На этот раз обошлось без привычного заигрывания. Сегодня отделение хоронит Лилю Давидовну.

Прошлой осенью у Рафецкой обнаружили рак яичников. Как часто бывает с нами, сапожниками, обнаружили слишком поздно. Разрезали, посмотрели, зашили. Сделали вид, что удалили, а она не поверила. Но держалась стойко, даже на работу вышла. Потом — химиотерапия…

Умирать Лиля Давыдовна выписалась домой. От услуг ГБО и прочих «блатных» агонариев отказалась. Последние недели — самые страшные — у нее жила Марычевская. Кормила, поила, колола наркотики.

Я ни разу не навестил Рафецкую — ни в гинекологии, ни в Онкоцентре. Попытки приободрить (и приободриться), натужные улыбки и дебильные шутки проходят только с дураками. Лиля не относилась к этой категории.

При мне больница успела похоронить заведующего кафедрой хирургии ЦИУ И.Б. Розалева, врача I4-й «хирургии» Хоршенкова и зав. «урологией» Кострова. Умирали они долго и мучительно. Я тщательно избегал их мучений. Что толку? Диагнозы разные, а исход один. Известен заранее. Уже ничем не поможешь.

Все плановые операции на сегодня отменили.

Толстая, добрая и простая анестезистка Карина Соколова принесла двести граммов неразбавленного. Юлик, Фас, я и Карина удалились в аудиторию. Распили за колонной, закусили сливочными «батончиками».

Напротив Дуровского кабинета соорудили помост из столов. На том самом роковом месте, где пролилась армянская кровь. Роковом для Баграмяна, Рафецкой уже все равно.

Привезли гроб. Лиля не любила прощаний в актовом зале и просила отслужить гражданскую панихиду в родном отделении, где проработала больше четверти века. Куда не часто наведываются «морды из Белого дома».

Люди все подходили — хирурги из «торакального» — соратники, — из 15-о, 16-о, «лорики», травматологи, гинекологи, урологи, невропатологи, кардиологи, гематологи…

Начались речи. Хорошие речи. Правдивые ли? Не знаю. Что они знают о ней? Что мы вообще знаем друг о друге? И что допустимо говорить о покойниках? De mortuis[25]…

Лиля была резкой бабой. Временами вздорной. На мой взгляд, чересчур прямой и правильной до абсурда. Помнится, незадолго до Пашиного прихода в 15-ю «хирургию» она вздрючила меня за короткие записи в историях болезни: «Не по форме». Какая уж тут форма — разгрести бы этот завал! Лиля критиковала самодеятельность: нельзя резать пластиковые капельницы на желудочные зонды (и потом обжигать концы зажигалкой), ведь на капельницах не написано «для введения в желудок». А если нет таких, где написано? Отсюда — прошлогодняя выставка.

Не питая нежных чувств к администрации, а тем более иллюзий о справедливости их суда, Лиля тем не менее писала рапорты на разгильдяев и хамов. Призывала к порядку. Какому порядку!?

Молодежь ее боготворила. Не залезая в официозную педагогику, Лиля учила интернов и ординаторов. Спокойно, грамотно, обстоятельно. Не отпускала от себя учеников, пока они не усвоят все уроки. И училась сама. Не стеснялась спрашивать коллег, даже если коллеги были в два раза младше ее.

Полтора месяца ходила в операционную к Таньке Сомаковой — осваивала эпидуральную анестезию. Не пропустила ни одного заседания ВНОАР[26].

Наркозы не «давала», не «отпускала», а проводила. Не умывала руки после отгрузки пациента в палату — сама писала послеоперационные назначения и строго следила, как они выполняются. Если была свободна, никогда и никому не отказывала в помощи. Ходила от стола к столу, подстраховывая неоперившихся птенцов. И помогала — советом или элементарной сменой руки.

Кстати, про смену руки: в медицине частенько манипуляция, над которой безуспешно бьется один врач, в руках другого проходит, как по маслу. И это далеко не всегда связано с разницей в опыте и квалификации.

