Придется ехать. Неприлично спать с женщиной по графику, в остальное время забывая о ее существовании.

— Куда?

— Коля тебя встретит.

Через полчаса к остановке подрулил «частник» с зеленым огоньком.

За десять минут до закрытия метро я плюхнулся на изрезанное коричневое сиденье. Под противный гул состава, набирающего скорость в темном туннеле, погрузился в размышления о собственной глупости, Светином эгоизме и авантюрности происходящего в целом.

Невообразимыми трущобами Коля провел меня до коммуналки, где Русенковы занимали две комнаты.

При моем появлении Маше сразу полегчало. Нет, она не бросилась мне на шею. Да и я вел себя, как «хороший знакомый». И все же надо быть дебилом вроде Коли, чтобы ничего не заподозрить.

Пока я щупал животик, заголенный до подбородка, Коля принес початую бутылку портвейна и стакан. Я налил себе немного, стараясь не разрушить обывательского стереотипа «настоящего» доктора.

По понятным соображениям обзвон больниц начал с 4-й Градской и почти сразу попал на одного из моих любимых учителей, который за десять минут связал меня с дежурным гинекологом.

Чего я не о ожидал, так это совершенно неуместного в данных обстоятельствах Боткинского патриотизма.

— Куда? Я туда не хочу! Я туда не поеду! — Маша зарыдала и снова схватилась за правый бок.

— Но почему? Я там всех знаю. Меня там все знают.

А тебя там не знает никто.

— Поехали к нам. А если нужна операция?

— Я не хирург. И не гинеколог. Необходимо показаться специалисту.

— Я поеду только к нам. Я боюсь!

Последовали еще два телефонных звонка в «неотложку» (дежурила Дмитриева) и в 4-ю Градскую («Извините. Отбой воздушной тревоги».)

Коля вызвался ехать с нами. Что, на мой взгляд, было совершенно естественно. Маша думала иначе.

— Нет, ты останешься дома! Ну, Коленька, ну пожалуйста!

Коля послушно удалился на кухню.

Мы вышли на свежий воздух. Когда миновали пустынный в сей поздний час (а в другое время наверняка засиженный старухами двор), Маша бросилась мне на шею.

— Слежка, я люблю тебя!

— А я тебя.

В этот момент я не знал, лгу или говорю правду. Да и возможна ли она вообще, любовь, среди всеобщей убогости, маразма и фальши?

Возможна ли она вообще, правда?

Из-за поворота вынырнуло «такси».

В приемнике Надежда Александровна взяла меня за плечи своими сильными неженскими руками и, слегка притянув к себе, всосала мясистым носом «выхлоп».

— Наркотизировать тебе, пожалуй, не стоит. Сам знаешь — за родных и близких лучше не браться. К тому же Лупихин свободен.

Маша сдала кровь из пальца, вещи и лежала на каталке решительная и счастливая. Я взял ее за руку.

— Как ты?

— Хорошо. Ты будешь рядом?

Лапароскопия показала неизмененный отросток, который был удален несмотря ни на что.

Данайский гостеприимно распахнул перед нами двери ГБО. Через полчаса Маша окончательно пришла в себя и пожаловалась на боль. Позвонил обеспокоенный Коля. Колю успокоили словом, Машу промедолом.

Под утро я забылся кошмарным сном на раскладушке, которую поставил рядом с Машиной кроватью. Между нами, как меч Тристана, на полу лежало судно.

В семь меня разбудила здоровенная бабища в красном свитере и кроссовках. Минуты две она молча созерцала любовную идиллию, после чего сплюнула и направилась в ординаторскую.

Выслушав гневную речь Машиной мамы о «блядстве, которое вы тут развели» Наум Исаакович застегнул тулуп на все пуговицы и откашлялся.

— Fare thee well! and if for ever, Still for ever fare thee well[10]

Маша безмятежно спала. Я поправил на ней одеяло. Стараясь не шуметь, перенес раскладушку в барозал и покинул помещение.

У ворот меня ждал Коля со своим «КАМАЗом».

Боже праведный! Я вспомнил про холодильник в Марьиной роще и сам похолодел.

