Воевода встрепенулся, выпрямился, видать приняв решение, бросил отрывисто:
— Щербак, Ратай, вы пойдете сопровождать ваших знакомцев, а вас пойдет сопровождать Рогулько Третий со своим десятком. Сами с князем уговаривались о службе, сами и объясняйтесь… — и махнул рукой ратникам, те быстро оттащили в сторону одну ель, так, чтобы мог пройти обоз.
Щербак с Ратаем собрались быстро; долго ли приторочить к седлу мешок с нехитрыми воинскими пожитками? Десятник с чудным именем, оказался могучим, пожилым дядькой, без бороды и с вислыми усами, по старинному обычаю. Знал воевода, кому доверить сопровождать подозрительных путников; за два-три года до ухода на покой, дружинники хозяев не меняют, никому не хочется бедствовать в старости да немощи, не успев заслужить милости у нового хозяина. Вскоре обоз растянулся на льду. Рогулько Третий ехал в голове, между Гвоздилой и Шарапом, и безумолку болтал; сыпал прибаутками, рассказывал смешные истории из своей богатой ратной жизни. Оказывалось, что все войны и сечи, в которых он участвовал, ну ничего, кроме смеха не могли вызвать! Десяток его плелся позади обоза. Шарапа сначала удивила этакая несдержанность языка у такого пожилого и умудренного человека, но не зря же и сам Шарап был тертым калачом; вскоре он разглядел недюжинный ум за прищуром, казалось бы, добрейших глаз. И тут же с трудом сообразил, что успел выболтать Рогульке все; о себе, Звяге, отсутствующем Серике, и брате его Батуте. Не подав виду, что раскусил хитреца, Шарап продолжал охотно отвечать на исподволь задаваемые вопросы. Да и скрывать-то нечего было. Видать до того Рюрик напугал окрестных князей, что теперь всех путников подозревали в том, что они Рюриковы лазутчики. Из разговоров на постоялых дворах, Шарап уже знал; кружат упорные слухи, что, будто бы, к Рюрику уже подошли несметные полчища рыцарей-крестоносцев, либо вот-вот подойдут.
Шарап напрямую спросил Рогульку:
— Ты што же, всерьез веришь, будто к Рюрику придут на подмогу папежники?
— Кто его знает… — уклончиво протянул Рогулько. — Бывал я в Царьграде… Экую силищу надо иметь, чтобы взять на щит такой городище… Чего им стоит теперь и на нас навалиться?
Шарап призадумался. Действительно, хоть его бурная жизнь и не выносила к стенам Царьграда, но он много наслушался рассказов о чудесном городе. А у русских князей есть известная привычка — примкнуть к сильнейшему. Вот Рюрик уже и сообразил, кто сильнейший, загодя принял латинянскую веру, проехался по землям крестоносцев, принюхался, чем там пахнет, и куда ветры дуют. Вовремя, вовремя ушли из Киева… Но все же где-то глубоко в душе сидела лютая тоска по родимым просторам, по степям раздольным. А тут по сторонам Днепра леса становились все глуше, все реже их прерывали поля.
Наконец завиднелся Смоленск. Богатейший город, едва ли не богаче самого Киева, был весь обнесен высоченной стеной. Да и было от чего хорониться, и что охранять. Смоленск стоял на пересечении дорог, так что, когда случалась война с ляхами, или германцами — город в стороне не оказывался. Но зато в мирное время город богател неимоверно. Там постоянно жили и германские, и фряжские, и франкские, и даже британские купцы.
Обоз втянулся на береговую кручу. Несмотря на белый день, ворота оказались закрытыми.
Звяга насмешливо проговорил:
— Эк вас Рюрик запугал…
— А ты шибко уж грозный вояка… — пробормотал Рогулько насмешливо.
— Да уж, стрел моих Рюриковы вояки наловили изрядно… — лениво обронил Звяга.
Со стрельницы крикнули:
— Эгей, кто идет?
— А ты будто не видишь?.. — откликнулся Рогулько.
— Ты обзовись, а то вдруг мне блазнится? — отрезал воин.
— Да Рогулько я! — заорал десятник, теряя терпение.
— Ну вот, теперь вижу, что это десятник Рогулько, — невозмутимо донеслось со стрельницы.
Прошло еще изрядно времени, пока ворота начали неспешно растворяться. Воротная стража, два десятка дружинников с копьями, как бы ненароком разобравшись в два ряда, стояла у воротного проема.
Покосившись на них, Шарап спросил у Рогульки:
— Постоялый двор где?
