то иной чародей может сравниться с их повелителем.
— Успокойтесь, — повысил голос Малахат. — Иначе наши гости подумают, что мы не умеем слушать. Продолжай, Фрол.
— Теперь меня зовут по-другому — Филимоном, — вновь начал рассказывать тот. — Или попросту Филькой. Случилось так, что мы с отцом пасли баранов на крутом горном склоне, где трава была особенно сочной. Солнце подтопило снег на вершине горы, я услышал грохот снежной лавины, и через мгновение она смела меня, и моего отца, и всех наших баранов в пропасть. Очнулся я в незнакомом месте и был уверен, что Звездная Дорога, по которой путешествуют души умерших, привела меня в иной мир. Но вместо рук у меня были широкие крылья, вместо ног — цепкие когти. Передо мной стоял высокий седобородый старик, и глаза его были полны печали. Это и был Белун, верховный чародей, как его часто называют другие чародеи. Позже он рассказал мне вот что. Как-то раз он проводил опыты с животворящим Камнем Хорса (к сожалению, я не шибко образован и не могу объяснить вам, что это такое). Белун так увлекся, что ничего не видел вокруг и не сразу заметил, как в магическое поле Камня затянуло душу только что погибшего неподалеку парня (меня, стало быть). Ему следовало отпустить ее, но он слишком был занят своим опытом. А когда опыт завершился, моя душа оказалась в силках. Освободить ее можно было, лишь вдохнув в живое тело. Белун отправился в лес и вскоре нашел птенца филина, вывалившегося из гнезда. Обе лапки у него были сломаны, так что жить ему оставалось недолго. Белун принес птенца домой и, применив Белую Магию, вдохнул в него человеческую душу. Наутро он уже раскаивался в этом. Птенец, обретя человеческую жажду жизни, не умер, а начал поправляться. У верховного чародея добрая душа, он не свернул совенку шею, а оставил его (то есть меня) жить в Белом Замке. Теперь-то я понимаю, как здорово мне повезло! Помимо того что я многому научился у Белуна и насмотрелся всяческих чудес, мне неведомо чувство старости. Моя душа пребывает в том же возрасте, в котором когда-то покинула принадлежавшее ей тело. Поэтому я не обижаюсь, когда некоторые мои знакомые, которые мне во внуки, а то и в правнуки годятся, зовут меня Филькой. Еще я умею по собственному желанию принимать птичий либо человеческий облик. Так что мне даже совестно перед вами, что я отнимаю у вас драгоценное время Ночи Откровений, ведь я могу разговаривать с людьми когда захочу и, если честно признаться, ощущаю себя больше человеком, чем филином.
