— Ты чего услышать хочешь? — отчаянно выкрикнул Сергей. — Как я на себя наговаривать буду? Правду я сказал, правду! Пекка небось уже до монастыря добрался!

В каморку бочком-бочком пробрался дьяк, боязливо отодвинув пыточный инструмент, сел за стол. Перо ожидающе нависло над пергаментом.

— Не веришь, хоть пару человек в Колу пошли! Не воинов, поморов! Пусть…

Сергей не договорил — в лицо дохнуло жаром, по груди, выжигая дыхание, разлился жидкий огонь. Мир утонул в ослепительной боли… затем вернулась спасительная чернота.

— Я ж говорил, мозгляк, — прогудел кат. — Ему бы вылежаться, созреть, тогда и поспрошать можно…

Воеводский кулак досадливо впечатался в подставленную ладонь.

— Ладно, волоки в темницу, пусть отлеживается…

Воевода повернулся к дьячку, очи грозно сверкнули.

— Смотри, мне ждать недосуг!

Шабанов этого не слышал.

Ночь. Пурга. Утонувший в снегах город. Вокруг ни души. Под ногами пробитая в сугробах тропинка, по правую руку кособочится деревянная двухэтажка, слева нависает крутой заснеженный склон. Над ним виден освещенный прожекторами каменный солдат. Тело заслоняет сопка, но плечи, голова в каске и автомат за спиной пронзительно белеют на фоне пасмурного ночного неба.

«Мурманск?» Сергей недоуменно оглядывается. «Точно. Это ж Туристовка![36] Вернулся!»

Невероятная, сумасшедшая радость захлестнула сердце.

«Вернулся!»

Сергей расхохотался. Звонко, счастливо.

— Вернулся!!! — крик взмыл над заснеженными крышами, унесся к небу. — Слышите, люди, я вернулся!..

— Эка невидаль! — ехидно заметили откуда-то сбоку.

Сергей подпрыгнул, словно пятки прижгли, еще в прыжке развернулся лицом к говорившему… В двух метрах от него из открытой форточки торчала морщинистая старушечья физиономия.

— Ну вернулся и вернулся. Мало ли вашего брата из тюрем повыпускали? Чего на весь город орать?

— Сгинь, бабка! — Шабанов вытер моментально вспотевший лоб. — Чуть до кондрашки не довела.

— Доведешь вас, как же… — проворчала старуха, но форточку закрыла.

«Дома. Наконец-то дома!» Сергей повел плечами, заново привыкая к легкой и теплой синтетике.

— Эй, предок! Тимша! — вполголоса позвал Сергей.

Ответом — тишина. Сергей выждал с полминуты… и почувствовал себя идиотом. А кем, собственно, чувствовать, окликая жившего четыре века назад? Да и жил ли такой? Не поблазнилось ли с перепоя?

— Вот же зараза! Подзатянулся кошмар. Небось, пока я тут бегаю, мать всеми правдами и неправдами сыночка от психушки спасает!

Невдалеке раздался пьяный смех, из темноты вытаяли силуэты шатающейся парочки.

— Пошли ко мне — у меня и диван мягкий, и выпить есть… — явно не в первый раз нудил парень.

— Вот еще! — хихикала девица. — Сначала в кабак!

«Ну, точно дома», — уверился Шабанов и, насвистывая мотивчик из «Эммануэли», зашагал к дороге…

Тихое — на пределе слышимости, — бормотание показалось звуком далекого телевизора. Сергей невольно прислушался…

«Б-ство! — буркнул тимшин голос, на сей раз куда отчетливей. — Сплошное. И мы с тобой такие же!»

«Предок?» Сергей запнулся о несуществующую кочку. Веселье смыло в унитаз неприглядной действительности.

— Ты это что? Как? Значит, все по-новой? — Сергей чуть не взвыл от злости. — Нет тебя, понял?! Это дурь моя со мной разговаривает! Сам в психушку пойду, аминазин с галоперидолом жрать!

«И пойди, — зло усмехнулся невидимый собеседник. — Нам обоим там самое место».

Иронизирующий глюк? Новое слово в психиатрии. Так, глядишь, в учебник засунут. Сергей нервно хохотнул.

Тропинка слилась с относительно широким тротуаром. Появились прохожие. Люди отворачивались от режущего ветра, прикрывались воротниками, шли по-крабьи, боком. Одиноко бредущий парень никого не интересовал.

«Рассказал бы, как дома-то! — тоскливо попросил тимшин голос. — От Пекки, как я розумею, убег?»