Рогулько молча указал плетью на высокий тын, неподалеку от воротной стрельницы, потом обронил коротко:
— Я щас про вас князю донесу, а там, как он решит; может, захочет послушать из первых рук, каковы дела на Киеве творились в это лето.
Обоз втягивался на подворье постоялого двора, когда на крыльцо обширной избы выскочил хозяин. Приглядываясь, он нерешительно вопросил, у осадившего коня возле крыльца Шарапа:
— Купцы, али кто?..
— Беженцы мы… С Киева… — обронил Шарап, и, увидев, как скисло лицо хозяина постоялого двора, добавил весело: — Да не боись! Сполна заплатим за постой! Прикажи работникам овса и сена на всю ораву, да и людям готовь чего поесть и попить. Бабам и малым постелишь в горнице, а мы уж на дворе спать будем. Да найди купца на лошадей, мы продать хотим лишних. Кони, сам видишь, добрые, сплошь боевые.
Хозяин осторожно сказал:
— Да я и сам могу купить лошадей…
— Э, нет! — Шарап погрозил пальцем. — От тебя едва ли половину цены добьешься… Зови конского барышника! Да еще позови-ка и купца-оружейника, у нас и доспехи лишними оказались…
Бабы и малые ушли в избу, а дружинники с Шарапом и Звягой принялись распрягать, развьючивать и расседлывать многочисленных лошадей. Гвоздило отошел к воротам, и стоял там, задумчиво глядя вдоль улицы. Батута подошел к нему, спросил:
— Опасаешься чего, аль так, пригорюнился?
— Думу думаю… — пробормотал Гвоздило. — Смоленский князь Мстислав ничем не прославился; ни в сечах, ни в междоусобных сварах не замечен…
— Ну, дак то и хорошо! — обрадовано вскричал Батута.
— Оно, не шибко хорошо… — протянул Гвозидло. — А ну как не захочет из-за нас ссориться с таким противником?
— Да кто такой Рюрик супротив Смоленска?! — вскричал Батута.
— Оно так, никто… А ты помнишь хоть одну сечу, в которой бы участвовали смоляне за время сидения Мстислава на Смоленске?
— Ну, не помню… — почему-то уныло обронил Батута.
— Вот то-то и оно… — многозначительно протянул Гвоздило. — Где надо бы и ногой топнуть, и мечом громыхнуть, князь Мстислав или лаской огладит, или золота отсыплет… Что ему помешает нас выдать Рюрику? Кто мы ему?
— Ну, дак надо поскорее коней продать, и рвануть дальше…
— Вот и я думаю… Если князь позовет, вместо его подворья, нырнуть в ворота…
Но тут в конце улицы появился всадник, Гвоздило пробормотал:
— Поздно… Однако, Рогулько один скачет…
Рогулько подскакал, осадил коня, сказал:
— Тебя, Гвоздило, и Шарапа со Звягой князь незамедлительно требует пред очи свои.
Гвоздило пробормотал:
— Мы ж с дороги; устали, промерзли… Нам бы чего горяченького похлебать, да медку по ковшику…
— Князю то ведомо, — строго и веско выговорил Рогулько. — Давайте, на коней — и за мной…
Гвоздило не спеша пошел к коновязи, нехотя бросил Шарапу и Звяге:
— Седлайте коней обратно… Князь к себе требует…
Шарап и Звяга переглянулись. Звяга нерешительно проговорил:
— А может, Рогульку скрутим, да деру?..
Гвоздило пожал плечами, проворчал раздраженно:
— У самого ноги так и зудят, да не похоже, чтобы князь велел нас вязать…
— Ага, про черниговского князя тоже было не похоже, а он Рюриковым прихвостнем оказался… — проворчал Звяга.
Шарап рассудительно сказал:
— К чему ему нас в поруб сажать, шум поднимать на весь Смоленск, народ будоражить? Мы, чай, не тати последние… Вон, у Батуты, все купцы-оружейники в знакомцах. Чай не дадут нас в обиду смоляне. Да уж и слух прошел, что мы знатно с Рюриком бились… Проще сказаться в неведении…
— Ладно, поехали! — решительно бросил Гвоздило. Рогулько в проеме ворот уже кидал на них подозрительные взгляды. — Вот только, щас барышник с оружейником придут… — нерешительно пробормотал Гвоздило.
Шарап засмеялся, проговорил:
— Вот чего-чего, а оружие и доспехи Батута нипочем не продешевит! А о конях пусть дружинники твои торгуются. Поди толк в лошадях знают?
