После того, как спустили ладью на воду, Горчак сказал:

— Ну, што, пора задание Реута исполнять… Вчетвером пойдем, кормчий за ладьей присмотрит.

Шарап проговорил:

— Надо найти матерого воина, и поспрошать как следует…

Звяга проворчал:

— Каленым железом в задницу… А потом бегать, как зайцы…

Шарап ухмыльнулся:

— Што еще лучше, чем каленое железо, языки развязывает?

Горчак задумчиво пробормотал:

— Правильно мыслишь, Шарап… — и решительно добавил: — Пошли в корчму!

Они шли мимо пустынной деревянной пристани. Караваны с верховьев давно прошли, а с низовьев должны вот-вот пойти. Серик спросил:

— Горчак, а откуда они лес берут? Пять дней ехали, я ни единого дерева, кроме ив на берегу, не заметил?

— Дак с верховьев плоты гонят. Прибыльное дело, сказывают. Здесь не купят, можно до Асторокани гнать; там персы каждый сучок купят… Слыхал я от одного ученого человека из половцев, будто раньше Асторокань Тмутороканью называлась, и вокруг лежали земли русского, Тмутороканского княжества. Но когда пришли половцы, отобрали они Тмуторокань, потому как в ней целый пучок торговых путей сходятся. Обратно отобрать, и отстаивать — у русичей силенок не хватает…

Горчак уверенно повел их по пыльным, узким улочкам, и вскоре они подошли к заведению, каких и в Киеве полно было. Горчак проговорил задумчиво:

— Я тут последний раз годов шесть назад был; тут тогда любили пировать половецкие воины…

Они вошли в горницу, Горчак окинул взором помещение; время было еще раннее, столы были заняты на треть. Что-то углядев, Горчак направился в дальний конец горницы, остальные потянулись за ним. Там сидел в одиночестве могучий человек, лет сорока, и грустно смотрел перед собой на девственно чистый, недавно выскобленный стол.

Горчак вежливо спросил по-половецки:

— Не побрезгует ли достопочтенный воин великого дуче недостойной компанией русского купца и его караванной стражи?

Воин поднял голову, оглядел всех цепким взглядом, буркнул по-русски:

— Не побрезгует…

Корчмарь уже бежал с кувшином и глиняными кружками.

— Наливая вино в кружки, Горчак спросил, по-русски:

— А чего это воин так безобразно трезв?

Воин поглядел на Горчака, и в глазах его зажглась надежда. Он осторожно сказал:

— Да вот, корчмарь в долг не верит…

— А почему ж он не верит в долг столь благородному человеку?! — с неподдельным изумлением воскликнул Горчак, и тут же заорал: — Корчмарь! Еще одну кружку!

Пока Горчак наливал вино, воин проговорил:

— Скоро в степь за Итиль уходим, так корчмарь боится, что не вернусь из степи…

Горчак изумился:

— Как я помню, вам жалованье по весне выдают, на полгода вперед?..

Воин вздохнул:

— Проигрался в пух и пропился… Где ж в степи жалованье тратить?

Горчак покачал головой осуждающе, но, тем не менее, сочувственно обронил:

— Эк, тебя угораздило… Ну, давай, за встречу…

Еще на крыльце уговорились, чтоб пить не по полной, а лишь отпивать, а потом Горчак будет доливать до полной, чтобы воин думал, будто все пьют наравне. Серик отпил из кружки душистого фряжского вина, с любопытством повнимательнее оглядел воина; с виду сильный мужик, лицо загорелое до черноты, подстриженная борода с проседью, взгляд твердый, спокойный. Не раз, видать, в лицо смерти смотрел.

Разливая, Горчак сказал:

— А теперь за знакомство; меня Горчаком кличут, а это вот — зна-атные воины, у князя Романа в старшей дружине служили; Шарап, Звяга и Серик.

Поднимая кружку, воин сказал:

— За знакомство! Меня Георгом зовут.

