Войдя в холл, он вдруг вспомнил о том времени, когда, двадцать лет назад, совсем еще молодым человеком, «чужаком» в Нью-Йорке, он заглядывал в «Фонтенбло» в гости к девочкам, с которыми когда-то познакомился в Балтиморе. Родители разрешали им ехать в Нью-Йорк, чтобы учиться или работать, но при условии, что они твердо обещают жить в этом отеле «только для женщин».
С тех пор здесь ничто не изменилось. Залы для свиданий по-прежнему сияли искусственным мрамором и металлическими пластинами, обитыми планками из красного дерева. В этот поздний час здесь еще было полно девушек, будущих волчиц или крольчих, которые сегодня выглядели безобидными и милыми лисичками или куницами. Они живо щебетали, прощаясь со своими безыскусными кавалерами, которые доставили их домой из театра или кино. Наивная простота этих радостных мордашек, не сложившееся еще выражение губ, длинные шишковатые запястья рук заставили его почувствовать себя мудрым, озабоченным стариком в их компании. Он решительным движением руки снял трубку внутреннего телефона и попросил позвать мисс Крайль.
— Я вас слушаю.
— Меня зовут Базил. Базил Уиллинг. Вы меня не знаете, но я приятель Гизелы фон Гогенемс.
— Да, да. Я слышала, как она называла ваше имя.
— Я только что посадил ее в поезд на Бреретон. Мы вместе пообедали, и она рассказала мне все о вас. Я хотел бы поговорить с вами. Может, смогу вам помочь…
— Очень любезно с вашей стороны. Может быть, завтра…
— Дело не терпит отлагательства. Вы даже не отдаете себе в этом отчета. Я нахожусь внизу, в холле. Нельзя ли встретиться сейчас? Думаю, еще не слишком поздно?
— Нет, что вы! В нашем здании, на крыше, есть небольшой садик. Садитесь на лифт-экспресс. Я там вас встречу. У нас, к сожалению, гостиные не предусмотрены, а в холле в этот час полно народу.
Он вышел из лифта в садик и увидел, что там никого нет, кроме парочки, забившейся в дальний угол. Он не мог различить лица влюбленных, — только два расплывчатых белых пятна и красные огоньки их сигарет. Он направился в противоположный угол и облокотился о парапет. С наступлением темноты свет с улицы и других высотных зданий превращал всю округу в какой-то колдовской сумеречный мираж. В выложенном изразцами желобе кустилась чахлая растительность, а вокруг стояли металлические столы и стулья, покрытые толстым слоем городской пыли. Вид отсюда просто захватывал дух. Сотни тысяч кубических метров каменной кладки всей своей громадой самым причудливым образом устремлялись в ночное небо, сверкая мириадами желтых огней. Казалось, сотни торжественных процессий с факелами над головами карабкаются на сотни Лысых гор, чтобы там, на самом верху, отпраздновать Вальпургиеву ночь. Трудно было себе представить, что такое искусственное великолепие было лишь случайным разрастанием города, который теснился на своем островном месте рождения. Чувства Базила к «Фонтенбло» постепенно теплели. Может, этот отель и впрямь давал какой-нибудь девчонке из провинциального Ошкоша то, что она никогда не увидела бы из окна третьего этажа своего кирпичного дома.
— Доктор Уиллинг?
Ему сразу понравился ее голос. Такой спокойный, с какой-то подчеркнутой ясностью произносимых слов. Он обернулся и увидел девушку приблизительно его роста, но очень хрупкую, с такими узкими, сутулящимися плечами, что трудно было принять ее за взрослую женщину. Ее простое светлое платьице было хорошо заметно в темноте. Овальное лицо и прекрасные вьющиеся волосы удачно сочетались с цветом ее платья. Она прошла мимо, направляясь к стульям, стоящим рядом с низеньким столиком, и жестом предложила ему сесть.
— Начну с объяснения, почему я оказался здесь, — приступил к делу Базил. — Мне очень не нравится то, что происходит в Бреретоне. Гизела снова отправилась туда, и я весьма обеспокоен. Из-за нее.
— Из-за нее? — повторила спокойным, лишенным эмоций голосом, девушка. — Не вижу для этого никакой причины. Что ей может угрожать?
