Я сгреб сумку. Оба мента сели спереди. Мои попытки разъяснить ситуацию («доктор, свой, балашихинский, обмывал диссертацию друга, ни одна машина не подобрала») попросту игнорировались.

Я остолбенел. Притчей во языцех стали случаи с врачами, которых милиция подбирала в канаве и после выяснения личности бережно доставляла по указанному адресу. Эти даже не хотели меня выслушать. Куницынская история повторялась. В виде фарса.

Мы возвращались к Горьковскому шоссе. На последнем перед вытрезвителем перекрестке менты повстречали коллег, которым недавно вменили в обязанность охрану стихийно-бесплатной автостоянки у кинотеатра «Октябрь».

Водитель заглушил мотор. Его напарник покинул салон и вперевалку зашагал к другой машине.

Я давно протрезвел, а теперь приблизился к качеству богемского стекла. Рядом никого, сижу справа, сумка на коленях. Даже «флажок» не утопили.

За спиной, метрах в пятнадцати — Венеркин подъезд. Сквозной.

Я ее обидел, но не сдаст же она меня, в конце концов.

Что ж, козлы, поиграем в салочки!

Через несколько секунд мои пальцы шкрябнули по дверной ручке, ноги в стоптанных югославских сапогах заскользили назад. Правая щека отбарабанила веселую дробь по ступенькам. Через секунду милицейские бутсы догрохотали до моего носа.

— Лежать!

Из четырех глоток вырывалось тяжелое дыхание. Резиновые дубинки шлепали о кожаные перчатки.

— Ну как такого шустрого и в вытрезвитель? Повезем в отделение. Там разберутся.

Тычками между лопаток меня препроводили к дежурному офицеру.

Изложили суть дела. Обшмонали. Извлекли на свет Божий паспорт и чудом уцелевшую бутылку с остатками виски.

— Откуда у него это? Тут еще надо разобраться!

Я отнял от щеки окровавленный платок, — Вашим подчиненным были известны моя фамилия, род занятий и место работы. Я не совершал противозаконных действий, тем не мене был задержан и избит, — подчиненные попытались возбухнуть, — Сейчас вы отвезете меня в травмпункт, где врач освидетельствует телесные повреждения. Но сначала я хочу подать жалобу о превышении служебных полномочий. Дайте мне бумагу и ручку.

С полминуты лейтенант пытался совладать со своей нижней челюстью. Наконец он взял себя в руки и махнул нукерам (ну, херы!)

Лимита попятилась к выходу.

— Зачем же так сразу? Ребята молодые, — значит, все-таки ребята, — Возможно, были неправы. Приносим свои извинения. Кстати, — он сверился с обшарпанным «Полетом», — Время позднее. Может отвести вас домой?

— Спасибо, я уж как-нибудь пешком.

— Ну, как знаете. На этот раз будьте внимательны, — он протянул мне бутылку, — Всего хорошего.

Исполнители нервно курили на пороге. Я нарочито медленно открутил пробку. Смакуя каждый tot[59] одного из лучших продуктов Шотландии, допил остатки и отшвырнул стеклотару в сугроб.

Гоше тоже досталось. После плановых операций на два стола за пятнадцать минут до конца рабочего дня подвернулась «внематочная». С утра лежала в «приемнике». Заводили историю, снимали ЭКГ, ждали терапевта…

Какой-то залетный уролог, проходя мимо, бросил: «А живот-то как вырос!»

Глянули, а она белая. Давления нет. Гинекологов тоже (квасили с Гошей в ординаторской). В «неотлогу» в дневное время не берут. Впутали А.Г. Шишину.

Когда, наконец, решили все организационные вопросы, пробил час трудового подвига анестезиологов.

В 18-е отделение перевели со стабильной гемодинамикой. То бишь спасли.

Из каждой недоработки надо сделать конкретные выводы и найти виноватого. А наш брат всегда крайний. Шишина грозится влепить Гоше выговорешник.

А он поел и прилег.

Я потрогал островок молодой кожи на правой щеке и последовал Гошиному примеру.

Нас разбудил душераздирающий женский визг.

Я прыгнул в тапочки и промахнулся. Рванул к двери как есть — в носках (операционной формы днем не снимают), ожидая встретить, по меньшей мере, толпу наркоманов, штурмующих наши полупустые сейфы.

