К вечеру Фань добрался до пригорода Ханбалыка. Это было на следующий день после убийства Ахмеда. Весть о ночных событиях передавалась из уст в уста и вызывала всеобщее ликование. Ремесленники и торговцы группами стояли на улицах или собирались во дворах и чайных домиках, чтобы услышать во всех подробностях историю смерти Ахмеда.

Новость эта распространялась с быстротой молнии, несмотря на двойные стены дворца и на мгновенно поставленную на ноги охрану Даду, насчитывавшую двенадцать тысяч человек. Уже ночью слухи об убийстве Ахмеда какими-то таинственными путями вышли за пределы дворца, а утром, словно на крыльях ветра, разлетелись по городу и теперь волновали все умы. Из Ханбалыка весть эта разбежалась по всей огромной империи куда быстрее гонцов императорской почты.

Старики сказители ходили по улицам и передавали тут же собиравшейся толпе все новые подробности ночных событий.

Город кишмя кишел солдатами. Отряды всадников прочесывали квартал за кварталом и разгоняли толпу, которая сразу вновь собиралась. У городских ворот была выставлена тройная застава, и все повозки и вьюки подлежали обыску.

Фань Гунн-ду решил поэтому остановиться в пригороде. Он снял комнату на постоялом дворе, в котором селились люди с достатком, поставил лошадь и мула в конюшню и вечером отправился в город. На маленькой площади он примкнул к толпе, которая тесно обступила сказителя и жадно слушала его рассказ. Старик говорил нараспев, постукивал в такт словам колотушкой из эбенового дерева:

— О птицах я знаю, что они умеют летать, о рыбах я знаю, что они умеют плавать, о зверях я знаю, что они умеют бегать. Тех, кто бегает, можно поймать, тех, кто плавает, можно выловить, тех, кто летает, можно подстрелить. Но я не могу понять, как дракон идет наперекор волнам, наперекор ветру и восстает против неба. — Старик понизил голос и продолжил уже почти шепотом — Я видел сегодня Сю Сяна. Разве он не подобен дракону?

Вздох облегчения пробежал по толпе. Все собравшиеся тревожились за Сю Сяна, который вместе с остальными заговорщиками сидел под стражей в своем собственном доме. Разве он не был подобен дракону, который шел наперекор ветру, наперекор волнам и ускользал из рук врагов?

— Да пошлет ему всевышний десять тысяч лет жизни! — воскликнула какая-то женщина.

Фань Гунн-ду устал от беготни по городу и от множества новых впечатлений и поэтому вскоре вернулся на постоялый двор. Там он поужинал и, как только стемнело, ушел к себе. Сквозь тонкие стены до него доносился тихий говор соседей. В подсвечнике горели свечи. Фань провел рукой по темному, полированному столу, с восхищением поглядел на сложный узор яркого ковра, застилавшего весь пол. В углу лежал его багаж. Голубое вышитое покрывало выглядело здесь весьма убогим, и бесчисленные мешочки и торбы Фаня тоже мало подходили к обстановке постоялого двора. Он сложил все свои вещи в ларь, тихо уселся на постель и задумался. Никогда прежде он не предполагал, что придет время и он заживет, как настоящий господин, я комнате, стены которой не обмазаны желтой глиной. Он забыл обо всем, что узнал в городе. Глухие голоса за перегородкой тоже смолкли. Слышно было только, как во дворе еще возится конюх; потом хлопнула калитка и вдали залаяла собака.

Все это походило на сон. Ему не надо заботиться о лошади и муле: чьи-то чужие руки их накормили и напоили. Ему не надо заботиться о еде и о ночлеге. Он носит одежду из тонкого сукна, а если захочет, сможет завтра же купить себе и шелковую. На столе стоит чашка чая. Ее принес слуга и спросил, не угодно ли господину еще чего-либо.

Что же ему еще угодно? Фань вздохнул. Сказка кончилась, ее сменила быль. Завтра он войдет в город через Южные ворота… Улица Тысячекратного счастья, третий квартал налево… Конечно, он выполнит последнюю волю Матео. Нет силы, которая смогла бы ему в этом помешать, иначе он всю жизнь не будет знать радости. Но ему трудно решиться, потому что Матео выразился так неясно: «Возьми, сколько тебе надо, сынок». Он помнил каждое слово… Фань тихо поднялся, оглядел комнату, словно опасаясь, что сюда проник вор, и закрыл дверь на засов. Потом он снова вынул деньги и рубины и разложил их на две неровные кучки.

