Он один убил крестьянина Кокко и матроса Кулькова, вместе с Калиною — чухонца на Ропшинской дороге, потом опять с Пояненом удушил Корванена. После этого сошелся с Калиною Еремеевым, Иваном Григорьевым и остальными и, приняв над ними командование, стал производить страшные грабежи и убийства, участвуя почти во всех — лично.

Он смеялся, рассказывая про свои подвиги, а все, показывавшие против него, трепетали при одном его имени.

Следом за ним выступает Калина Еремеев, 22 лет. Бывший пехотный солдат, а потом крестьянин, он производил впечатление добродушного парня, а между тем все удушения в столице совершены были им с Ивановым, да еще в Кронштадте он убил крестьянина Ковина и жену квартирмейстера Аксинью Капитонову.

— Пустое дело, — добродушно объяснял он процесс убийства, — накинешь это сзаду петлю и потянешь. Коленом в спину упрешься. Ен захрипит, руками разведет — и все тут!

Этот Калина вместе с Федором Ивановым были ужасны.

Между прочим, Калина рассказал про убийство под Ропшею неизвестного человека, которого они там же и похоронили.

Мы поехали с ним на место убийства. Пустынная дорога, перелесок, и тут, под сосною, этот Калина указал рыть.

И мы вырыли труп с проломленным черепом.

Другой труп он указал в Кронштадте, труп матроса. Он убил его ударом долота в грудь.

Эти двое были, по сравнению с прочими, настоящими разбойниками.

Остальные все участвовали понемножку. Женщины, состоя любовницами убийц, укрывали часто и их, и вещи, а Стефания — как выяснилось — была в некотором роде вдохновительницею убийц.

Шайка была организована образцово. После убийства «душители» ехали прямо в дом Дероберти, и там дворник дома, Архип Эртелев, прятал и лошадь, и экипаж в сарае.

Иногда у него стояло по три лошади.

Сторожа Сверчинский и Славинский давали «душителям» приют, и у них в домиках совершались и дуван, и попойка, и составлялись планы.

Изредка они покупали и вещи, но этим делом больше занимался содержатель портерной, Федор Антонов.

Картины одна страшнее другой проходили перед нами на этом следствии, и на фоне всех ужасов рисовались на первом плане люди-звери, настоящие разбойники: Федор Иванов, Калина Еремеев, Михаил Поянен и Александр Перфильев.

Первые два были у нас и уже во всем повинились; а двое других все еще гуляли на свободе.

Я искал их без устали вместе с Ицкою Погилевичем, и наконец мои старания были награждены успехом.

Первым попался Поянен.

Для поимки Михаила Поянена нужно было только время. Он был все-таки человек, как-никак любил красивую Стефанию и должен же был интересоваться ее участью.

Я решил, что рано или поздно, но он наведается к Анне Славинской, которая жила теперь одна в осиротевшей сторожке, и назначил непрерывное дежурство над этим домом.

И расчет мой оправдался, но через полтора только месяца. Поставленный мною агент донес, что на рассвете в будку заходил мужчина, по описанию схожий с Пояненом, пробыл минут десять и ушел.

Я только кивнул головой.

Так и должно было быть.

— Следи, — сказал я агенту, — и когда он станет оставаться на ночь или на день, по второму разу скажи мне!

Прошло еще дней десять.

Наконец агент пришел и сказал:

— Надо полагать, с девкой сошелся. Каждую ночь теперь ночует. Придет так часов в одиннадцать, а уходит в пять либо в шесть!

— Хорошо, — ответил я, — сегодня его поймаем! Иди и следи. К двум часам я приду к тебе сам!

Я попросил к себе на помощь двух богатырей. Смирнова с Петрушевым, и в два часа ночи был против будки № 11.

Она имела еше более зловещий вид, потому что из ее окон не светилось огня. Кругом было темно. Ночь была мрачная, безлунная…

Я едва нашел своего агента.

— Здесь. Пришел, — прошептал он.

Я взял в темноте за руки Смирнова и Петрушева и сказал им:

— Пойдем к дверям и постучим. Если отворят, сразу вваливайтесь, а я дверь запру. Фонарь с вами?