Лиля не любила глупых шуток. На своем первом году ординатуры в «день дураков» я нашел ее на кафедре. Срывающимся голосом умолил срочно бежать в операционную 14-о корпуса: дескать, с больным плохо, не могу разобраться. Прибежала и обнаружила веселую компанию молодых докторов вкупе с симпатизировавшими им медсестрами. Естественно, никакого больного.

На следующий день, то есть второго апреля, мне поручили скалывать лед у четвертого подъезда. Ломом.

Лиля бесилась, когда слышала мои афоризмы типа «смерть под наркозом — легкая смерть», но юмор понимала. Скомпилировала и представила в наглядной форме одиннадцать заповедей анестезиолога. Плакат изготовили мы с Борей Мамчиным. Заповеди — от простых («не резвись в начале наркоза, тебе еще предстоит его закончить») до сложных («не верь хирургу, когда он убеждает тебя, что орган, на котором планируется вмешательство, единственный в организме») — напоминали новичкам о тонкостях взаимоотношений с коллегами, больными и их родственниками, о неблагодарности нашей незаменимой профессии.

Нет, Лиля Давыдовна прожила свои полвека по Заповедям — не шуточным, а настоящим.

На глаза навернулись слезы. Я протиснулся к выходу и закурил.

Помянули Лилю в стоячем кафе неподалеку. Мероприятие организовал Львов — он лично знает директора. Хорошо, что организовал. В однокомнатной квартире Лили Давыдовны такую ораву не разместить.

Первыми запускали деток. Выходили они через пять-десять минут, в улыбке сияя белоснежными зубами. Когда же я, наконец, соберусь к стоматологу снять камни?

Конкуренты из «солнечных» республик бегали за «Пепси» и «Фантой», рвали из рук испуганных секретарш подносы с кофе.

Я познакомился с двумя симпатичными ребятами — Костей из Новосибирска и Андреем из «Филатовки».

Знакомиться в городском транспорте — только время терять.

Так говорил Паша. Но Паша не Заратустра. И что прикажете делать, если она мне понравилась? Да и транспорт не городской, а пригородный.

Толпа, штурмующая 338-й, на остановке «Объединение», прижала меня к девушке. Моего роста, длинные темно-русые волосы, большие зеленые глаза.

Лицо, на которое хочется смотреть и смотреть. Я смотрел… Осязая маленькую твердую грудь, плоский живот и мускулистые бедра.

Девушка ответила мне искристым взглядом и улыбнулась.

Автобус плавно затормозил. Плавно тормозят только на конечных остановках. Кажется, 338-й собирается побить рекорд скорости в классе «ЛИАЗ».

Я пропустил Ее и еще трех пассажиров вперед.

До самого поезда соблюдал дистанцию.

В вагоне мы «случайно» оказались рядом.

— Девушка, извините. Мне ужасно неудобно вас беспокоить, — я осторожно подбирал слова, ведь закадрить такую лапу — один шанс из тысячи, — Вы не подумайте, я не какой-нибудь маньяк… Хотя, наверное, с вами часто заговаривают незнакомые мужчины. Что неудивительно и, наверное, утомительно.

Признаюсь, я сам против случайных знакомств. Считаю это дурным тоном…

Девушка открыла ротик, чтобы метнуть фразу вроде «А че тада лезешь?»

— …и никогда бы не начал подобного разговора, но это, — я понизил голос до шепота, — Просто возмутительно. Возможно, окружавшие не обратили внимания…

Девушка проверила пуговицы на блузке и одернула юбку.

— …но я три года езжу 338-м, а встретил вас только сегодня.

По легким теням, оттенявшим красивые глаза, и дежурной сумочке (видимо, со сменными трусиками и презервативами) я понял, что прекрасная незнакомка базируется не в Балашихе.

Разговор завязался. В прошлом году Лена окончила МЭИ, работает в конторе неизвестного предназначения рядом с Университетом. На вопрос о семейном положении я не получил вразумительного ответа.

Скрючившись в неудобных позах, мимо пронеслись бронзовые представители революционного класса и примкнувших к нему прослоек. Ничего страшного — пересяду на «Киевской».

Надежная телефонная связь есть ключевой компонент потенциальной половой связи. Кажется, Лена тоже это понимает. Но «домашнего телефона нет», рабочий давать не хочет. Маневрирует.