Глубокая озабоченность отразилась на лице Фаня. Он сморщил лоб и пробормотал:

— Если ты не согласен, то скажи… Клянусь, я сейчас выберу два самых красивых рубина для Ашимы.

Сердце Фаня громко стучало в груди. Он и в самом деле верил, что мертвый друг слышит его слова, и ждал, что вот-вот раздастся его сердитый голос. Но голос не раздался.

— Я ж знал, что ты согласишься со мной, — сказал он с облегчением.

Фань спрятал мешочек с драгоценными камнями и деньги под подушку, погасил свечи и со спокойной совестью лег спать.

Дом Сю Сяна находился в центре города, неподалеку от башни с колоколом. Слуги ступали тише обычного и переговаривались шепотом. Марко Поло, военачальник Чжанъи и Сю Сян сидели под стражей в библиотеке ученого. Они устали от волнений этой ночи, спать они так и не легли, а сочиняли обвинительный акт. С ужасом узнал Марко Поло о всех преступлениях, содеянных Ахмедом за двенадцать лет его власти.

Время прошло в напряженной работе, и они едва услышали удар колокола, возвещающий о наступлении утра, едва заметили солнце, озарившее охваченный волнением город. На столе лежал обвинительный акт, который надо было в последний раз просмотреть, прежде чем Коготай-хан начальник дворцовой стражи, отправит его вместе со своим донесением Хубилай-хану в Шанду.

Марко опустил голову на руки и закрыл глаза. Солнечный свет мешал ему. Брови его подергивались от волнения. Он снова видел, как Ванчжу, не дрогнув, ждет смертоносной стрелы и, пронзенный, падает навзничь перед троном, снова слышал повелительный голос Коготай-хана: «Брось меч, ты арестован». Марко вспомнил, как перед ним, словно в знак предостережения, вдруг возник образ Ашимы, и вновь пережил в каком-то полусне исполненный счастья миг ее освобождения… Вот она с тихой улыбкой на устах стоит в нерешительности, пока он не окликает ее: «Ашима…» Она любит его и обещала поехать с ним в Венецию…

Сон одолел Марко.

— Пусть отдыхает, — сказал Сю Сян.

Слуги бесшумно поставили на стол еду и вышли из комнаты. Но нервы Марко были так взвинчены событиями этой ночи, что он услышал тихий разговор, шаги и поднял голову.

— Я, кажется, заснул, — сказал он.

— Отдохните, вы это заслужили, — сказал Сю Сян, и его исполненный симпатии взгляд задержался на венецианце. — Обвинительный акт готов. Мы ждем Коготай-ана. Пойдите прилягте, господин Поло. Вы ведь поскачете в Шанду, поэтому больше нас нуждаетесь в отдыхе.

— Разрешите мне остаться здесь, — сказал Марко Поло. — Быть может, я вам понадоблюсь во время разговора с Коготай-ханом.

Чжанъи вдруг сказал:

— А Ванчжу погиб!..

Сю Сян склонил голову, потом взял в руки обвинительный акт:

— «Мы, недостойные, просим великого хана Хубилая, всесильного властелина мира, императора катайцев…»

Бесстрастная деловитость, с которой читал старый ученый, только усиливала впечатление от тех преступлений, которые перечислил Сю Сян. Марко Поло сжал кулаки, а Чжанъи беспокойно забегал по комнате.

— «…Ахмед скрыл от императора растрату двухсот тысяч тинг бумажных денег, собственной властью назначил шесть министров, приказал курьерской почте его величества возить только свои приказы и донесения личной секретной службы, ввел налог на пшеницу, дерево, фарфор, шелк, каменный и древесный уголь, ткани и оливковое масло. На словах Ахмед заверял, что печется о довольстве и благосостоянии народа, а на деле разорял все провинции, предъявляя им невыполнимые требования и публикуя жестокие карательные приказы. Ахмед казнил старшего цензора Цуй Ю, государственного секретаря Чуй Ина и многих других, стоявших у него на пути. Повсеместно он отстранял от должности и бросал в тюрьму достойных чиновников, ставил на их место своих людей; покрывал растратчиков. Он сколотил себе огромное состояние, похищал жен и дочерей самых знатных вельмож…»