— А у этого шута мул, видно, трехголовый. По шляпе на каждую голову!
— Признавайся, где ты стащил это покрывало?
— Разве такой господин станет тащить? Это же богатей, который отправился в путешествие. Скоро сюда явится сам наместник и будет просить у него прощения за то, что посадил его в колодки!..
Несчастный не огрызался на подобные шутки, и казалось, дело снова принимает мирный оборот, как вдруг, ни с того ни с сего, он снова заорал благим матом:
— Убирайтесь вон, сукины дети! Я вас еще… — Голос Хозяйчика сорвался.
Он сжимал кулаки, шевелил пальцами, в кровь стер запястья о деревянные края колодки и вращал головой, как курица, которую собираются зарезать. Когда же, переведя дух, он изготовился для нового потока брани и угроз, гнилой абрикос залепил ему рот. Второй абрикос угодил в лоб и растекся липкими брызгами по лицу. Это послужило сигналом к настоящему обстрелу, и вскоре деревянный ошейник несчастного был весь залеплен гнилыми фруктами.
Мальчишки пуще прежнего стучали бамбуковыми палками в медные котлы, притороченные к спине мула, и вопили от удовольствия.
Выражение лица человека в колодке вдруг снова резко изменилось. Он вытолкнул языком гнилой абрикос, осторожно повернул голову и молча стал разглядывать скопище людей, теснившихся у эшафота. Его руки поникли, как сорванные цветы, и в глазах появилась тоска. Ни тени страха, только глубокая печаль сковала вдруг его черты.
Сияло солнце, деревянный эшафот отбрасывал резкую тень. Куры, проворно пробираясь меж ног ремесленников, рыбаков, крестьян и торговцев, клевали гнилые фрукты, валявшиеся на земле. Малыш в одной рубашонке неуклюже перебежал дорогу, упал и заплакал.
— Теперь он молчит, как черепаха! — воскликнул торговец, раздававший всем гнилые фрукты. — А ну-ка, дадим ему как следует! Вы забыли, что ли, как он нас оскорблял?
Матео, тяжело вздохнув, слез с лошади и, с трудом прокладывая себе путь в толпе, добрался до деревянного эшафота.
— Да замолчи ты, болтун! — сказал он задорному торговцу. — Оставь его в покое.
Слова этого огромного человека с серьезным лицом произвели впечатление; многие, смущенно улыбаясь, бросили гнилые абрикосы на землю. Люди, видимо, вдруг представили себе, что сами могут оказаться на месте этого бедняги, стоящего сейчас у позорного столба, — ведь он был такой же, как и они. И им стало стыдно. Но менее чувствительные зрители не могли отказаться от забавного развлечения и уже приготовились к дальнейшему обстрелу.
Человек в колодке заметил опасность, и его лицо снова преобразилось до неузнаваемости — он хотел дать понять, что прощает своих обидчиков. Брови растянулись в горизонтальную линию, из узких щелок сверкали лукавые глазки, рот тронула мягкая улыбка.
Он словно говорил толпе: «Я не сержусь на вас, мои братья. Поглядите на меня. Я простил все плохое, что вы мне сделали. А теперь разойдитесь-ка с миром по домам и подумайте хорошенько над тем, что здесь произошло».
Он с мольбой двигал пальцами и вдруг крикнул так громко, что голос его разнесся по всей площади:
— Знаете ли вы, люди, за что господин судья засадил меня в колодки? Разве я вор или убийца?
На рыночной площади сразу воцарилась тишина. По реке медленно плыл большой парус, самой джонки не было видно — ее заслоняла насыпь и каменный парапет. Мать подняла упавшего малыша и, бормоча нежные слова, стала его укачивать. Ветер шевелил бахрому на большом зонтике рыбного торговца, в воздухе стоял терпкий запах гнилых фруктов, овощей, лука и рыбы. На холме возвышалась «Пагода Красоты». Она вырисовывалась на фоне ярко-голубого неба так четко, что казалось, будто до нее рукой подать.
— Он сказал, что мы сукины дети, — проворчал неунимающийся торговец.
Все обернулись к нему. На него глядели молодые и старые лица, веселые и серьезные. Он вдруг оказался в центре всеобщего внимания. Задиру охватило какое-то неприятное чувство, и он продолжал уже менее уверенно:
— Кто он такой? Сперва поносит нас на чем свет стоит, а потом еще удивляется, что мы злимся… Вы думаете, что наш уважаемый господин судья зря посадил его в колодки? Пусть скажет, что за преступление он совершил.