В коридоре судорожно всхлипывала Роза Ивановна.

— Он… живой!

Перст ее указывал в сторону каталки с трупом таксиста, до отправки в морг оставленный на два часа в коридоре. Согласно действующей инструкции.

— Что случилось?

— Посмотри, посмотри! Вот опять, — нога мертвеца чуть заметно дернулась.

Зевая, в коридор вышел Гоша.

— Успокойтесь, Роза Ивановна. Это легко объяснимо. Спинной мозг и периферические нервы отмирают позже головного. В них продолжают генерироваться спорадические электрические разряды. В ответ сокращаются мышцы.

Мы подтащили Большову к трупу и продемонстрировали признаки биологической (то есть необратимой) смерти. Убедили.

Марина Максимовна — кит-анестезистка с богатым жизненным опытом — вытряхнула в чай ампулу реланиума. От медикаментозного успокоения Роза Ивановна отказалась — старшее, правильное поколение. Я пожал плечами, отнес кружку в туалет и там выпил. Не пропадать же добру!

Гошу вызвали к местному. Вернулся он, сияя, как новенький гривенник.

— Я внизу.

Понятно. Для общения с противоположным полом во время дежурств Гоша арендует у Юлика кабинет. За стакан «красного».

Я вернулся на свое функциональное ложе ответственного анестезиолога и моментально отрубился.

Около девяти меня растормошил санитар из смотровой.

— Олег Леонидович! Вас Лупихин.

Я поплелся к аппарату.

— Гоша, ты дашь мне поспать? Вторые сутки отмахиваюсь.

— Приходи немедленно. У нас гости. Хотят тебя видеть.

— Кто?

— Приходи — сам увидишь.

— Лена?

— Угадал.

Для начала неплохо бы уточнить, какая. Молотило раззвонила о моей (?) победе по всей больнице. Таким образом, Вдовина — это уже третья Лена в моем послужном списке. Надо бы их пронумеровать.

— Ладно, ждите.

Лена Вдовина — отныне просто Л III — была моим ответом на ноту Керзона. То есть элементарной местью Гоше за Инну (первую).

С того самого момента, когда эта худенькая и тихонькая, похожая на мышку ординаторша появилась в больнице, Гоша предпринимал столь же отчаянные, сколь и безуспешные попытки затащить ее в постель. Даже не представляю, как ей удавалось в течение трех месяцев сопротивляться натиску нашего штатного Казановы.

Я трахнул ее в подвале. После субботнего дежурства, лениво и без прелюдий. Устав от Вер, Юль, Элл и «Белл Инкорпорейтед». Поворотил к себе задом, к шкафу передом, приспустил зеленые штанишки и трахнул. Стоя.

Рассмотрев длинненькие ножки и, главное, ощутив вопиющее анатомическое несоответствие наших репродуктивных органов, заинтересовался.

Решил познакомиться поближе.

Последовало три недели экспериментов.

Чуть не ежедневно мы убегали с наркозов и совокуплялись, как бешеные. В семь Лена убегала — у нее очень строгие родители. Держат дочь за целку-невидимку.

За два-три часа мы успевали поглотить несколько кетаминовых коктейлей. В качестве основы использовали вермуты, ликеры, водку — все что попадалось под руку. Лена не алкоголичка, но от кетамина балдеет.

Пару раз мы расслаблялись совместно с Пашей. Паша ни разу не составил нам компании. Но в индивидуальном порядке тоже приобщился к кетамину.

Он обычно улетает в космос в разгерметизированной ракете и без скафандра. «Держите меня», — кричит.

Я обычно брожу по Эскуриалу. Или Трианону. Или одновременно.

Причем то как экскурсант, то как придворный. Или одновременно. Пялюсь на ухоженных американских туристок. Или раскланиваюсь с молоденькими фрейлинами.

Или одновременно.

Лену (пардон, Л III) обычно истязают. Привязывают к столбу пыток, хлещут семихвостками, пытают током, жгут каленым железом, душат. В такие минуты Лена подмахивает, как батут, и кончает, как атомная бомба. Особенно когда душат.

Тогда как водородная.

Самым ярким ее видением был, пожалуй, полусон-полуявь о рентгенотехнике.