Холодильник две недели назад купила Глаша по чьей-то ветеранской (или инвалидной) карточке. Складировала его у Паши. Папа грозился выкинуть ящик с третьего этажа. Глаша надеялась установить свое приобретение в однокомнатной подмосковной квартире, где проживала с родителями и младшей сестрой. Поэтому полночи звонила на Шелепиху. Извинялась, справлялась о Машином состоянии и умоляла. Наверное, Коле сейчас тоже не до холодильников. Но, раз обещали…

Паша помог погрузить полуторацентнеровую бандуру, но от прогулки в Павловский Посад наотрез отказался.

Коля ехал без путевки. Он всю дорогу пристраивался к танковым колоннам, совершал объезды по пересеченной местности и прочие легко объяснимые, но малоприятные маневры.

Я глазел на расклеенные по всему салону открытки с голыми тетками, слушал «Мираж» и односложно отвечал на вопросы о послеоперационной диете типа «А дыню можно?».

Без особых проблем мы нашли нужные дверь и подъезд.

Задыхаясь и царапая стены, втащили ящик по лестнице. В комнате остывали жареная картошка и цыплята «табака». Жухли салаты. Я почувствовал, что порядком проголодался.

Коля за рулем. Бутылку «Русской» пододвинули ко мне.

Вскоре Коля изъявил желание позвонить в Москву и минут пять не появлялся. Вернулся он какой-то чересчур серьезный (или я уже чересчур повеселел?) и, решительно отметая возражения радушных хозяев, откланялся. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Сразу по выезде на шоссе я заснул сном праведника.

Разбудил меня скрип тормозов и легкий удар лбом о «бардачок».

Мы стояли за перекрестком у «Горсовета». До поселка «Объединения» отсюда еще минут пятнадцать — направо и по прямой.

— Приехали!

Коля смотрел куда-то сквозь меня ненавидящим взглядом — маленькие серые глазки на рябом лице.

Между сиденьями лежал ключ «двадцать восемь на тридцать два».

Я попытался улыбнуться и выпрыгнул из машины.

— Ну, пока!

В ответ яростно лязгнула дверь. Мотор взревел всеми своими поршнями и цилиндрами.

Все еще сияя от доверенной ему ответственности, Яков-младший наложил последний шов на кожу и стал аккуратно наклеивать асептическую повязку.

Офелия Микаэловна усердно взбивала подушку на каталке.

Вот так всегда. Вчера Ваганова слиняла в двенадцать.

Сорвался поход в ЦМБ. Чем я был несказанно огорчен — профессор Дуров требует свежую статью к очередной псевдонаучной конференции. Свежая статья — свежие мысли. А где же еще черпать свежие мысли, как не в американских журналах пятилетней давности?

А сегодня я так и так дежурю в «нейрореанимации».

С ГБО пришлось завязать. Маша разрывалась между любовью и супружеским долгом. Коля привозил жену утром и встречал после работы. А я опасался встретить преждевременный конец под колесами его «КАМАЗа».

Коллектив ГБО принял мое решение с пониманием. Филипп Исаевич крепко пожал мою теплую сухую руку, Анжелика Петровна всплакнула, Анжелика Семеновна провела сравнение соответствующих отделений — не в пользу «нейрореанимации» конечно.

Нелли Алиевна сообщила мне о крутом разговоре с Машиной мамой (маму опять послали подальше). Да, наша профессорша — сильная баба! В двадцать с небольшим развелась с мужем, после чего еще сорок лет жила в гордом одиночестве (документированы эпизодические романы, да все неудачные) — и не озверела, не превратилась в старую деву-моралистку. На кафедру набирает только мужиков. Чересчур шумные или откровенно скандальные победы сотрудников покрывает своим именем. Кажется, она даже гордится специфическим имиджем «анестезиологии».

Никодим Евграфович считает, что диссертант должен быть ближе к тематическим больным. Наблюдать хотя бы некоторых из них в первые послеоперационные сутки — очень нужное и полезное дело. «И фиксируйте всю информацию!»

Заведующему «нейрореанимацией» Виталию Владиславовичу в тот момент было не до кадровых перестановок — он приходил в себя после резекции двух третей желудка в связи с кровоточащей язвой. Тем более, что доцент Силанский руководит отделением на общественных началах, то есть бесплатно.