— Зачем ты пришла? — сказала она, глядя поверх Заремы. — Мне нужна не ты, мне нужен твой мальчик.

Голос пронзил Зарему, ее воля дрогнула. Старая волшебница ощутила желание подчиниться ему, стать маленькой, как песчинка бесконечной пустыни. Губы не слушались ее, она не могла произнести ни слова и мысленно ответила: «У меня нет мальчика. Назови свое имя, царица».

— Вернись, ты погибнешь… — донесся до Заремы другой голос, очень знакомый и очень далекий.

Женщина повела бровью и взглянула на Зарему в упор:

— Ты не та, за кого себя выдаешь! Прощай…

Черты прекрасного лица подернулись пеленой и медленно растворились в тягучем воздухе, песочная воронка появилась неподалеку от Заремы. Она неумолимо расширялась и бесшумно приближалась к ней. Песок стал уходить из-под ног волшебницы.

— Вернись… — вновь услышала она дальний зов, опускаясь все ниже. Стало больно дышать, и наступила тьма.

Она долго-долго кашляла и отплевывалась. Песок был в волосах, ушах и носу, отвратительно скрипел на зубах. Мелкие песчинки попали даже под веки, и глаза Заремы покраснели от болезненной рези. Она поочередно прикладывала к ним тряпочку, смоченную в лекарственном отваре, который приготовил Белун. Верховный чародей уже много часов неотступно находился при ней, используя все свое умение, чтобы вернуть к жизни бесчувственное тело волшебницы. Наконец он присел на край ее ложа и покачал головой:

— Ты вела себя неразумно, как… — Он поискал подходящее сравнение и, не найдя его, огорченно махнул рукой: — …Как не подобает вести себя в твоем возрасте.

Зарема с трудом оперлась на локти, и моментально подскочивший Филька подложил ей под голову еще одну подушку.

— Ты вправе ругать меня, — глубоко вздохнула она и поморщилась от боли в груди. — Но что произошло, то произошло. Кажется, я рассказала тебе все, что видела. Итак, Белун, кто она? Ее лицо помнится мне так ясно, будто она была здесь минуту назад. И знаешь, я ловлю себя на желании вновь увидеть ее.

— Боюсь, это долгий разговор, — сказал Белун. — Тебе нужно поспать, ты потеряла много сил.

— Ты просто увиливаешь от ответа, — произнесла она с горечью. — Время ли нам с тобой думать о сне! Признайся лучше, собрат, ты так же растерян, как я, и никакого ответа у тебя нет!

— Зарема! — воскликнул Белун, не на шутку, кажется, рассердившись. — Неужели Этверская пустыня так изменила тебя, что из могущественной волшебницы ты превратилась в нетерпеливую ученицу? Сейчас нет ничего опасней необдуманной спешки.

— Могущественная волшебница… — с горькой иронией повторила Зарема. — Все мои чары растаяли под взглядом коронованной незнакомки, вся моя сила рассыпалась как песок от нескольких ее слов. Почему нас по-прежнему двое? Ты упорно не желаешь созывать общий чародейский синклит. Меж тем ты сам теряешь силу. Вспомни, как ты чуть не разбил Хрустальный Шар…

— Я уже говорил, — нахмурился Белун, — что синклит ничего нам сейчас не даст. Даже все вместе мы не в силах замкнуть магическими ключами всю Этверскую пустыню, не зная к тому же, где пролегает граница Злой Мглы. Эта попытка приведет к тому, что наша сила обернется против нас самих, причем увеличится десятикратно. Мы все погибнем. Можешь ли ты в такой ситуации поручиться, что Гвидору не изменит его обычная выдержка и он не примется призывать к немедленным действиям и неоправданным жертвам, что горячий Алатыр не наломает дров, решив сражаться со Злыднем в одиночку?

Белун порывисто встал и прошелся по комнате. Филимон улучил момент, когда чародей повернулся к нему спиной, и сделал длинный глоток прямо из кувшина. Зарема полулежала, закрыв глаза, ее веки часто подрагивали.

— Я позвал одну тебя еще и потому, — продолжил Белун, остановившись и глядя на Зарему, — что всегда мог положиться на твой опыт, житейскую мудрость и рассудительность.

— А еще почему? — слегка улыбнулась та, не открывая глаз.

Белун растерянно заморгал, затем тоже улыбнулся:

— Полно, Зарема! Ты сама знаешь, как хорошо я к тебе отношусь. Будь я моложе лет эдак на…

— Тыщу! — встрял Филимон, и тут сама Зарема не удержалась и засмеялась так звонко и молодо, что Белун, намеревавшийся выставить нахального ученика за дверь, лишь погрозил ему пальцем.

— Ну вот, — сказал он с явным облегчением, — теперь можно и поговорить. Пожалуйста, не вставай, — предупредил он попытку Заремы подняться с ложа. — И обещай мне, что сегодня ты останешься в Белом Замке еще на одну ночь и хорошенько выспишься.

