— И это все?

— Мне принадлежит коттедж в Брайтси. К тому же в день своего тридцатилетия я унаследую от матери еще кое-что. Драгоценности. Большей частью это — безделушки, но, по мнению мистера Уоткинса, там есть несколько весьма дорогих камней. Мистер Уоткинс готов выдать мне в качестве аванса часть их залоговой стоимости, если мне понадобятся деньги до осени следующего года. Мне исполнится тридцать в октябре.

— Не объясните ли, почему вы не унаследовали и остальную часть вместе с коттеджем?

— Этот дом не представляет большой ценности, и мать передала мне его сразу, когда я автоматически получила право на наследство, достигнув совершеннолетия… Но несколько драгоценных камней — этой мой единственный надежный капитал на всю жизнь, и мать опасалась, как бы я их не продала и не растранжирила деньги, если бы получила их в незрелом возрасте, когда еще не можешь как следует оценить такое достояние. Видите ли, когда она умерла, мне было всего семь лет. Она оставила мне достаточно наличными, так что я без хлопот могла закончить школу и колледж. На каникулы мистер Уоткинс обычно отправлял меня в летние оздоровительные лагеря за свой счет. У него не было ни жены, ни детей, и он на самом деле не знал, что со мной делать.

— У вас не было ни теток, ни двоюродных братьев или сестер с обеих сторон?

— Нет. По сути дела, мне очень мало известно о моей семье, доктор Уиллинг. Я помню свою мать. Это была очень красивая женщина с золотисто-каштановыми волосами, в накидке из тюленьей кожи, в белых, почти детских перчатках на руках и с фиалками, пришпиленными к муфте. В голове у меня сохранился еще один ее портрет, — мама, одетая во все белое, стоит, держа в руке белый кружевной зонтик от солнца с длинной ручкой. Я совсем не помню отца, он умер, когда я была еще совсем младенцем. Я не раз интересовалась родственниками с его стороны. — В голосе ее появились какие-то загадочные нотки. — Я всегда знала, что мать совершенно одна в этом мире, но мне казалось очень странным, что у отца не оказалось никаких родственников. Пару раз я спрашивала об этом у мистера Уоткинса, но он всегда твердо меня заверял, что у меня нет родственников ни с той, ни с другой стороны, что я должна привыкнуть к мысли о своем одиночестве в этом мире. Как и моя матушка.

— После встречи с миссис Лайтфут мне хотелось бы поговорить с этим мистером Уоткинсом. Как можно с ним связаться?

— Его контора находится на углу Бродвея и Уолл-Стрит.

Базил ужасно удивился:

— Уж, случайно, не Септимус Уоткинс? — Он предполагал, что «мистер Уоткинс» — какой-то заштатный крючкотвор, располагающий небольшой конторкой в полутемном переулке. Ничто в облике Фостины не говорило о том, что адвокат ее матери — одно из знаменитейших светил юриспруденции его поколения.

— Да, это его имя. Но если вы хотите встретиться с ним, придется подняться ни свет ни заря, — Фостина с усилием улыбнулась, словно ее лицевые мускулы были непривычны к этому. — У него весьма странные часы приема посетителей — от шести до семи утра.

— В самом деле? — Он был уверен, что она ошибается. Вероятно, пустяковое дело — связаться с секретаршей Уоткинса и условиться о более позднем времени для встречи.

Базил поднялся.

— Я очень рад, что вы полны решимости взяться за это дело.

Она проводила его до лифта.

— Надеюсь, вы позвоните мне, когда вернетесь в Нью-Йорк?

— Непременно. — Он окинул ее внимательным взглядом. — Хочу спросить у вас еще об одном. Как вам в голову пришла мысль взять с полки Гизелы первый том «Воспоминаний» Гёте? У вас были на то какие-то особые причины?

— Нет, никаких. Я всегда интересовалась Гёте.