— Нет, до сих пор на сосне болтаюсь! — все так же вслух отозвался Сергей. — Пекка? Глюк твой Пекка. Как и ты сам!

Последние слова Шабанов выкрикнул в лицо заступившего дорогу типуса с ищущим взглядом и незаженной сигаретой в руке. Типус поспешно отскочил в придорожный сугроб.

«Сказать что ли в лом? — обиженный голос продемонстрировал близкое знакомство с молодежным жаргоном. — И вообще, нечего орать! Прохожих пугаешь. Я тебя и без ора слышу.»

«Ну да, конечно… — перешел на безмолвную речь Сергей. — Тихо сам с собою… Ладно, не плачь — расскажу».

Сергей помолчал и, не удержавшись, добавил:

— Рассказывать глюку о том, что блазнилось? Высший пилотаж.

Повествование о Матуле, его большеглазой наивной внучке и совместном побеге много времени не заняло, но Шабанов успел выбраться из старинных закоулков на простор улицы Челюскинцев. Здесь было многолюдно… и многоментово. Лица патрульных отличались повышенной степенью озверелости. От лютых взглядов по спине принимались бегать мурашки размером с доброго жука.

«Ты шапку на затылок сбей, — посоветовал Тимша. — Чтоб видели — не скинхед. И рожу беззаботную сделай».

Сергей послушно выпустил на волю чуб, нацепил на физиономию широченную, как гоголевский Днепр, улыбку. Вплавленная в милицейскую плоть подозрительность не уменьшилась ни на йоту. Сергей зябко передернул плечами.

«Чего это они?»

Глюк замялся, потом нехотя сообщил: «Да порезвились мы тут… на центральном рынке… басурман погоняли…»

«Этого еще не хватало!» Шабанов зябко поежился — сумасшествие представлялось куда более родным и понятным.

«Со скинхедами, значит, спелся…» — ядовито констатировал Сергей. Да что там ядовито — морду бы набил, кабы сумел.

«Хоть с кем-то! — неожиданно зло отрезал Тимша. — Тебя рядом не случилось, посоветовать что да как. Лучше доскажи, куда добраться успел!»

Досказалось быстро — чего рассказывать-то, если большую часть времени провел в полу— или совсем бессознательном состоянии? Разве что о воеводе да спутнике его толстопузом… и о застенке пыточном.

«Толстопузый в расшитом кафтане — это Нифонтов Петр Нилыч, — заметил Тимша, — знатный мореход, сказывают, был. Люд кандалакшский его третьего года на посад выбрал, так Нилыч в Москву ездил, у царя грамоты выправлял. А оружный, небось, воевода царский, над стрельцами поставлен… Ладно, о другом думать надо. Пекка верно уж к монастырю подступил, а ты все по темницам валяешься!»

— Иди сам поваляйся! — огрызнулся Сергей. — Тело твое, время твое, чего ко мне пристал?

От стены дома отлепился доселе незамеченный мужичонка, заступил дорогу.

— Выручи, друг! Пять рублей не хватает! Выручи, а?

С небритого измятого жизнью лица моляще смотрели глаза больной собаки, сложенная лодочкой дрожащая ладонь тянулась к Шабанову. Сергей брезгливо посторонился, зашагал дальше. Милиция бомжа не замечала принципиально — таких в отделение таскать, санобработки проводить замучаешься.

«Вот оно, твое время! — едко заметил Тимша. — Неужто по нраву? — он помолчал, затем нехотя обронил, — пробовал я уйти, потому и с тобой не сразу заговорил. Не открылся путь… пока не открылся.»

Не открылся… Сергей ощутил знакомую по беспамятству душную черноту междумирья, передернул плечами. Что ж теперь? Двое в одном теле? Классическая шизофрения.

«Назад я не собираюсь! — на всякий случай предупредил он. — Накувыркался досыта!»

Тимша не ответил.

Знакомый до боли подъезд встречает запахами жареной рыбы и борща. Лифт, кряхтя, ковыляет на зов, как учуявший хозяина престарелый пес… Дом!

Сердце просбоило и вновь застучало — всполошенно, с каждой секундой набирая обороты. Сергей невольно прижал руку к груди. Наверх, теперь наверх.

Лязг остановки, тусклая лампа на голом шнуре, стену украшает процарапанное гвоздем «Серый дурак!» — десять лет никакая побелка не берет, — двумя шагами правее обитая темно-синим дермантином дверь… Рука ныряет в карман за ключом, на глаза непрошено навертываются слезы… осталось войти, снять кроссовки…