— Здесь!

— Давайте его мне!

Я взял фонарь, приоткрыл в нем створку, нащупал огарок и приготовил спички.

Потом мы втроем смело подошли к дверям, и я постучал в окно.

Никто не отозвался.

Я постучал крепче.

За дверью словно пошевелились. Потом Анна закричала:

— Кто там?

Я изменил свой голос и ответил:

— Отвори! От Стефании и от отца!

За дверью опять все смолкло, но затем звякнула задвижка и дверь чуть-чуть приоткрылась.

Моим молодцам было этого довольно.

Они мигом распахнули дверь и вошли в комнату. Раздался страшный крик перепуганной Анны.

Я вошел за ними, тотчас запер дверь и зажег фонарь.

Это было делом одной минуты.

Перед нами стояла Анна в длинной сорочке.

— А где Мишка? — спросил я.

Она продолжала кричать, как зарезанная.

— Какой Мишка? Я ничего не знаю. Вы всех забрали. Оставьте меня!

— Ну, братцы, идите прямо к двери, на ту сторону! — сказал я. — Да осторожно. Смотрите направо. Он там, может быть, за печкой.

Я не успел кончить, как Анна бросилась к двери и заслонила ее собою.

— Пошли вон! Не пущу! — вопила она. Я потерял терпенье.

— Берите ее! — крикнул я.

Она стала сопротивляться с яростью дикой кошки, но мои силачи тотчас управились с ней. Смирнов сдернул с кровати широкое одеяло, ловко накинул на нее, и через две минуты она лежала на постели, спеленутая и перевязанная по ногам и рукам.

Тогда она стала кричать: «Спасайся!»

В ту же минуту распахнулась дверь и из нее, страшный, как сибирский медведь, выскочил Мишка Поянен. В руках у него была выломанная из стола ножка.

— А, ты здесь, почтенный! — крикнул я ему.

Мой голос привел его в бешенство, и он, забыв о двух моих пособниках, с ревом кинулся на меня и… в ту же минуту лежал на полу.

Петрушев подставил ему ногу и сразу насел на него.

Связать его потребовалось минут пять.

Тогда я приказал развязать Анну, и мы вышли из сторожки № 11 со связанным Пояненом.

На другой день мы снимали с него допрос.

Личность его была удостоверена раньше. Ему было всего 30 лет. Выборгский уроженец, типичный чухонец, угрюмый, мстительный, злой, он был у себя на родине четыре раза под судом за кражи и два раза был сечен розгами, по сорок ударов каждый раз.

Но это и все, что мы о нем узнали.

Он сам от всего отрекался.

Не узнавал Славянского, Стефанию, Калину, меня. Отказывался от всякого соучастия в преступлениях.

Но улики против него были слишком очевидны, чтобы он мог этим путем избегнуть наказания. Так окончилась поимка Поянена.

С Перфильевым дело было труднее, и мне помог благодетельный случай.

В то время Петроград еще не представлял такого образцового порядка, какой заведен теперь, особенно в отношении полицейском.

За паспортами следили слабо. Не только отдельные дома, но целые кварталы являлись притоном для всяких бродяг и проходимцев.

Поэтому нетрудно будет представить, какой задачею являлось разыскать хогя бы в столице этого Перфильева.

Но я храбро взялся за дело.

Прежде всего я обошел все известные мне притоны и подозрительные места и везде, где у меня были приятели (а такие среди воров и бродяг у меня были всегда), пообещал щедро наградить их за всякое указание.

Затем я установил наблюдения за будками № 9 и № 11 и также за всеми заставами.

Наконец, и сам, переодеваясь в разные костюмы, заходил всюду, где бывают воры, и смело заводил разговоры о пойманных «душителях», оканчивая их не без хвастливости:

— Ну, да не всех еще переловили! Сашка-то гуляет еше! Он задает еще трезвона!

Но на эту удочку никто не попадался, очевидно, не зная ни душителей, ни Сашки.

Я продолжал свои поиски, не теряя надежды.

И вот однажды, идя по Спасскому переулку, я прошел мимо двух самого последнего разбора проституток, из которых одна сказала другой: