Юная мазохистка (Лена) приходит на флюорографию. Заматерелый небритый рентгенотехник (я) замечает на экране металлический ошейник. «Это надо снять» — «Не могу, ключ у хозяина». Рентгенотехник подходит поближе, чтобы рассмотреть конструкцию в деталях, видит следы побоев на нежной девичьей коже, складывает два и два и грубо трахает мазохистку за ширмой, подсыпав от себя скрученным в трубку свинцовым фартуком.
Она неоднократно просила меня реализовать этот бред, но я не любитель. И все же потакаю ее извращениям. По-хорошему Л III противопоказаны даже среднестатистические члены. Вижу, что больно. Боюсь что-нибудь порвать, как у Баркова. А Лена прилипает все крепче. В отличие от подавляющего большинства моих девочек о браке и семье даже не заговаривает. Статус моей официальной бляди, кажется, ее вполне устраивает.
Я начинаю ее бояться. Уже завязал с экспериментами в Балашихе (мнимый рецидив ремонта) и на Шереметьевской (мнимый Пашин отпуск). Но отсутствие условий Лену не смущает. Она согласна заниматься сексом на пыльном, раздолбанном сотнями жоп кафедральном диване, на теннисном столе в подвале, на толчке в засранном туалете.
Ситуация патовая.
Лена сидела грустная. Сама все понимает. Или начинает понимать.
Лупихин отхватил себе будущую актриску из Щепкинского.
Совсем еще девчонка. Сопливая, но смазливая.
Одетта болтала без умолку. Потом начала «работать с воображаемыми предметами». Мне очень понравилась игра с воздушным шаром.
Раскованная девчонка.
Видно, что Гоша втюрился по уши. В глазах нежность, сам такой добрый. Простил мне Лену.
Голубки ворковали. Лена молча завидовала, я молча злился.
Постеснялись бы! В присутствии разбитых сердец!
Хотя чего нас стесняться? Зачем вообще кого-то стесняться?
Гласность проела Боткинскую до дыр. В огромной больнице сплетен так много, что они неизбежно теряют пикантный привкус. Это вам не Балашихинская ЦРБ с двумя сотнями персонала. Помнится, мы с Венерой скрывали наши отношения изо всех сил.
Сверяли графики, чтоб случайно не совпали дежурства. Завидев Венеру на улице, я переходил на другую сторону. В разговорах с коллегами несколько раз «забывал» ее имя.
Одетта привезла пузырь «сухого». Гоша прихватил из «гинекологии» початую бутылку коньяка. Девочки вычистили холодильник Юлика до последней крошки.
Не дожидаясь закуски, мы с Гошей уничтожили коньяк и принялись за «сухое». О наступающем 91-м вспомнили слишком поздно.
Я вздохнул и нащупал в кармане халата ключи от шкафчика. Там уже четыре месяца как прописалась бутылка «Бейлиз» — прямо из Германии. Здесь такого не купишь. Ждала своего часа. Ждала принцессы. Не дождалась…
Одетта пожаловалась на боль в пояснице. Напрыгалась. Гоша забеспокоился.
Я рассказал байку про матросов.
Таллинн пятидесятых мало чем отличался от Таллинна девяностых и любого другого порта. Приходят корабли — разбирают малолеток, приходят новые — наступает очередь вдовушек. Потом — замужних.
А корабли все приходят и приходят…
Одна старушка поздно вечером возвращалась из гостей. Решила «срезать» через парк. В кустах ее ждали пять или шесть матросов…
Дома старушка рассказала о происшествии соседке. Та возмутилась: «Завтра же обратитесь в милицию! Найти, может, и не найдут, зато кровь им, гадам, попортят. Выстроят на палубе, речь зачитают грозную…» и тому подобное. «Ладно». День проходит, два проходят. Соседка: «Ну как?»
— «Милая, да как же я буду на них жаловаться? Они ж меня вылечили! Раньше то в поясницу вступит, то в ногу, а сейчас все прошло».
Одетта хихикнула.
— Олег, вы — порочная натура.
Через некоторое время парочка выпорхнула из кабинета.
Видимо, уже успели оценить наш диван.
От ликера Лена повеселела и стала присаживаться ко мне на колени.
