Полк нашли. Ну а чем виноваты,

Что без ложек мы и котелков.

Быт солдатский, известно, не прочен,

Тут за счастье – горячий обед.

Да вот повар лить в каску не хочет,

А по правде – и касок-то нет.

Утешает нас полк по-солдатски,

Приглашает к своим котелкам.

Ложки, ложки… Да где тут достать их,

Вдалеке от базаров и мам.

Увезут скоро кухню пустую

И обеденный кончится час.

Хоть в лесу открывай мастерскую

Да штампуй ложки всем про запас.

Тут Савельев окинул нас взглядом –

Санинструктору под пятьдесят.

В вещмешке у седого солдата

Ложек, ложек –

притихший десант.

Он промолвил, мешок открывая,

Будто щедрую душу свою:

– Ложки эти с переднего края –

По наследству передаю.

Налетай поживей, если надо, –

Кухня встретит неведомо где!

Покажи свою хватку, ребята,

Ну, конечно, не только в еде!..

Пообедали мы перед маршем,

Благодарны полку и друзьям.

Вновь в строю

ложки двинулись дальше

Вместе с нами навстречу боям…

Слышу ложки в оркестре народном,

Стук весёлый – одна об одну.

И проснулось вдруг в памяти что-то

Очень близкое…

про войну.

***

Мы смолим моршанскую махорку,

Смотрим на Днепровскую гряду.

Скоро будет бой. На том пригорке,

Может быть, я тоже упаду.

Будут травы над курганом. Будут

Плакать, улетая, журавли.

Нас, наверно, люди не забудут,

Вспомнят, что мы жили и ушли.

…Я смотрю на серый склон курганный,

На траву, на муравья, на дол.

Знайте, что когда меня не станет, –

Я в свою дивизию ушёл.

Перевод Ивана БУРСОВА

Иван-чай

Манит незнакомая дорога,

И себе ты скажешь: примечай.

Ну а коль дорог на свете много,

Друг мой, иван-чай?

Но твоих, смоленских, не забуду…

Век пройдёт – не вырастет быльё.

Трижды брали мы деревню Буду,

Трижды умирали за неё.

А под Будой – малые курганы,

А под Будой – выбились травой

Алексеи, Викторы, Иваны…

Глина скользкая,

Подзол сырой.

Проросли травой и горицветом,

Тянутся куда-то в синеву.

И стоит Иван по-над кюветом,

Головой кивает,

«Вот… живу…

Не дивись, что словно обагрённый,

Восемь пуль… Я кровью весь истёк.

Скоро осень. Каркают вороны.

Пожелтел в ногах моих листок.

Хочешь – угостимся нашим чаем,

Я теперь навеки водохлёб».

– Бог с ним, с чаем, – тихо отвечаю, –

Нам теперь махорки – хорошо б.

Мы цигарку скрутим по-былому,

Пустим сизый дым на провода.

Первая затяжка мне – живому:

Горечь на душе да маята…

Цвет мой красный – ясность, правота.

Перевод Наума КИСЛИКА

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Совместный проект "ЛАД"

Когда я слышу эту музыку

У каждой семьи есть свои любимые праздники. У нас их два: День Победы и Новый год. Но если последний праздник является в равной степени общим, то День Победы – праздник в первую очередь бабушкин.

Когда началась война, бабушке было 13 лет, когда она окончилась – 17. Война для бабушки – это смерть двух старших братьев. Самого старшего убили под Ленинградом, младшего – одного из руководителей подпольной молодёжной организации «Смугнар» – расстреляли у неё на глазах. Потом был партизанский отряд, а затем год немецкого плена…

О войне бабушка рассказывать не любит, вообще она человек молчаливый. Любит рассказывать о послевоенных годах, причём, как правило, о хорошем: «Голодные были – ну и что ж, зато могли пойти и всю ночь на санях кататься!» Рассказывала, как ставили в клубе «Молодую гвардию», где она играла Любку Шевцову, и какое платье василькового бархата купила она себе к двадцатилетию. Как потом встретила дедушку и сразу влюбилась. Трудно было устоять: с четырнадцати лет сын полка, в семнадцать уже лётчик в звании капитана. К тому времени, когда познакомился с бабушкой, он уже работал инструктором райкома и был капитаном минской команды по мотокроссу.

В двадцать пять лет бабушка осталась вдовой, об этом она тоже не любит рассказывать. Но иногда сквозь рассказанные ею истории проступают ужасы войны, которые она видела: как в Калинковичах, где она жила, закопали живыми в землю всех евреев, среди которых было много её друзей, и как на этом месте «земля дышала»; о том, как после расстрела брата в Калинковичах полицаи из бывших местных стреляли на улице вслед бабушке; как немецкие солдаты просто от нечего делать палили в группку бегущих детей; как после, в партизанском отряде, приходилось лежать на снегу не шевелясь, и сперва снег под тобой тает, а потом снова замерзает. А в плену бабушка за одну булочку в неделю должна была вязать дополнительно к принудительной работе ещё и пару чулок. Уже после возвращения на Родину её вызвали к следователю, который настойчиво расспрашивал, как её завербовали, а она, прямо как Мартин Лютер в чёрта, запустила в этого следователя чернильницей. И что самое удивительное – её после этого выпустили!