Давний опыт врача-психиатра научил Базила тут же распознавать неумелого лгуна. Но сейчас, в такое время, нельзя было обвинять в этом несчастную девушку. Вначале необходимо заручиться ее полным доверием. Уже сам факт, что она так неуклюже попыталась ему соврать, произвел на Уиллинга должное впечатление. Было ясно, что в душе она — честный человек. Трудно было представить Фостину ключевой фигурой в каком-нибудь масштабном надувательстве или недостойных, низких интригах.

— Доктор Уиллинг… — произнесла она, и ее голос замер.

— Я вас слушаю.

Она глубоко вздохнула и снова посмотрела на него.

— Что бы вам завтра ни рассказала миссис Лайтфут, прошу вас, верьте мне, верьте в мое чистосердечие.

— Я ведь собираюсь отстаивать ваши интересы, — с самым серьезным видом ответил он. — Не хотите ли сказать мне еще что-нибудь, пока я не уехал?

Загремела открывающаяся дверь лифта. Он прищурился от внезапного, словно удар, снопа яркого света. Впервые он увидел четко ее лицо — тонкое, анемичное, с каким-то необычайно мягким выражением. Можно сказать, — совершенно невинное лицо, если бы оно не было искажено проступившими на нем беспокойным сомнением и неуверенностью в успехе их предприятия.

— Нет, ничего, — прошептала она. — Просто мне хотелось бы увидеться с вами сразу же после вашего возвращения из школы.

— Я позвоню вам завтра вечером. Вы едете со мной? — спросил он, указывая на кабину лифта.

— Нет. Это лифт-экспресс, а я живу на шестнадцатом этаже. Спокойной ночи, благодарю вас.

Стремительно приближаясь в лифте к первому этажу, Базил пытался ответить на вопрос, что бы она ему еще рассказала, если бы кабина прибыла на верхний этаж, в садик на крыше, на минуту-другую позже…

На следующее утро, в половине десятого, Базил поручил своей секретарше позвонить в адвокатскую контору Септимуса Уоткинса, его секретарше, и условиться с ней о самом удобном времени для встречи с главой фирмы. Она положила трубку и, с удивлением взглянув на шефа, сообщила довольно странную вещь. Его секретарь говорит, что мистер Уоткинс не назначает встреч клиентам.

Раздраженный таким бесцеремонным отказом, Базил сам взял трубку и повторил вопрос. Мужской голос нараспев повторил ту же фразу, словно какой-то ритуал:

— Мистер Уоткинс не назначает встреч своим клиентам.

— Но…

— Вы при необходимости можете встретиться с ним в любой день, но только рано утром, между шестью и семью часами.

— Вы что, шутите? — возмущенно закричал в трубку Базил. — Вы даже не соизволили поинтересоваться, кто говорит с вами.

— Простите, сэр. Этого не требуется.

Чувствовалось, что и на таком расстоянии секретарь обладает всеми изысканными манерами, свойственными воспитанному слуге-англичанину.

— Мистер Уоткинс с шести до семи утра принимает любого клиента без предварительного согласования.

Базил в сердцах швырнул трубку и спустился вниз к машине. Чтобы добраться до Бреретона, потребовалось два часа езды с ветерком. Он притормозил, въезжая в старые железные ворота и окидывая изучающим взглядом сам дом и двор. Лужайки и клумбы были такими же ухоженными, как и те, которые видишь возле тюремной стены. Дом представлял собой безвкусную казарму красной кирпичной кладки, которая казалась сероватой в этом сумеречном свете, пробивавшемся через ноябрьские облака.

На его звонок вышла горничная в голубом фартуке. Скучающее выражение на ее лице сразу же испарилось, как только она заметила незваного гостя-мужчину.

— Дома ли миссис Лайтфут?

— Она вам назначила, сэр?

— Нет, но, думаю, она примет меня, если вы благоволите передать ей мою визитку.

Губы девушки беззвучно шевелились, когда она разбирала содержание визитной карточки: «Доктор Базил Уиллинг, помощник прокурора нью-йоркского округа по медицинской части». Она взглянула на него с нескрываемой жаждой закоренелой любительницы автографов, но вдруг, вспомнив о требованиях хорошего тона, сказала:

— Прошу вас, сэр, войдите. Я выясню, дома ли миссис Лайтфут…