— А что я мог? — бурчал он под нос часом позже. Смоченная бензином тряпочка яростно терла по оранжевой резине лодочного борта. — Пасть смертью храбрых за три рубля и право топать где хочу? Да пошло оно, это право…
Мысли текли насквозь верные, жаль облегчения не приносили никакого. Казалось, не борт обезжиривает, а с себя налипшее дерьмо счищает, плевок давешний.
* * *
Заплата легла, словно присосалась. Теперь надо ждать, пока схватится… а пока сверху тальком посыпать…
— Ну, кажись все…
Ладони шлепнули друг о друга, по комнате расплылось белое облачко. Сергей встал, затекшие колени отозвались болью.
— Старость не радость, — философски заметил семнадцатилетний Шабанов. — К перемене погоды, что ли?
Ноги машинально поднесли к окну.
За окном, наслаждаясь коротким северным летом, раскинулся Мурманск. Солнце медленно опускалось к вершинам сопок, размышляя стоит ли прятаться на жалкие четверть часа или, на радость северянам, протанцевать еще один тур.
Шабанов присел на обычный для «сталинки» широкий подоконник. Через двор, «срезая угол», торопилась на дискотеку разношерстная публика.
«На толпу поглазеть, пока Веньки нет? — проплыла ленивая мысль. — Все какое-то развлечение…»
Влюбленных он игнорировал — скукота! — все их взгляды, жесты, улыбки и слюнявые благоглупости давно описаны, задокументированы и засижены мухами. И вряд ли вон тот лопоухий красавчик сумеет родить что-то новое… как бы ни мечтала крашеная в рыже-фиолетовые цвета подружка.
Гораздо занимательнее смотреть на прочих: вот пара девиц на излете юности. Судя по усталым и равнодушным лицам ветераны дискотек. Наверняка еще те времена помнят, когда аналогичные мероприятия «вечерами отдыха» назывались. Им бы дома сидеть, над сериалами рыдать… так нет — привычно бредут туда, где лет двадцать назад кто-то ласковый помог расстаться с девственностью…
За ветераншами стайка тонконогих соплюшек каблучками цокочет… Аж пыль над асфальтом. С такой познакомишься, и на срок залетишь — за растление. И никому не интересно, что соплюшки сами кого угодно трахаться научат… Кстати, та, с краю, ничего — фигуристая… Тьфу, леший!
Сергей прянул от окна… и от греха подальше. Полез в кладовку за рюкзаком.
«Жратвы бы прикупить, да денег нет… а-а, обойдемся.» Робко тренькнул дверной звонок. Даже не тренькнул, а так, вспикнул на долю секунды и снова умолк. Сергей вышел в коридор, ожидая услышать топотню и радостный визг убегающих шпанят, но из-за двери донесся венькин голос:
— Серега! Это я!
— Че, кнопку ладом нажать сил нет? Все на червей извел? — уколол Шабанов. — Нам еще через залив грести.
Дверь раздраженно скрипнула и впустила примелькавшегося не меньше хозяев гостя.
— Причем здесь силы? — отмахнулся Венька, гордо показывая поллитровую банку с плоскими сизо-оранжевыми червями. — Мамашу твою разбудить боялся.
— Нет ее, всю неделю в третью смену работает. Щас, рюкзак увяжу и двинем. Весла бери.
Длинный — сантиметров пятнадцать — червь-нереида, цепляясь щетинками за микроскопические неровности стекла, поднялся над банкой, кривые иголочки челюстей грозно выдвинулись.
— Ку-уда полез? — укорил Венька, вскидывая на плечо самодельные весла. Обкусанный с черной каемкой ноготь щелкнул червяка по голове. Нереида испуганно свалилась обратно, зарылась в обрывки морской капусты.
— Уходим, — сообщил Шабанов, вскидывая рюкзак на плечо.
— Давно пора, — легко согласился Леушин.
* * *
Ночное солнце катится по макушкам сопок, с севера дует чуть заметный ветерок, мелкая волна тихо шлепает о борт стоявшей на якоре надувнушки… Рыба не клюет: разве это клев дюжина тресочек за час? И ни одна до трехсот грамм не дотягивает!
— По кой леший лодку брали? Такое и с пирса ловится, — проворчал Сергей. Без души проворчал — лишь бы Венька осознал вину и назад один греб, без серегиной помощи. — Я покемарю чутка… разбудишь, если рыба пойдет.