Человек в колодке взглянул на торговца и ответил дрогнувшим голосом:
— Ты хочешь знать, что я совершил? О, я отпетый вор! Как только я вам расскажу о своем преступлении, вы снова начнете закидывать меня гнилыми абрикосами. Повторяю, я отпетый вор, и не какой-нибудь, а государственный. Ваш уважаемый господин судья сказал мне: «Ты обокрал нашего милостивого императора. Разве ты не знаешь, что его величество запретил игру в кости? Он завоевал вас силой своего оружия. Значит, и все ваше достояние принадлежит ему. Когда ты играешь в кости, ты проигрываешь имущество нашего милостивого императора, и за это я должен тебя наказать».
Человек в колодке сжал кулаки, но лицо его сохранило лукавое выражение.
— Теперь вы знаете, какое великое преступление я совершил. Государственное преступление. Семнадцать палочных ударов и в колодки, так решил судья… И вот я стою здесь, под палящим солнцем… Почтенная матушка, — обратился он вдруг к седовласой женщине с добрым лицом, — умойте меня. Я не в силах выносить запах этого гнилья…
Женщина подозвала к себе мальчишку, который бил бамбуковой палкой о котел, и строго сказала ему:
— Беги домой и принеси миску с водой, потом зайди к соседке и попроси у нее белую тряпку. Сам видишь, его надо помыть. Да не забудь захватить еще и кувшин молока.
Мальчишка бросился выполнять поручение. Но, не дожидаясь его возвращения, продавец воды налил в миску прозрачной воды из деревянного бочонка, а мясник снял с себя не очень чистый передник и дал его женщине. Разносчик фруктов принес корзиночку золотистых абрикосов; повар, торгующий жареной рыбой, выбрал самую хрустящую и положил на зеленый лист; торговец овощами принес зеленого луку, а крестьянин, который пришел на базар из соседней деревни, вынул из корзины кусок жареной курицы и сказал какому-то мальчишке:
— Влезь-ка на эшафот и отдай ему это.
— Но ведь он обозвал нас сукиными детьми, — все еще бормотал задира, который никак не мог успокоиться.
Была весна, все цвело, появились уже первые плоды. Кошка прыгнула на эшафот и улеглась на солнышке, у ног человека в колодке. Человек, стоящий на коленях, видел с высокого эшафота то, чего другие не видели: рябь реки, красивую изогнутую дугу каменного моста, молодую женщину, которая стояла на носу проплывающей джонки, щурясь от яркого солнца и слегка откинув назад голову. Он видел бамбуковые хижины, прижавшиеся к искусственно возведенной дамбе, зеленые пологие холмы, рисовые поля, сады с деревьями, осыпанными белым и розовым цветом, — и ему почудилось, что он слышит плачущие, заунывные голоса скрипок и отрывистые аккорды семиструнных арф. Чудесная музыка то воспаряла к небу на звенящих крыльях деревянных флейт, те снова прибивалась к земле сухим барабанным боем.
Женщина обмыла лицо колодника прохладной водой, накормила и напоила его. Она дала ему рисовой водки, чтобы заглушить его страдания. За бамбуковыми хижинами на холме возвышалось здание ямена — окружной управы, увенчанное остроконечной крышей. Однако сердце городка билось на рыночной площади, там, где на эшафоте у позорного столба стоял на коленях крестьянин.
Матео смеялся, глядя на эту сцену.
— А ты, дружок, оказывается, не против того, чтобы тебя кормили из рук, — сказал он.
— Разве вы не видите, что он голоден и хочет пить? — возмущенно спросила женщина. — Идите своей дорогой, если вам это не по душе.
— Мне и здесь хорошо, мамаша, — дружелюбно ответил Матео.
Он привязал лошадь к столбу и направился пообедать на постоялый двор. Его раненая рука сильно болела, и поэтому он решил переночевать в городке.
Вечером мрачный тюремный сторож снял с человека колодки.
— Ну вот ты и отмучился, сынок, — пробормотал Матео и, довольный, отправился спать.
Когда рассвело и взошло солнце, Матео отправился в путь. Ему не терпелось поскорее добраться до Ханбалыка и увидеть Марко, Ашиму, рассудительного Николо Поло и добродушного Маффео. Он представлял себе, как друзья о нем беспокоятся. И капитан не раз мысленно рисовал себе сцену встречи. Что они скажут, когда он появится перед ними без одного уха? С грустью думал он о корабле и о своих храбрых матросах. Больше года был Матео капитаном, и вот он снова трясется по пыльным дорогам. Зеленое грохочущее море едва не стало его могилой, меч желтого воина чудом не рассек ему головы. Но, когда он почти без сознания бросился в воду, морские волны бережно вынесли его на берег, точно так же, как во время боя ловкое движение спасло его от удара меча. Он потерял только ухо, которое, как окровавленный лоскуток, упало к его ногам.