Та кивнула.

— Мне кажется, — начал Белун, — все мы были непростительно недальновидны в последнее время. Мы привыкли, что уже два с половиной столетия Злыдень является в Поднебесный мир в образе поганого Триглава. Триглав, где бы он ни прятался, по-прежнему опасен и грозен, но поверь, Зарема, я настолько хорошо изучил его повадки, что даже сейчас, когда моя сила на ущербе, легко одолел бы это чудовище в единоборстве. Однако возможны и другие лики Злыдня, хозяина Преисподней. Я все больше склоняюсь к мысли, что та, кого ты потревожила, одно из его воплощений. Не исключено, что она и Триглав действуют сообща. Филька! — Белун обернулся к своему ученику, и тот от неожиданности поперхнулся, забрызгав рубаху красным вином. — Хватит озоровать! Вспомни еще раз, не заметил ли ты в Этверской пустыне чего-то необычного?

— Конечно, заметил, — приосанился Филимон. — Черного ворона. Танцор на ладорском пиру очень напоминал его. Я и Ждану об этом сказал. Если б он ко мне прислушался, может, и Дометий был бы жив…

— Постой, ты ничего не говорил мне про черную птицу.

— Разве? — искренне удивился Филимон.

Зарема пожала плечами:

— Не понимаю, что необычного в летящем над пустыней вороне?

— Так он же был больше обычного чуть ли не вдвое! — обернулся к ней Филимон, разводя руки в стороны, словно это могло служить бесспорным доказательством редкой величины птицы. — И потом… у него были две башки.

— Двуглавый ворон? — воскликнул Белун. — И ты до сих пор молчал?

— Тебе это что-нибудь говорит? — спросила Зарема с надеждой.

— Увы, немногое, — признался чародей. — Можно лишь с уверенностью утверждать, что это оборотень и в нем больше человеческой, нежели птичьей сущности. Иначе бы у него была одна голова.

— Изображение двуглавого ворона чеканится на айгурской серебряной монете, — напомнила Зарема. Она подняла правую руку вверх, сжала ее в кулак, затем разжала и показала Филимону. — Взгляни, не такую птицу ты видел?

— В точности такую! — ахнул Филька, вертя в руках монету. — Зарема, а ты не могла бы наделать их мне побольше?

— Отстань, совенок, — отмахнулась от него волшебница.

— Что ж, какая-никакая, а зацепка, — произнес Белун. — Рифейские горы как-то связаны с Этверской пустыней. Может быть, выяснив, что скрывает Воронья гора, мы узнаем и о твоей таинственной красавице.

— Или наоборот, — сказала Зарема и внимательно посмотрела на чародея. — Тебя будто приворожила эта гора. Вчера ты глаз от нее не мог оторвать. Может, ты все-таки объяснишь мне причину такого пристального к ней внимания?

— Ну, во-первых, Злая Мгла не в состоянии полностью скрыть ее от нас… — Белун замялся, словно подбирая слова, затем покачал головой и произнес задумчиво: — Боюсь, мной движет не логика, а интуитивное чутье. Знаешь, однажды — это было очень давно и не здесь, а в солнечной Иллирии — меня укусила ядовитая змея. Вот сюда. — Он ткнул пальцем в левую ногу чуть ниже колена. — Конечно, я мог произнести простое заклинание, и яд утратил бы свою смертоносную силу. Но я решил не использовать это средство. Мне хотелось почувствовать себя обыкновенным человеком, прислушаться к своим ощущениям, проверить скрытые возможности моего организма, которыми люди часто пренебрегают. Смерть должна была наступить через полчаса. Я полоснул кинжалом по месту укуса и выдавил часть отравленной крови. Но этого было недостаточно, нога быстро распухала, и вязкая боль начала обволакивать все тело. Позже, вспоминая об этом, я понял, что самым трудным было преодоление панического страха и безнадежности. К счастью, я быстро с этим справился. Затем, теряя силы, я ковылял по степи, приглядываясь и принюхиваясь ко множеству цветов и трав. Мои зрение и обоняние обострились в сотни раз, и я отыскал не одно, а даже несколько противоядий, из которых выбрал самое сильное — желтую иллирийскую колючку. Она была такой горькой, что даже ослы и верблюды отворачивались от нее. Но я в тот момент не чувствовал горечи и жевал, жевал, жевал ее жесткую волокнистую плоть, пока мои челюсти совсем не одеревенели. Колючка обладала сонным дурманящим действием, но я заставил себя не спать весь оставшийся день и еще ночь, прислушиваясь, как яд внутри меня слабеет, боль отступает и чудовищно распухшая нога становится прежней. И тогда я понял, что человек очень силен, только чаще всего он не вспоминает или не знает об этом.