Леушин кивнул и поддернул намотанную на палец леску. На другом конце призывно вильнула блесна с обвившим тройник червяком. Сергей подправил рюкзак, откинулся, привалившись затылком к круто задранному носовому баллону.
Тишина… Воздух чистый… Волна в борт плещет…
Если глаз не открывать, легко представить, что никакого города поблизости и нет вовсе… Не построили еще… ни одного дома на двадцать верст берега, от самой Колы…
— Эй, Тимша! Неча в шняке[3] дрыхнуть! Самого замест наживки подвешу!
Сергей вскинулся раньше, чем удивился странному обращению — тело опередило разум. Высокие кожаные бахилы плюхнули по скопившейся на дне шняки луже. Пологая морская волна ударила в дощатый борт, окатив лицо солеными брызгами. Низкое затянутое тучами небо, готово пролиться нудным моросящим дождем…
Сергей зажмурился, ошалело помотал головой — почудится же такое!
— Шабанов! Тебе повторить или пинка отвесить? — грозно раздалось над ухом. — Крючья кто наживлять будет?
И снова тело оказалось проворней разума — он подскочил к ярусу, руки сами выхватили из наполненной мойвой бочки серебристую рыбку, ловко насадили на готовый скользнуть за борт крюк. На место ушедшего в воду крюка подоспел другой. И еще один. И еще.
— То-то, — удовлетворенно прогудели сбоку.
Сергей на миг скосил взгляд — здоровенный мужик в долгополой парусиновой куртке с капюшоном и таких же, как у Сереги, бахилах, сноровисто вязал к шнуру яруса поводки-форшни. Изрядно тронутая сединой борода сердито топорщилась, из-под кустистых бровей недобро поблескивали колючие глаза.
— Ты не на меня, на крючья зырь! — рыкнул мужик. Сергей вздрогнул.
Что ж это? Опять кошмар?! Где Кольский залив? Где конопатый Венька? Почему все вокруг знакомо и привычно — и скалы Мотки на юге, и сердитый Данила Суржин — хозяин шняки, и мерно скрипящие уключинами братья Федосеевы? А кто я сам? Сергей или этот, как его… Тимша? Тимофей Шабанов!
Шабанов?! Предок что ли? Упоминание фамилии прочистило разум не хуже ядреной горчицы. Сквозь угрюмые моткинские скалы прозрачной тенью проявился растянувшийся вдоль залива Мурманск. Сергей невольно посунулся навстречу… и заорал от пронзившей ладонь боли.
— Табань! — в тот же миг взревел над ухом суржинский бас, в борт, отрубив поводок впившегося в ладонь крючка, врезался бритвенно отточенный тесак.
Взбурлила под ударившими в противоход веслами вода, шняка остановилась. Видение Мурманска заколебалось и растаяло. Остались море, засевший в ладони крючок… и разъяренный Суржин.
— Ты что творишь, растяпа?! — громыхал хозяин шняки, медведем нависнув над побелевшим от испуга и боли Шабановым. — Без руки остаться захотел? Что я Агафье скажу? Твой сынок, Шабаниха, сам себя на тресковый корм пустил? Клади ладонь на борт! Клади, говорю!
Шабанов не слушал — нянчил прижатую к груди ладонь.
— Эй, Иван, Тихон! Ну-тко подсобите!
Плечи Шабанова стиснули железные объятья одного из Федосеевых. Второй легко, не замечая сопротивления, прижал к планширю серегину ладонь. Скрипнул, рассадив кожу зажатый в кулаке Суржина тесак — Сергей взвизгнул. Оглушительно — кружившие над шнякой чайки всполошено метнулись прочь… обманчиво-неуклюжие пальцы Суржина даже не дрогнули. Одно уверенное движение, повторный серегин взвизг, и крючок отпустил добычу.
Хлынула кровь. Суржин скривился, выпростал из портов подол рубахи. Взмах тесака отхватил широкую полосу.
— На, перетяни руку-то, — буркнул помор, подавая расшитую цветным узорочьем ткань.
— Почто рубаху спортил? — глупо спросил Шабанов.
— Старая была, — отмахнулся хозяин шняки… на хмурой физиономии на миг мелькнула усмешка. — Ничо, буду в Умбе — с твоей матери новую стребую… али взамен побеседовать напрошусь.
Федосеевы заржали — поморская молодежь вместо принятых в Московии гулянок предпочитала встречаться в теплых домах летом-то все на промысле, а северные зимы к гулянкам не располагают. Конечно, «беседовали» под присмотром зорко бдящих за соблюдением приличий бабок… но… Ох уж это «но»!