Базил уже начал раскаиваться в том, что согласился встретиться с Фостиной здесь, на крыше небоскреба, так как в этих искусственно созданных сумерках он никак не мог рассмотреть выражение ее лица. Высокая, хрупкая, с плоскими бедрами и узкими плечами, она казалась ужасно худосочной и даже какой-то нематериальной, как бумажная кукла. На лице — ничего особенного.
— Гизелу всегда в школе связывали с вами. Теперь, когда вас там больше нет, злоумышленник может переключить свое внимание на нее. Она ведь была тем человеком, которому вы доверяли?
— Да, я рассказала ей обо всем, что произошло.
— Обо всем?
Даже если после такого вопроса цвет лица Фостины изменился, или она в недоумении вскинула глаза, он все равно не мог этого заметить. Она по-прежнему сидела перед ним, облитая слабым светом, и, видимо, не теряла самообладания. Ее ответ был простой отговоркой:
— Мне больше нечего добавить.
Даже голос у нее оставался прежним, — тонким, сухим, четким, слегка педантичным.
— Доктор Уиллинг, ведь вы — психиатр, не так ли?
— Да, это моя специальность.
— Поэтому Гизела и направила вас ко мне? Она на самом деле уверена, что все это — лишь игра моего воображения. Ну, когда я утверждаю, что люди вокруг не спускают с меня глаз, значит, я выдумываю? Что я невротичка, а может, еще и похуже?
— Мисс Крайль, буду с вами откровенен. Гизела так не считает. Но об этом подумал я, когда мне она обо всем рассказала…
— Ну а теперь? Что вы скажете?
— Трудно сказать что-то определенное без проведения тщательного психиатрического обследования.
— Мое психическое здоровье никогда и никем не подвергалось сомнению, — горячо запротестовала Фостина. — Мое физическое состояние никогда не выходило за пределы нормы. Правда, я немного анемична, но я принимаю железистые соединения и витамины. Вы и впрямь считаете, что необходимо провести психиатрическое обследование?
— Все можно выяснить и другим, гораздо более простым способом, если только, конечно, вы на это отважитесь.
— В чем он заключается?
— Разрешите мне поговорить с миссис Лайтфут от вашего имени. Она обязана дать вам какие-то объяснения.
Мне она может сообщить такое, о чем никогда не расскажет вам.
— Ах… — Фостина все еще оставалась какой-то незримой, несуществующей в этих густых сумерках, но голос ее выдал. Базил так и не понял, была ли она оскорблена таким бесцеремонным отношением к ней со стороны миссис Лайтфут или же просто на нее сердита. Но чего же она боялась?
— Гизела сказала, что у вас нет ни семьи, ни близких. Это правда?
— Да. У меня действительно никого из близких не осталось, кроме мистера Уоткинса. Он был адвокатом моей матери. После ее смерти он стал моим доверенным лицом и опекуном.
— Вы ему рассказали о случившемся?
— Мистер Уоткинс — старый, практичный человек, который не терпит неясностей. Но что определенного могла я ему сообщить, кроме того, что меня уволили без каких-либо объяснений? Как я могла рассказать обо всем такому человеку, как он?
— Кто-то из нас должен повидать миссис Лайтфут. Либо он, либо я от вашего имени.
— Лучше сделайте это вы.
— Но такой шаг грозит вам серьезными испытаниями. Готовы ли вы пойти на это? Именно сейчас, когда все ваше будущее поставлено на карту?
— Я согласна, — в ее голосе, казалось, все еще гнездился страх, но и чувствовалась нотка отчаянной дерзости, последней вынужденной отваги робких людей, оказавшихся в ловушке. — Я готова к этому. Именно сейчас.
— Умница. Я зайду к вам утром, — торопливо сказал он. — Сколько еще вы здесь пробудете? Несколько дней?
— Да, хочу воспользоваться представившимся шансом, чтобы немного отдышаться и прийти в себя.
— Ну а потом?
— Если мне удастся найти другую работу, поеду в Нью-Джерси. Мать оставила мне коттедж на берегу моря в Брайтси. Я могу перебиться там эту зиму.
— Надеюсь, вы не утратите благоразумия. Не сочтите меня нахалом, но… каково ваше финансовое положение?
— Ну, во-первых, мне положено жалованье за шесть месяцев в школе миссис Лайтфут, во-вторых, у меня есть кое-какие сбережения. В общем, достаточно, чтобы протянуть несколько месяцев, если не транжирить деньги.