Гошин тезка гинеколог Ларько говорит, что хорошие ликеры вдохновляют дам на всяческие подвиги. Пробуждают изобретательность. Сам Ларько — великий изобретатель. Уважает хорошие женские сапоги. «Представляешь, ее ноги лежат у тебя на плечах, австрийская кожа приятно холодит щеки…»
На фоне Ларько порочный Мальский выглядит новорожденным ягненком. Мне не нужны подвиги. Я по горло сыт изобретательностью.
Зазвонил телефон.
— Есть работа.
— Что там еще?
— Медиастинотомия[60].
В «смотровой» лежал здоровый бугай, пристегнутый к каталке.
Рядом переминались с ноги на ногу люди в сером.
Опять «зэк».
— В знак протеста проглотил острый предмет, — Роза Ивановна протянула мне рентгеновский снимок, — Похоже на дратвенную иголку. Перфорация пищевода.
Линялая больничная простыня скрывала настоящие произведения искусства. Яркие, технично выполненные и грамотно скомпонованные татуировки. Не просто наколки — картины. Автор мог бы составить конкуренцию франкфуртским салонам.
Примечательна тематика. Орлы, свастики, виселицы. Солдаты с закатанными по локоть рукавами и МР-38 наизготовку. Свободные места заполняли готические письмена. Наверное, изречения фюрера.
Конвоиры облачились в белые халаты. В операционной с больного сняли наручники. Совместными усилиями, соблюдая все необходимые меры предосторожности, мы переместили бугая на стол.
На короткое мгновение моему взору предстал истинный шедевр во всю спину. Вышки, колючая проволока, трубы крематория, овчарки. За колючей проволокой дистрофики в полосатых робах. Монументально.
Внизу по-русски: «Бей жидов, спасай Россию». Неизвестному художнику не хватило немецкого, чтобы передать столь глубокую мысль.
В девятом классе отец повез меня в западную Украину. На день Победы. Там, под маленькой деревушкой, в июле сорок первого погиб мой дед.
Выходил из окружения с остатками своего полка.
До этого дед тридцать семь лет числился без вести пропавшим.
Бабка тридцать семь лет искала его могилу.
Помню ночные факельные шествия. Пионеров с красными галстуками. Типовой памятник воину с ППШ и знаменем. Гипсовый, крашеный под бронзу. Тринадцать фамилий на постаменте.
Дед был ранен в ногу. Началась гангрена. Они не могли идти дальше. Перенесли раненых в избу какой-то сердобольной тетки. Решили переждать несколько дней.
Немцы пришли ночью — по наводке. Завязался бой…
Гостей и хозяев положили вместе. Иуду порешили свои, сельчане. Еще при оккупантах, не дожидаясь суда и следствия.
Мы возвращались через Белоруссию. «Ты должен это увидеть», — сказал отец. «Это» — Хатынь…
Бугай дрыгал ногами и матерился. Марина Максимовна пыталась «поймать» вену.
— Лежи, подонок! Убийца проклятый!
Конвоиры поделились информацией.
Бугай со товарищи бежал из заключения. Они захватили междугородный экспресс, убили шофера, хотели убить и напарника, но тот спрятался среди пассажиров. Порулили немного, потом бросили автобус и пересели на более маневренное транспортное средство — грибники оставили на обочине «москвич». Напарник высадил пассажиров, догнал легковушку и катапультировал ее в дерево.
Бугай остался жив.
Марина Максимовна «поймала» вену и начала вводить тиопентал.
Бугай обмяк.
Я незаметно вывинтил на пол-оборота лампочку клинка. Как и следовало ожидать, в ответственный момент она не загорелась.
— Все под контролем. Пока маской подышу.
Марина Максимовна затрусила в гнойную. Немолодая уже, тяжело бегать. «Гнойная» заперта. Ключ у санитара смотровой, которого менты послали за сигаретами. Этот вариант отпадает. Вариант номер два — «реанимация».
Как ни крути, минут семь. По меньшей мере.
Я повесил маску со шлангами на волюметр и выключил аппарат.
В окно предоперационной смотрела луна — большая, белая и безучастная.
Мама говорит, что я добрый мальчик. Что да, то да. Был когда-то. Добрые мальчики бредут по земле, как ежики в тумане. Встречая врагов.