Снова выпили; друзья лишь отпили, а новый знакомец до дна осушил свою кружку, но хмель его все не разбирал. Однако Горчак осторожно спросил:

— А что, и правда, из-за Итили можно не вернуться? Мы вот, когда шли, от восьми десятков касогов отбились, хоть нас всего пятнадцать было, притом, что настоящих воинов всего четверо…

Георг пренебрежительно махнул рукой:

— Что местные касоги… Им тут разгуляться негде. Дуче, поди, уже донесли, что они на волоке шалят. Скоро из Азова прибудут корабли с войском, прошерстят все кочевья, заодно и ушкуйникам новгородским хвосты прищемят. Тутошних касогов мало, тех, которые кочуют; остальные на земле сидят, южнее, перед горами живут. А вот касоги из-за Итили — эт посерьезнее. Им есть куда откочевывать. Так что, никак не удается им хвосты прищемить; вот и ездим в дальние дозоры аж на тридцать дней пути на восход… В позапрошлом году проморгали трехсотенную касожскую ватагу, они два больших каравана ограбили, так купцы сговорились — целый год пошлину не платили! А что, резонно; берешь пошлину — обеспечь безопасность и удобство пути!

После двух кружек язык Георга уже заметно развязался. Горчак налил третью, отпил сам, подождал, пока выпьет воин, спросил, как бы равнодушно:

— А на полуночь далеко ходите? До Урал-камня доходили?

Половец вдруг резко вскинул голову, глянул на Горчака трезвым взглядом, и спросил медленно:

— А чего это ты интересуешься? Это тайна великая есть, куда и докуда мы дозорами ходим… И какие там земли лежат, и какие люди живут…

Горчак равнодушно пожал плечами:

— Да просто, интересно… Сам я много стран повидал, бывал и в Индии, и в стране серов… — и принялся невозмутимо наливать вино в кружки, украдкой мигнул Шарапу со Звягой.

Те сделали вид, будто их совсем разобрало; придвинулись к Георгу, принялись хлопать по плечам, наперебой рассказывать веселые истории из своей богатой приключениями воинской и разбойничьей жизни. Тут уж им пришлось пить наравне с Георгом; сидя рядом не сжульничаешь. Серику пришлось совсем прекратить пить. Однако сколько ни бились, матерый вояка ловко сворачивал к историям о своих воинских подвигах, да по части женщин. А сколько нового и неведомого Серик узнал о своих старых друзьях, в компании которых с детства крутился! После пятого кувшина Шарап со Звягой уж и забыли, зачем требовалось Георга напоить — вовсю обнимались, братались. Горчак сидел напротив них обескураженный до крайности, и машинально допивал пятую кружку. Еще одну кружку, и он кинется тоже брататься в обливающуюся пьяными слезами компанию, подумал Серик. Плюнул про себя, налил из кувшина, и одним духом опорожнил кружку до дна.

Из корчмы вывалились далеко за полночь. Шли по улице и во всю глотку распевали песни, каждый свою. Георг что-то орал по-половецки, Горчак со Звягой тянули на два голоса длинную, тягучую песню, про какого-то добра молодца. Серик песен не знал, но от полноты душевной подвывал во всю глотку. Горчак тоже что-то орал, но Серик понимал только, что это на франкском языке. Возле пристани долго-долго прощались, после чего четверка друзей поплелась к своей ладье, а Георг, пошатываясь, побрел куда-то дальше вдоль берега, заплетающимся языком объяснив, что там живет вдова, которой очень не хватает мужской заботы. Правда, утром он обнаружился спящим неподалеку от ладьи, на вязанках сена, припасенных для быков, таскающих телеги с ладьями. Как выяснилось, вдова его не пустила, помня, что во хмелю от него всего можно ожидать, и он отправился в казармы, но по дороге наткнулся на этакую уютную кучу сена, и решил, что от добра искать добра не следует. Видя его унылую рожу, и помятые физиономии Шарапа со Звягой, Горчак выкатил из-под лавки жбан с медом. После доброго ковша всем стало не так уныло, а после второго — и вовсе весело. Но тут в крепости гнусаво заревел рог, и Георг заторопился.

Шарап уныло пробурчал:

— Придется для верности повыше забраться вверх по течению — это лишних двести-триста верст верхами…

Горчак подумал, после чего, просветлев лицом, проговорил:

— А все не так плохо, браты… Итиль выше сильно на восход загибает до самого впадения речки Самарки. А докуда Самарка дотягивается — никто не ведает. Купцы больше по Белой ходят за Урал-камень. Сказывают, риск большой, но и прибыток стоит того риска… А мы по Самарке сходим, сколько получится на сорок дней пути, а там поглядим… Пошли, припасу закупим, чтобы на охоту время не терять…