Он двинулся к выходу. Медленно, словно ожидая оклика.
Девушка не окликнула.
Фонарь сдался окончательно, сорванный ветром плафон валялся в сугробе. Тимша зло выругался, пнул.
Пластик брызнул осколками. Как граната.
Глава 7
«Темнота. Снова темнота. И снова запах трав. На этот раз к травам примешан смрад горелого железа… Вежа? Нет, из вежи мы уехали… вместе с лопарочкой… Вылле…»
Сергей пробует встать… В ту же секунду тело захлестывает волной боли… Вскрик доносится издалека, словно кричит кто-то другой… Кто? Голова в огне, обрывки сгоревших мыслей уносит ветер…
«Вылле?.. Она в монастыре… А я? Помнится лес… волки… дальше провал.»
Чья-то рука приподнимает голову, в губы тыкается край жестяной кружки. Жидкость течет по губам, наполняет иссохший рот. Сергей глотает…
По пищеводу катится шаровая молния, фейерверком взрывается в желудке. Мир заливает гнуснейшей сивушной вонью, из-под сомкнутых век ручьями хлещут слезы.
«Эй вы там! Опупели, мать вашу за ногу?»
Глотку раздирает хриплый лающий кашель.
— Ну я ж говорил, Петр Нилыч, очухается малец! — довольно воскликнул надтреснутый тенорок. — Чтоб с царевой водки, да не очухаться? Не могет такого бысть.
— В… в… воды! — сипит Шабанов меж приступами кашля. — Ась? — живо откликнулся обладатель тенорка.
— В-воды, сукин кот… отравитель! Воды!
— Воды требует, — пояснил кому—то тенорок.
— Ну так дай, оболтус! — рявкнул незнакомый бас.
Прохладная влага несет облегчение, тут же, дождавшись своего часа, наваливается усталость. Во мраке скользят короткие, дарящие покой мысли:
«Речь-то русская… Дошел… таки дошел…»
Шабанов улыбнулся.
— Опять сомлел? — грохотнула боевым металлом темнота. «Темнота?» Сергей ухитрился разлепить веки. Скорее полумрак. Окончательной победе мрака мешает пара трехсвечных шандалов — один на сбитом из массивных плах столе, другой на закопченой бревенчатой стене. Окон в поле зрения не наблюдается. Зато наблюдаются четыре колоритные личности.
За столом, скрипит пером тощий мужичонка в темного сукна платье и суконной же шапке куполом. Козлиная бороденка трясется от усердия. Не иначе дьяк. Служилый писец то бишь.
Ближе к низким окованным железными полосами дверям стоят двое — один приземистый лысоватый и толстый, в отороченной мехом шапке-мурмолке, долгополом, расшитом мелким речным жемчугом коричневом кафтане. Из-под кафтана виднеются гнутые носки сапок. Физиономия у толстяка недовольная — сразу ясно, оторвали человека от сытного обеда… или от девахи пышнотелой… в общем, помешали спокойно наслаждаться жизнью.
Второй — полная противоположность: высокий, широкоплечий, черные с проседью кудри прижаты ободком похожего на луковицу шелома, на угловатом жестком лице неизгладимая печать властности, подбородок скрыт густой спадающей на грудь бородой.
«Вылитый Бармалей», — хмыкает Шабанов. Ирония — лишь средство победить робость.
Взгляд скользит по одежде незнакомца. Из-под налатника — плаща с разрезами до подмышек, — тускло блестит кольчуга, на широком украшенном бляхами поясе упрятанный в ножны меч. Носок грубого видавшего виды сапога нетерпеливо стучит по полу.
«Ясен пень, — мысленно хмыкнул Сергей, — командир местного гарнизона… Воевода. Наверняка и лекарь у него в подчинении… Лекарь? Отравитель! Выкормыш дона Рэбы!»
Сергей морщится — на языке до сих омерзительный привкус влитого лекарем пойла.
«А-а, вот он, коновал!»
Белобрысый «коновал», с довольной миной на угреватой физиономии, торчит в полушаге от серегиного изголовья. В одной руке мерзавец по-прежнему держит посудину с адским зельем, в другой — кувшин с водой. Потертый кафтанчик и домотканые пестрядные порты неоспоримо свидетельствуют, что врачи на Руси и в шестнадцатом веке не жировали.
— Не-е, не сомлел! — радостно возвестил лекарь. — Эвон, зенками лупает!
Вояка, ожившей статуей Командора, двинулся к приютившей Сергея лавке. Басовым гулом отозвался пол. Следом, по-утиному переваливаясь, приблизился толстяк.
— Кто таков? — булатом звякнул голос вояки.
Сергей попытался сесть… не сумел — помешал обхвативший грудь ремень. «Неужто к лавке приковали? Точно. Вот гады! Не доверяют. Я ж к ним… а они… В рожу бы плюнуть!»
— Отвечай, коли воевода спрашивает! — нетерпеливо громыхнул вояка. Булат уступил место колокольной бронзе. Лекарь отскочил, воровато оглянувшись, поковырял в ухе.
— Шабанов я… Тимофей. Умбский помор.
Вояка недоверчиво прищурился.
— Умбский? Что ж тебя лопари в каянских землях углядели? Али Умба нынче рядом с Овлуем стоит?
— Весайнен… в Порьей губе…
«Вот он, момент, ради которого… Почему ж онемели губы? И голова, как не своя…» Мысли путались, каждое слово приходилось выдавливать, борясь с некстати одолевшими слабостью и тошнотой.
— Наши-то, Букин… Заборщиков… они еще у Овлуя утекли… я не сдюжил… потом уж, из Весалы… два раза… если б Матул не помог… лопарь… Вылле…
Объяснения звучали бессвязно и невнятно. А уж если судить по хмурому лицу воеводы, и вовсе никчемно. Шабанов задохнулся. В голове шуршали галькой волны океанского прилива, с грохотом разбивались о береговые утесы. «Рано отключаться. Надо о главном!»
— Юха на Печенгский монастырь пошел… лучших дружинников взял. Оттуда на Колу метит… помочь надо, предупредить!
— Как есть подсыл! — злобно фыркнул толстяк. — Ты сегодни дружину уведешь, а завтрева немчура припрется. Едва отстроиться успели!
Дьячок вздрогнул; уныло посмотрел на сломавшееся перо. Испачканные чернилами пальцы потянулись к аккуратной горке запасных. На кончике крючковатого носа, свидетельством крайнего усердия, висит мутная капля пота.
— Посмотрим, что на дыбе скажет, — отрезал воевода. Рука властно ткнула в незамеченную Сергеем дверцу.
Лекарь недовольно буркнул — пожалел даром истраченной водки. Дьячок проворно шмыгнул к двери, потянул за кованую ручку. Раздался душераздирающий скрип.
— Никак смазать не могут, окаянные, — виновато оглянулся дьячок, и, просунувшись внутрь, тявкнул, — Эй, Осип! Забирай оборванца!
Мрак за дверцей прорезали багровые отсветы. Через десяток-другой секунд из-за дверцы послышалось громкое сопение, проем заслонила громоздкая туша.
— Этого мозгляка на дыбу? — утробно прогудел вошедший. — Окачурится ведь, а меня виноватить станете.
Тем не менее, кат сноровисто отстегнул ремни. Могучая ручища сгребла Шабанова, сунула под мышку. В нос шибануло скисшим потом. «С таким Осипом никакой дыбы не надо», — подумал Сергей. В принципе, он хотел сообщить это присутствующим… язык, зараза, отказался подчиняться.
Пыточная оказалась именно такой, какой представлялась душная тесная каморка, земляной пол, очаг с засунутыми в него железными прутьями, из толстенных брусьев сколоченная дыба — медведей на такой растягивать. Посреди пыточной широкая скамья, под ней на цепях покачиваются браслеты кандалов. Рядом со скамьей, на низком широком столе разложен замысловатый инструмент — молотки, клещи, шилья, зловещего вида лопаточки… «Как у дантиста… — невольно поежился Сергей. Кату бы еще белый халат натянуть — и вовсе не отличишь».
Несмотря на попытки храбриться, по телу волнами пробегала дрожь. Висение на сосне иммунитет к дыбе не гарантировало. Заныли плохо залеченные кисти…
«Шкуродеры сраные! Я ж… из последних сил!» На глаза навернулись вызванные обидой слезы. Сергей захрипел, попытался вырваться. Палач хмыкнул.
— Мозгляк, — с непонятным удовлетворением повторил он и обернулся к протиснувшемуся в каморку воеводе. — На дыбу, или что другое сотворить? Помрет он на дыбе-то.
— Тебе виднее, — воевода поморщился. — Мне знать надобно, когда Пекка заявится.
Серегу швырнули на скамью, кандалы вцепились в запястья и щиколотки. Кат задумчиво повернулся к столу, почухал в затылке. Сальные волосы встопорщились облезлым ежом.
— Не-е, — в голосе явственно слышался рокот тяжелых, как валуны, мыслей. — С гвоздьем торопиться не будем… лучше уж каленым железом…
